На букву "М" (СИ) - Лабрус Елена

— Я в мужской дружбе, конечно, разбираюсь плохо, — подтянула она плед к самому горлу, — но ты поступил правильно, что его уволил и немедленно. Вот только как ты теперь будешь без литературного агента?

— Разберусь, — улыбнулся я. Хотя понятия не имел как. И думать пока об этом не хотел. — Как говорил мой дед: главное — не ссать! — наклонился я к её уху и хотел ещё что-нибудь добавить, но по тяжести её головы, по ровному дыханию, по беспомощности свесившейся руки понял: она спит.

Я так и просидел до утра, боясь пошевелиться. Охранял её сон. Берёг грёзы моей отважной защитницы, хранительницы моих черновиков, пленницы моего сомнительного таланта, пульсирующей нежности в моей груди, негасимой лампадке моей души. Хранил сказки моей мечтательницы, что наверняка ещё снятся ей по ночам. Про храбрых принцев и прекрасных принцесс, про добро и зло, в которых добро всегда побеждает. Про известных писателей и их помощниц, что становятся их музами.

Кстати, история знает не одну такую сказку, ставшую былью. Но мне почему-то вспомнилась та, где помощница стала не музой, а женой.

«При конце романа я заметил, что стенографка моя меня искренно любит, хотя никогда не говорила мне об этом ни слова, а мне она всё больше и больше нравилась. Так как со смерти брата мне ужасно скучно и тяжело жить, то я и предложил ей за меня выйти. Она согласилась, и вот мы обвенчаны. Разница в летах ужасная (20 и 44), но я всё более и более убеждаюсь, что она будет счастлива. Сердце у ней есть, и любить она умеет», — писал незабвенный Фёдор Михайлович. Я так часто одно время читал его переписку, что это место помнил почти наизусть. (Примечание автора: Письмо Достоевского Ф. М. — Сусловой А. П., 23 апреля (5 мая) 1867)

Не знаю, что испытывает ко мне моя «стенографка», но, кажется, классик был таким же отъявленным эгоистом, как я. Он написал роман «Игрок» с новой стенографисткой за двадцать четыре дня. И я так вдохновенно и быстро ещё никогда не работал.

Особенно последнюю неделю. Словно боялся, что седьмого августа в этой чернильнице закончатся чернила. Словно всё моё вдохновенье держалось на тонких ниточках мягкой хрипотцы голоса моей Софи, аккордах клавиш, что отбивали её пальцы и шлейфе запахов, живых, вибрирующих, ярких, что неизменно тянулся за ней.

Я мучительно боялся потерять рождаемое ей волшебство и изнурял её работой.

И даже трусливо хотел позвонить, чтобы операцию перенесли — ещё так много всего осталось в замыслах, ещё так мало написано, — но не посмел.

Мне отвели десять дней. И они почти прошли. Говорят, бог создал мир за меньшее. Но мой мир словно серебряной нитью был простёган, вышит и стянут узелками её присутствия. Я боялся обрести зрение и потерять всё.

Я больше не мог, не хотел, разучился терять.

Только не её!

Моя Софи. Моя неразгаданная тайна…

Глава 52. Софья

— Мне нужно уехать, — тронула я Данилова за плечо. Он задумчиво молчал, развернувшись в кресле к окну, словно как и я наблюдал картину: старый потрёпанный кот притаился под кустом барбариса, карауля беззаботно пьющую с камешка в пруду птичку. — Я ненадолго. До вечера.

— А сегодня уже…

— Вторник, — подсказала я. Он словно боялся сбиться со счёта, спрашивал сколько времени, какой день недели, число по нескольку раз в день.

— Но завтра…

— Лёнь, я вечером вернусь, и мы об этом поговорим, — чмокнула я его в макушку и вспорхнула, как та птичка, оставив котяру ни с чем. — Не скучай!

С ним расставаться невыносимо, и я просидела безвылазно рядом все десять дней, но должна поставить точку в отношениях с Дримом. Я так решила, что должна.

Дрим просил приехать на ипподром, на котором я ни разу не была.

Но по адресу, что он назвал, оказались конюшни. От ипподрома сквозь лес виднелись только навесы трибун, но и это понятно, если знать, что там за здание.

