Легенды и были Кремля. Записки - Клара Маштакова

Когда арестовали под Новый год папу Инночки, в их квартире опечатали две комнаты. И тогда тетя Ильза устроила столовую в большой прихожей, поставив туда круглый стол, над которым висел оранжевый шелковый абажур и всегда горел свет.

Помню, как-то вернувшись с прогулки, мы с Инночкой пили чай с сухариками, и тут пришла за мной моя мама. Я стала прощаться, и вдруг тетя Ильза сказала дочери: «Поцелуй Кларочку!» Это было очень неожиданно, ранее мы никогда так не прощались, и я, растерявшись, не ответила на поцелуй.

Поздно вечером мы с отцом возвращались после прогулки с нашей овчаркой Дези. Едва поднялись на площадку четвертого этажа, как Дези ощетинилась, вся напряглась, страшно залаяла, и отец с трудом провел ее мимо группы мужчин, стоявших у распахнутой двери квартиры Клеппер. Я успела заметить, что Инночка лежит в прихожей на кушетке, одетая в белое платьице… Дверь тотчас прикрыли, и мы поднялись к себе на пятый этаж.

Утром папа сказал, что тетя Ильза сошла с ума и задушила Ин-ночку. Уже много лет спустя, после смерти Сталина, он мне рассказал, что в тот ужасный вечер его позвали в качестве понятого. Тетя Ильза оставила письмо на груди дочери. Комендант дома, вспоминал папа, начал читать письмо вслух, в котором Ильза Клеппер писала, что не хочет, чтобы ее дочь жила при этом ужасном режиме, в этой стране. Писала она о том, что муж ее, переживший каторгу и ссылку, безвинно осужден и расстрелян, что и ее ждет та же участь, просила прощения у дочери…

Комендант так и не дочитал до конца: подошел старший группы и, взяв письмо, убрал его в папку. Оказывается, тетя Ильза, убив 186 свою дочь, отвезла ключи от квартиры на Петровку, 38. Наверное, она действительно сошла с ума…

Шурик Иванов! Очень надеюсь, что жив и здоров. Помнишь, мы учились с тобой в 149-й школе, в 3"А»? У тебя была очень красивая мама, а папа работал на Севере. Ваша квартира была во втором подъезде, на втором этаже, № 13. У тебя дома было много настольных игр, ты любил загадывать загадки и шарады, но больше всего — читать. Особенно мне нравилось, как ты, моргая длиннющими ресницами, говорил: «Если позволит мама, пойдем бродить по поселку «Сокол»». Вас выселили из Москвы в начале войны, ведь твоя мама была немка. Если ты услышишь меня, отзовись!

Вот и все, мои милые друзья детства.

Прощайте и простите.

«ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ…»

Раннею осенью 1973 г. наш российский туристический лайнер, рассекая свинцовую толщу вод Балтийского моря, подходил к берегам Швеции, минуя фиорды и бесчисленные шхеры. Говорят, что скалистые острова, заросшие темно-зелеными соснами, как двадцать тысяч стражей, охраняют от злых духов столицу королевства. Вот где-то в зыбкой завесе дождя показался и растаял знаменитый замок Эльсинор, где, по преданию, жил принц Датский — Гамлет…

Дождь постепенно стихал, легкий ветерок успокоил море, когда мы, наконец, увидели на горизонте силуэт Стокгольма. Причудливые заостренные шпили соборов и башен придавали ему сказочный вид. Мы швартовались в старинной королевской гавани, против королевского дворца, где уже покачивались на волнах корабли, расцвеченные флагами, пожалуй, всех стран света.

Старинный дворец шведских королей, построенный еще в XVIII в., хотя и не очень высокий, всего в три этажа, с двумя выступающими галереями, поражал своей монументальностью. Здание облицовано разноцветным гранитом, портал главного входа украшают великолепные кариатиды. Рядом с дворцом фасадом к морю стоит высокая островерхая городская ратуша, шпиль которой венчают три королевские короны. Возведена ратуша из знаменитого темно-красного шведского кирпича. Рядом разбит прелестный сквер с фонтанами и гранитными скульптурами.

Когда мы прошли таможенный досмотр и спустились на берег, во дворце происходила смена караула. Играл духовой оркестр, солдаты королевской гвардии в белых касках и высоких белых ботинках четко исполняли дворцовый церемониал.

В этот день, 20 сентября, все государственные флаги голубого цвета с желтым крестом были приспущены: только что скончался король — ему было около 90 лет, он пережил наследного принца, и теперь на престол вступал его внук. Дворец для осмотра был закрыт, а во внутреннем дворике чинно двигалась очередь подданных прощаться с королем.

