Язык Адама: Как люди создали язык, как язык создал людей - Дерек Бикертон

Незваных гостей они убили бы на месте, если бы имели хоть небольшой шанс.

Как же наши предки смогли справиться с такой конкуренцией? У них не было никаких естественных приспособлений для защиты от зубов и когтей противников. У них не было никаких предметов, которые вы, обладая бурной фантазией, с большой натяжкой могли бы назвать оружием. Все, что у них было, — и то только потенциально — это их численность.

Натан Бедфорд Форрест (Nathan Bedford Forrest) был наименее образованным, но наиболее изобретательным среди командующих во время Гражданской войны в США. К примеру, он был первым, кто осознал, что наилучший способ использования кавалерии — не бешеная скачка по полю боя с размахиванием шашкой направо и налево, но доставка вооруженных огнестрельным оружием людей в заданное место как можно быстрее. Самый толковый совет, позволяющий выиграть сражение, принадлежал ему, неважно, был ли он направлен против вражеской армии или армии плотоядных падальщиков:

«Быстро достичь цели большинством!»5

Только если наши предки добились численного преимущества, они смогли бы одержать верх над соперниками, устрашающе крича и бросая в них камни, в то время как другие разделывали и поедали мясо. Но как же они могли собраться в такую большую группу? Генерал вроде Форреста мог отдавать приказы и быть уверенным, что они будут выполнены. Но как, не имея языка, могли бы вы в принципе собрать всех вместе? И был ли на всем протяжении эволюции хоть какой-то прецедент такого поведения?

Похоже, мы ушли слишком далеко от языка. Я уже слышу ваше недовольное ворчание.

Не волнуйтесь. В следующей главе мы уйдем еще дальше.

7. Иди к муравью, о ленивец!

Иди к муравью, о ленивец, поучись у него и стань мудрым.

Притчи 6:6

Несколько лет назад в престижном журнале Science, который обычно не обращает большого внимания на язык, была опубликована статья, написанная Марком Хаузером, Ноамом Хомским (Noam Chomsky) и Текумсе Фитчем (Tecumseh Fitch), под названием «Языковая способность: что это, кто ею обладает, и как она возникла?» («The Faculty of Language: What Is It, Who Has It and How Did It Evolve?»). Статья была размещена в секции «Компас науки» и на самом деле была написана для того, чтобы направлять нас, отсталых и убогих, по-настоящему (в отличие от авторов этой статьи) упорно работавших в зыбкой области эволюции языка на протяжении многих лет. В девятой главе мы рассмотрим эту статью, и я покажу вам, почему она далеко не раскрывает путей дальнейших исследований, но указывает на самом деле ложное направление.

Тем не менее в этой статье один дельный совет все же содержался: «Современное направление в нейронауке, молекулярной биологии и биологии развития показывает, что многие аспекты функций нейронов и развития чрезвычайно консервативны, что позволяет расширить возможности сравнительного метода до всех позвоночных (а возможно, и дальше)» — курсив мой.

Что ж, позвольте мне заявить, как сказал бы Александр Хэйг. Самое полезное в этой фразе — часть после последней запятой. Предшествующие ей слова — о том, что именно, по мнению авторов, делает осмысленным поиск истоков языка среди позвоночных, — отсылают нас к так называемому подходу «evo-devo» — союзу эволюционной биологии и биологии развития. Последователи этого подхода рассматривают гены, благодаря которым оплодотворенная клетка превращается в осу, мышь или человека, и задают вопрос: что наше вновь приобретенное и постоянно увеличивающееся знание о генетических процессах способно поведать нам о том, как из такого ограниченного материала может развиваться такое разнообразие форм жизни? Одна из ключевых догадок этого подхода — то, что гомология распространена намного шире, чем мы думаем.

В четвертой главе мы рассматривали различие между гомологией и аналогией. Гомология, как вы помните, это наличие одной и той же особенности у двух видов потому, что она была у их общего предка. До распространения подхода «evo-devo» поиск гомологий велся только среди близкородственных видов. Никому не пришло бы в голову, например, приводить крылья птиц и летучих мышей в качестве примера гомологии. Чтобы найти их общего предка, пришлось бы отправиться в прошлое где-то на 300 миллионов лет, и в обеих произошедших от него линиях вы бы нашли бесконечные промежуточные виды, не имевшие крыльев. Поэтому такие крылья — это просто аналогия, результат действия аэродинамических факторов — а как еще животное могло бы летать? И гены, благодаря которым существуют оба вида крыльев, просто обязаны быть разными — не так ли?