А здесь сразу от дороги предо мной открывался вид на просторный загон, с тонкими крашенными в кирпичный цвет жердями ограды. Такие же огненные, разных оттенков рыжего окраса лошадки ходили по нему под уздцы с провожатыми. Но не одни. Вывеска «Конный клуб «Арагон». Иппотерапия для детей» немного проясняла картину. На спине одной лошади, с необычной кучерявой гривой, на попонке в каске для верховой езды головой к хвосту лежал мальчик лет четырёх. Инструктор с поводьями, инструктор с одной стороны, видимо, взволнованные мама и папа — с другой, с ними беседует женщина в фирменной жилетке клуба. До меня долетает её спокойный голос:

— Не удивительно. Порой результаты видны уже на первом занятии, особенно при ДЦП, где спастика очень сильна. Во время катания на лошади происходит убаюкивающий эффект и мышцы ребёнка расслабляются, он пытается приподняться, посмотреть, куда едет…

Она оборачивается, выслушивая воодушевлённых родителей, кивает мне, показывает рукой куда идти. У неё приятная улыбка, прямая спина профессиональной наездницы и очень тёплый взгляд из-под светлой выбеленной солнцем чёлки.

Но я уже и сама вижу на парковке среди нескольких машин мотоцикл Дрима, а потом и его самого у ограды второго загона.

— Привет! — как же просто у него это получается: обнять, выдохнуть в шею, с удовольствием вдохнуть мой запах, чмокнуть в щёку, улыбнуться — и всё за пару секунд.

— Какое интересное место, — оглянулась я вокруг. На кирпичное здание с арочными полукруглыми окнами. И помахала в ответ рукой худенькой девочке лет семи, что одна в чёрном жокейском шлеме объезжала невысокую коренастую лошадь.

— Хотел тебя кое с кем познакомить, — откровенно тискал меня Дрим, как маленькую, прижав к себе крепко-крепко.

— Дочь? — кивнула я головой в сторону маленькой наездницы.

— Просто хочу, чтобы ты знала.

— Дрим, это ни к чему, — честное слово, я хотела сбежать. Но что-то кольнуло: не со всеми же своими бабами он, наверно, знакомит дочь.

— Послушай меня, Софи, послушай, — он уже отпустил, но снова развернул меня к себе. — Для меня это важно. Я хочу, чтобы ты знала. Только ты.

— Хорошо, хорошо, — сдалась я. — Я просто не хотела создавать тебе никаких сложностей. Но раз ты настаиваешь, я с радостью, Дим.

И смотреть на него не было сил. Не потому, что глаза слепило солнце. А потому, что он словно сам светился, глядя на меня. Сияли его серые глаза, цвета февральского утра, когда сквозь свинцовые тучи зимы уже пробивается яркое весеннее солнышко. Сверкала его улыбка, ярко и белозубо. Блестели заклёпки на кожаной ковбойской куртке. И даже соломинка, что он вдруг закинул в рот, топлёным маслом лоснилась на свету.

— Знакомься, моя дочь, — показал он рукой на подошедшую к нам маленькую наездницу, и сняв расстёгнутый шлем, потрепал её по голове.

— Привет, я Софья, — протянула я руку.

— Вероника, — протянула она тонкую, как веточка, свою. Такая не похожая на отца, разве что глазами, да, пожалуй, ей достались его потрясающей красоты губы. — А вы любите лошадей?

— А их можно не любить? — улыбнулась я.

— Нет, — уверенно покачала она головой и повернулась. — Мам, это Софья.

— Моя жена, Татьяна, — глянул Дрим на ту самую женщину с приятной улыбкой, что показывала мне дорогу и добавил: — Бывшая.

— Это досадный факт в его биографии, — хлопнула женщина бывшего мужа по могучему плечу. — Клянусь, я не заставляла его жениться. Он сам принял это решение.

— И горжусь им по сей день.

— А я тем, что нам удалось остаться друзьями. Вероник, беги переодевайся, — отправила она девочку. — Сегодня папа кормит нас обедом.

И пока мы шли, медленно и не торопясь, Татьяна рассказывала, что работает при конном клубе врачом-реабилитологом. Ей было чуть больше чем мне, двадцать, когда, упав с лошади она сломала позвоночник. Наверно, это и решило её дальнейшую судьбу. Теперь она сама помогает детям с ДЦП, синдромом Дауна, аутизмом и другими заболеваниями от дисплазии тазобедренного сустава до черепно-мозговых травм.

— Лошади — это моя жизнь. Для обучения иппотерапии я даже ездила в Грузию.