Лесной шум - Евгений Дубровский

Перемет погрубее подпуска, он делается действительно из бечевки, иногда довольно толстой (о сомовьем перемете речь особая), лишь колена плетутся из волос. Можно и колена делать из тонких бечевок, но такие путаются, слишком тонкие непрочны, потолще—грубы, плохо держат крючки и приличная рыба на них не идет. Итак, к бечевке в карандаш толщиной привязаны через метр-полтора друг от друга колена из белого волоса, длиною каждое в 75 см. На тех коленах, которые будут поближе к берегу, крючки №№ 6–3, на средних же, которые лягут по дну реки, крючки покрупнее. На крючках мелких червяки, на крупных живцы или мертвые рыбки. Затем один конец перемета закрепляется на берегу (всего лучше за нарочно вбитый прочный кол), а с другим медленно отъезжает лодка, спускает постепенно заранее приготовленный на корме кольцами лежащий с насаженными крючками перемет, достигает другого берега, опускает с грузом последний крючок, а от перемета передает на берег веревку для привязи. Очевидно, что ширина реки должна быть точно измерена заранее. Очевидно также, что ставить перемет можно и не через всю реку, а лишь через часть ее, например, от баржи к берегу, между двумя баржами и так далее. В особо благоприятном случае, например, через узкий залив, перемет ставится и без лодки.

В реке Нарове я переметами от баржи к берегу очень успешно ловил угрей—случалось, по десятку на каждый из пяти переметов. Огорчало меня только то, что угри попадались все маленькие, немногие толще пальца и все мертвые. Не очень весело вытаскивать этаких перекрученных, удавленных в волосяных петлях покойничков.

— Много спишь, — сказал мне опытный рыбак, когда я поведал ему свое горе, — нижних крючков совсем не находишь. То-то и оно: как только свет чуть блеснет, крупный угорь, взявший на рыбку, отрывает крючок, а мелочь начинает вертеться и к утру удавливается.

Я пришел к переметам ночью и унес домой корзину крупных угрей, один был в руку толщиной. Под осень и также в полночь там же на перемет я поймал налима, печенка которого едва уложилась на тарелку.

Нравы угрей и налимов, вероятно, и в других местностях те же. Перемет—снасть преимущественно ночная, хотя даже в прозрачных водах Вуоксы пониже знаменитой Иматры средь бела дня случалось с перемета вынимать великолепную добычу. Сиг в семь фунтов на червяка, на переметишко, кое-как наскоро связанный из десятка крючков и поставленный на мели, к которой с удочкой не приступиться, — это исключительная, незабвенная добыча. Было бы черной неблагодарностью не ценить подобную снасть.

Подпуск может оказать серьезные услуги в более трудных случаях. Он может утешить рыбака там, где рыба «настрекана», где каждая крупная щука, каждый порядочный судак чуть ли не в лицо знают охотников на них.

Рыболовы, расставив свои снаряды, сидят по берегу через каждые полсотни шагов. Пустить еще один поплавок на зеркало заводи, закинуть через отмель еще донную с колокольчиком. Зеленые, красные спокойно подрагивают поплавки, колокольчики донных не звонят. Рыба есть, она ходит, плещется, но не берет. Вот тут выехать на середину реки и поставить три-четыре хороших подпуска—это дело, несущее надежду на успех.

Хороший подпуск плетется из белых волос весь: и «бечевка», и колена—бечевка волос в 12–25, колена—в 6–3. Крючок крупный № 1-00 пускается на баске у пробки: там на живца иногда хватает бегающий по верху хищник. На противоположном конце подпуска, у гири, также можно пустить несколько крючков № 2–3, а большинство их, висящее дугой по течению в середине реки, рассчитано на нехищную рыбу, иногда на мелочь. Больше тридцати—сорока крючков на подпуск ставить хлопотливо и неудобно, значит, длиннее 40 м. делать «бечевку» не надо. Итак, на дальнем конце пробка, на ближнем—гиря, от гири к руке действительно бечевка, толщиной в карандаш, и готово.

Да, подпуск готов, но ставить его надо уметь. Наполнить порядочный мешок песком (около пуда), привязать этот мешок на веревку и, выехав на удобное место, опустить мешок в воду, как якорь, — это довольно просто. К веревке привязывается острый конец наплава, кола, окрашенного в яркий, лучше всего в красный цвет, и наплав спускается на воду острием против течения, — это также не мудрено. Затем надо сообразить, куда и как бежит вода, — это уже посложнее—надо знать, нет ли тут зацепы, коряги, камней, ила, водоворота. Очень неприятно убедиться, что подпуск, повидимому, так гладко, так постепенно, колено за коленом унесенный течением, вдруг в виде спутанного комка оказывается под лодкой: это—водоворот. Ушедшие в ил крючки никакая рыба не тронет. Еще хуже, если несколько крючков подпуска прочно вцепятся в дуб, полузанесенный песком на дне обрыва: тут дело пахнет потерей нескольких колен по крайней мере. Но если место выбрано удачно, подпуск спущен весь и пробка благополучно видна на надлежащем расстоянии, то булькает, погружаясь, гиря, бечевка от нее привязывается к тупому концу наплава, лодка отъезжает: подпуск поставлен.

