Сибирский аллюр - Константин Вронский

– Невозможно! Я же был на тех ладьях, с каждым из «лыцарей» попрощался. Борьки там не было.

– Значит, он вслед за ними поплыл!

– Но лодки-то все на месте!

Лупин прижал кулак к дико бьющемуся сердцу.

– А он вплавь через Тобол. Ермак Тимофеевич, Борька – пловец знатный. Он… он мне сам рассказывал. Дескать, в Новом Опочкове своем часто до песчаных балок доплывал и там рыбу из реки чуть ли не руками ловил!

– Да я его высечь за проказы велю! – воскликнул Ермак, задыхаясь от возмущения. – У него приказ был при мне оставаться! Я непослушания такого не потерплю.

– Завтра тебе придется его изрубленное тело сечь, – проворчал Лупин, с трудом сдерживая рыдания, подступавшие к горлу. – Или что там от него вообще останется? Сам-то посуди!

Ермак молчал. Только желваками на скулах поигрывал. «Машков, Борька… Я потерял их, – горько подумал он. И сжал кулаки так, что костяшки на пальцах побелели. – Лупин все верно понял: паренек вплавь через Тобол пустился, чтобы с другом рядом смерть принять. Такое непослушание и такая смелость – что тут скажешь?»

– Возвращайся на свою ладью, старик, – задумчиво произнес Ермак. – Завтра тебе за нас молиться придется. Может быть, я еще изменю свой план. Да скажи пушкарям немецким, пусть наготове будут. Возможно, нам с ними еще ночью на берег высаживаться придется. Если мы и победим, то только с помощью «грома небесного», как татары пушки наши величают.

Лупин кивнул, едва сдерживаясь, чтоб не обнять Ермака и не расцеловать его в порыве чисто отцовской благодарности… но сдержался на счастье, перебрался на «церковную» ладью и отправил посыльного, чтоб будил ливонских пушкарей.

А Ермак один в маленькой лодчонке отплыл прочь в темноту, правя к берегу, где затаились восемьдесят смертников. Он хотел еще раз поговорить с Машковым прежде, чем солнце на востоке проснется.

И едва сошел на берег, как попал на глаза двум казачьим стражам, что без лишних разговоров свалили его на землю. Когда же сообразили, что самого атамана завалили, чуть ли не взвыли в ужасе и досаде, но Ермак лишь похвалил их за рвение и тихо пошел к маленькой крепостце из ладей.

Машкова найти было несложно. Ермак осторожно обошел музыкально похрапывающего отца Вакулу, с усмешкой взглянул лишь на бесово безобразие – мордой Кулаков по-прежнему вжимался в образ Спаса на хоругви. И через пару шагов Ермак заметил завернувшегося в попону Машкова.

Атаман замер, с ужасом глядя на старого своего боевого товарища. Рядом с Иваном, под той же попоной, лежал «Борька». Оба были обнажены. Лежали, тесно прижавшись друг к другу. Ничего больше в темноте Ермак, разумеется, разглядеть не смог, он просто стоял и смотрел на могучие руки Ивана, крепко сжимавшие хрупкое тельце белокурого «Борьки», куренка махонького.

Молча, придавленный открывшимся ему, смотрел Ермак на товарищей. Он не кричал, не хватался за попону, за ногайку, которую по-прежнему носил за поясом. Нет! Он задыхался от безмерного разочарования, от захлестнувшей его печали. Друг, в котором он так заблуждался. Казак, который любит по ночам парнишку… это казалось столь непостижимым, что Ермак даже позабыл о своей жестокости.

«Я брошу их умирать здесь, – только и подумал он. – Пусть погибнут с честью в битве кровавой. Повесить-то мне Машкова и Борьку нелегко будет. Я не стану им помогать, когда татары налетят. Эх, Иван, Иван, и как ты только поступить-то так мог?»

Ермак отвернулся, подошел к отцу Вакуле и дернул его за нос. Поп, всхрапнув, подскочил на земле, мигом припомнив об огненном знаке на ягодице, и суматошно замолотил кулаками. Ермак крепко ухватил его за руки и усадил на землю.

– Это я, Вакула Васильевич, – негромко прошептал атаман.

– Ермак! – сразу же успокоился священник. Чудесное знамение дважды выдержать было бы трудновато, к тому же чудо болезненное, и прихожанам его все-таки не покажешь. – Что? Что случилось? Твой план битвы изменился?

– Добром прошу, на реку возвращайся, – негромко приказал Ермак. – А здесь ты наверняка погибнешь.

– А как же ребятки?

Ермак молчал, и молчание это было красноречивей любого ответа. Священник помотал кудлатой головой.

– Я ж их пастырь, – вздохнул он. – И я должен оставить их одних? Они под святыми знаменами бороться с басурманами вышли. Ермак Тимофеевич, за кого ж ты меня принимаешь?

– Значит, я трех товарищей зараз потеряю, – поник Ермак. Слова с трудом давались ему. – Я не знаю, что делать мне.

– Трех? – спросил поп настороженно. Вдалеке на востоке появились первые всполохи света, прочертившие черное небо. Начинался новый день. Робко пока начинался.

– Я волком одиноким теперь буду, Вакула, – Ермак поднялся на ноги, оглянулся на Машкова и Борьку. В темноте отсюда их было совсем не видно. «Как я заблуждался, – горько подумал он. – Они должны умереть. Честь казацкая дороже жизни стоит…»

Он пошел к берегу, сел в челнок и поплыл к казачьей флотилии. Там атамана уже дожидался Лупин.

– Видел Борьку-то?

– У Машкова он! – выкрикнул Ермак. – И с Машковым навек останется!

– Так он и в самом деле через реку переплыл?

– Да! Вот ведь как торопился к дружку своему любезному Ваньке! – сердце Ермака заходилось от боли. Безграничная ярость не давала вздохнуть спокойно. Теперь атаман жалел, что на месте не убил Машкова с Борькой.

– И… и ты вот так просто оставил их умирать? – прошептал в ужасе Лупин.

– Возвращайся на свою лодку и к своему алтарю! – страдальчески поморщился Ермак. – Тебе-то что, старый, дергаться? Ты у нас дьяк и коновал, но казаком отродясь не был! Оставь меня в покое, старик!

Пушкари уже высадились с тремя своими пушечками на землю и сейчас готовили к бою ядра и порох.

На горизонте свет, наконец, победил ночь, ярче сделалось небо, день скользил по зеленой степи. И в первых лучах солнца стал виден воинский стан татарский.

Шатры из грубо выделанных шкур, море коней, дымок сотен костров, лес копий.

Князь Таузан уже приказал воинам готовиться к скорому бою. Маметкуль ожидал ниже по Тоболу.

План Ермака отвлечь татар провалился. Кучумовы всадники были повсюду.

– Возвращаться будем? – спросил Кольцо. С ладей понеслось пение хоралов. Новый дьяк, Лупин, стоял у алтаря и пылко молился. Слезы текли по дрожащему, усталому лицу.

«Дочушка, – думал он с отчаянием. – Это конец. Ты знала это и стала женой Машкову… Храни вас Господь, ребятушки…»

– Возвращаться? – переспросил Ермак и гордо покосился на своих сотников. – А что, есть на свете такое слово, братцы? Я такого не слышал! Вперед – вот это по-казачьи!

С громким пением высаживались казаки на берег Тобола. К ним уже летели на маленьких быстрых лошадках всадники князя Таузана.