Мы отправились осматривать старый город. Эта средневековая поэма сложена из камня, обвита цветами и обрамлена водой голубых озер. Некоторые улочки так узки, что по ним даже машина не может проехать! Улицы вымощены брусчаткой или гранитными плитами. Чистота, все утопает в зелени, редкие прохожие, тихо…

Узкие сумрачные улочки старого города разбегаются по острову к морю. От времени разноцветная яркая окраска домов покрылась легкой патиной, но свет и блеск многочисленных маленьких магазинчиков и кафе на первых этажах почти каждого дома делают улицу уютной и теплой, еще более оттеняя ее старину. Морской ветер доносит свежесть до каждого окна, ведь город буквально пронизан водами озера Меларен и многочисленных заливов.

Даже в траурные дни прощания с королем мы могли полюбоваться выставкой цветов во дворе Королевского замка, где розы по размеру достигали хризантем, где посетитель мог сидеть на резных белых скамейках и любоваться этим пышным разноцветьем осени. А знаменитый сад Миллеса! Его творец, великий скульптор Карл Миллее, еще в XIX в. нашел в местечке Лидинге (теперь оно вошло в городскую черту) скалистый заброшенный склон, уступами спускающийся к живописному берегу залива. И Карл Миллее сотворил чудо! Вода, цветы, фонтаны, а среди этой красоты его творения — скульптуры необыкновенной красоты. Это гармония природы и рук человеческих!

В Королевской национальной галерее среди картин западных мастеров Эль Греко, Мурильо, Ренуара, Дега бросалось в глаза множество картин Репина и других русских художников. Сквозную лестницу галереи украшали чудесные благоухающие орхидеи. С каким вкусом и любовью украшали шведы свой город!

Покидая Стокгольм, мы в последний раз взглянули на фантастическое творение скульптора «Морской бог». Фигуры бога и не-яды, выполненные из красного гранита, встречают и провожают в порту каждого путешественника…

Опять дождь… На королевской пристани было безлюдно, правда, в стороне стояла группа женщин и мужчин, человек 10–12, довольно преклонного возраста. Элегантно одетые, они сдержанно переговаривались между собой и, казалось, к нам не имели никакого отношения. Но вот последний пассажир поднялся на палубу, убрали трап, дан был прощальный гудок, и из динамика зазвучала пронзительно-прекрасная мелодия «Прощания славянки». И тут произошло непредвиденное.

Маленькая группка людей смешалась, задвигалась, все достали большие белые платки и начали махать, как машут только русские. В этом взмахе платков как бы звучала безмолвная просьба: «Родине поклонитесь!» Все они крестили удаляющееся судно, один седовласый мужчина встал на колени. Многие из нас перешли на корму и тоже махали и что-то кричали на прощание и тоже плакали. А музыка гремела… Помощник капитана пояснил: «Это наши русские эмигранты, они приходят сюда всякий раз, когда узнают, что прибывает пассажирское судно из России. Ведь мы заходим в Стокгольм не часто».

Вдали в завесе дождя расплывался силуэт Королевского замка, но мне казалось, что маленькая группка людей все еще стояла на набережной. Казалось, еще вспыхивали белые платки, а может быть, это проносились вездесущие чайки…

Родине поклонитесь!

ЗНАМЯ КОММУНЫ

Шел один из последних дней Парижской коммуны.

Париж горел…

Пылали в огне Тюильри, Ратуша, Дворец правосудия, хлебные склады. Небо затянуло тяжелыми свинцовыми облаками, и на его темном фоне еще ярче, еще зловеще полыхали пожары уже над всем городом. Узкие улочки, окутанные пороховым дымом, перегороженные баррикадами, были почти безлюдны. Наглухо закрытые ставнями окна домов, выбитые витрины магазинов, опустевшие кафе делали Париж неузнаваемым. Повсюду на мостовых около баррикад лежали убитые, стонали раненые.

Но артиллерийский огонь не прекращался. На высотах Бют-Шомон стреляют пушки, батарея еще в руках коммунаров.

Отважные коммунары бились за каждую улицу, за каждый дом.

Но силы были слишком неравны: двадцать тысяч парижан против 120-тысячной армии Тьера.

Дольше других держался одиннадцатый округ столицы, но 25 мая пал один из последних бастионов Коммуны — баррикада на площади Шато д’О…

Один за другим погибают ее защитники, кольцо сжимается. Но вот на глазах всех к баррикаде идет несгибаемый Шарль Делеклюз — гражданский делегат при военном министерстве. Он фактически руководил в последние дни обороной Коммуны. 25 мая Делеклюз передал дело защиты Парижа Эжену Варлену. Делеклюз был тяжело болен, измучен бессонными ночами, он не мог руководить, и тогда он твердо решил умереть на баррикаде. И он идет на баррикаду. Впоследствии коммунар Лиссагарэ напишет: «…за площадь село солнце. Вокруг непрерывно свистели пули. Делеклюз не замечал ничего. Он шагал мерным, неторопливым шагом. Когда до баррикады оставалось метров двадцать, друзья стали удерживать его. Он пожал им руки, но продолжал свой путь. Он продвигался вперед своим обыкновенным шагом — единственный живой человек на этом месте бульвара Вольтера. Дойдя до баррикады, он повернул налево и пошел по мостовой… Вдруг Делеклюз исчез. Он упал, убитый наповал».