— Дурак, — кричат с берега, — разиня, ты смотри, где нос-то у тебя.

Обидная речь идет, конечно, о носе наплава, который поднялся кверху: бечевка от гири оказалась коротка. Это неприлично, это позор. Наплав должен лежать ровно, стрелой, не зарываясь, не высовываясь носом.

Тщательно расставить и осматривать пять таких подпусков—очень большой и напряженный труд, иногда вознаграждаемый щедро. В течение теплой летней ночи одних ершей навешается с сотню.

Подпуск дело гораздо более тонкое, чем перемет. Его надо осматривать через час—два, не больше. Синец, подуст, лещ, язь берут тихо, насадку не глотают, на крючке долго сидеть не любят, держатся чуть-чуть.

И держа сачок наготове, осторожно вынимай свой наплав.

Когда в лодке двое, это пустое дело: один хватает наплав за острый его конец и вытаскивает его в лодку, другой, сидящий на корме, вытягивает гирю и «слушает» рукой. В случае сильного толчка он, складывая кругами, выбирает подпуск, подводит рыбу к борту и тот, что на носу, подцепляет ее сачком. Затем подпуск оправляется, то есть объеденные на крючках насадки заменяются свежими, что очень скучно, но неизбежно. Одному с наплавом надо ухо держать востро: схватить наплав, укрепить его в носу лодки, а самому, поддерживая бечевку от гири, перебежать на корму, не запутаться, не упасть, не перекувырнуть лодку, — все это не так-то просто. Но, испытав все эти неприятности, а главное, «прозевав» так две-три крупных рыбы, человек приобретает опыт и… убеждение в том, что ловля рыбы подпуском дело довольно сложное, требующее терпения, настойчивости, искусства, но очень приятное для любителя дело.

Ставить подпуск с неподвижной точки гораздо проще, чем с наплава. Тут обычно вся «штука» в том, как подвести крупную рыбу. Корма лодки так близка к воде, что рыбу легко достать сачком, а спущенный с моста, с баржи подпуск при подтягивании неизбежно высовывается из воды далеко: мелочь, конечно, провисит на колене, а лещу с поднос величиной как же быть, ему висеть неудобно. В таких случаях легко видеть сумасшедшие поступки: лезет человек на мокрые, скользкие бревна плавучего моста, цепляясь кое-как одной рукой, пробирается по боку баржи, виснет вниз головой, чтобы только подсачить дорогую добычу. Это не промышленность, это чисто охотничьи нелепости, это безумие страсти.

Ловля как переметом, так и подпуском полна разнообразия, интереса и может быть очень добычлива—иногда как раз в тех случаях, когда на удочку рыба не идет ни на какую приманку.

РАК

Речка Ревна не обозначена ни на какой карте. Она течет где-то в глуши брянских лесов. Из каких ключей она берет начало, куда впадает, я не знаю, но воды, более прозрачной, чем в Ревне, мне видеть не пришлось и лучшей воды я не могу себе представить. Она не очень холодна. Быть может, поэтому в ней нет форели? О хариусе в тех местах никто не слыхивал. Самые простецкие рыбы в Ревне: летом—окунь, щука, плотва и ерш; зимой бывает налим. Больше никаких нет, да и те не очень крупные, щука в пять фунтов редкость; попадается, впрочем, окунь до фунта. Зато там с купальни у крутого берега выдвигалась над водой широкая толстая доска нарочно для того, чтобы, лежа на ней, высунув только голову, подглядывать разные подводные разности. И я видел… много.

Кроме всего прочего, оказывается, совершенный вздор, будто рак только пятится назад. Он очень бойко расхаживает по дну как ему нравится, в том числе и вперед. Рак плавает великолепно, чего я от рака почему-то уж никак не ожидал. Рак, слегка поводя клешнями, идет, как все ходят—прямо вперед. Смотрят ли на что-нибудь всегда неподвижно выпученные рачьи глаза? Что рак видит, какое у него о том мнение? Тут сказать что-либо трудно и с человеческими заключениями тут не надо спешить. Несомненно то, что спокойно идущий по дну рак вдруг, без малейшего видимого усилия, без всякого движения клешни или хвоста, стремительно всплывает кверху на аршин, на полтора и почти торчком несется вполводы против сильного течения, как отличный пловец. Он перевертывается то одним боком вперед, то другим, не размахивает бестолково клешнями, не хлопает зря хвостом, он ими правит, летит, имея гнусно-мрачный вид, но летит в воде, как рыба. При помощи каких средств? Плавательного пузыря у него нет. Рак свободно и легко поднимается со дна торчком к поверхности воды. Зачем? Подышать воздухом? Он откуда-то набирает его много и так, без всплывания, и иногда, опять-таки без видимых причин, начинает его выпускать. Тогда от рака, хотя бы он стоял на месте или шел по дну на саженной глубине, бегут и быстро-быстро выскакивают на поверхность прозрачные пузыри и там лопаются, чуть слышно урча. Вот на основании такого зрелища человек на берегу имеет право заключить, что тут, под пузырями, — рак, хотя бы его и не было видно.