Если вы считаете, что не так, то вы в хорошей компании. Эрнст Майр (Ernst Mayr), старейшина эволюционной биологии XX века, писал в 1963 году: «Многое из того, что удалось узнать относительно физиологии гена, показывает всю тщетность поисков гомологичных генов, если исключить наличие их у близкородственных организмов. Если существует лишь одно эффективное решение для данной функциональной проблемы, то весьма различные генные комплексы приведут к одинаковому результату независимо от того, сколь различные пути были при этом использованы. Поговорка «все дороги ведут в Рим» так же справедлива в применении к эволюции, как и в житейских делах».

С тех пор мы узнали ужасно много о генах и том, как они работают. В частности, мы узнали, что эволюция, как и любой мастер на все руки, никогда не выбрасывает остатки. Неважно, насколько бесполезными могут выглядеть какие-то кусочки механизмов, вы никогда не знаете, в какой момент они могут пригодиться. Немного изобретательности — и вы сможете придать им любую форму и использовать их снова и снова, что позволит вам сэкономить время и деньги и не идти в магазин, чтобы что-то купить. А у природы в любом случае нет за углом магазина «Тысяча мелочей».

Таким образом, у летучих мышей и птиц все еще много одинаковых генов, и они регулируют развитие тех частей тела, которые продолжают обеспечивать работу их столь разных на первый взгляд крыльев (это кости руки у одних и кости кисти и пальцев у других), — развившихся благодаря одним и тем же генам на передних конечностях всех предков летучих мышей и птиц, не умевших летать. Это то, что в нашем ремесле называется «глубинной гомологией». В действительности глубинные гомологии могут идти еще глубже. Чтобы найти общего предка мыши и мухи, вам придется отправиться в прошлое, лежащее от нас в два раза дальше, чем последний общий предок птиц и летучих мышей. И все равно общее строение тела мышей и мух будет определять один и тот же набор генов.

Причина в том, что не существует простой и однозначной связи между генами и частями тела, в которых одни и те же гены штампуют одинаковые, по одной мерке и единой модели сделанные части и кусочки; комбинации различных экспрессий генов и условия среды могут быть разными и производить на свет такие формы тела, которые выглядят совершенно непохожими друг на друга, пока вы не обнаружите, что у них примерно одинаковые пропорции — если посмотреть спереди назад, слева направо и снизу вверх.

Жирафьи шеи в разы длиннее, чем наши с вами, но в них ровно столько же позвонков — семь. Гены, управляющие длиной костей, могут делать их длиннее или короче, чтобы они вписывались в общий проект животного, для которого они предназначены. Но эти гены не могут изменить количество костей — это не их работа, и, похоже, за это не отвечают вообще никакие гены, если только не появится какая-нибудь странная мутация.

Однако здесь есть большая проблема в том, чтобы связать все это с языком (и я уверен, Ноам Хомский хотел бы это сделать каким-нибудь способом, далеким от очевидного).

Видите ли, глубинные гомологии не формируют поведение. Они способствуют формированию частей тела, это бесспорно, но я не думаю, что кто-то рассматривает то или иное поведение как результат глубинной гомологии. А язык — это все-таки форма поведения, поведения, безусловно, основанного на генах, но ни в коем случае не контролируемого, детерминированного или полностью управляемого ими. Гены способствуют формированию частей тела (включая и мозг, разумеется), а части тела способствуют формированию поведения, но между генами и поведением находится слишком много независимых переменных, чтобы можно было привлекать глубинную гомологию для поиска предшественников определенного поведения, особенно когда это поведение уникально.

Итак, насколько бы многообещающим ни выглядел подход «еvо-dеvо» в других областях, нам он не дает никакого разумного основания начинать поиски предшественников языка в каких-то новых неизвестных областях. Если бы нам пришлось искать их за пределами приматов, даже за пределами позвоночных, мы должны были бы искать поведение, а не гены. Потому что так нам говорит теория формирования ниш.