Одноколыбельники - Цветаева Марина Ивановна

Я обратился к полуроте.

– Праздношатающиеся по улицам солдаты, в то время как вы исполняли свой долг, неся наряд, задержали двоих ваших офицеров. Считаете ли вы их вправе задерживать нас?

– Нет! Нет! – единодушный и дружный ответ.

– Для чего же у нас тогда комитеты и дисциплинарные суды, избранные вами?

– Правильно! Правильно!

Я совершил непозволительную ошибку. Мне нужно было сейчас же повести под своей командой солдат в казармы. Нас, конечно, никто не посмел бы тронуть. Вместо этого я проговорил еще не менее двух минут. Опомнившаяся от неожиданности толпа начала просачиваться в ряды роты. Снова раздались враждебные нам голоса.

– Вы их не слушайте, товарищи! Неужто против своих пойдете?

– Они тут на всю улицу царя вспоминали! – А мы их в Совет ведем. Там дело разберут! – Наш Совет, солдатский! Или Совету не доверяете?

Время было упущено. Кто-то из роты заговорил уже по-новому:

– А и правда, братцы! Коли ведут, значит, за дело ведут. Нам нечего мешаться. В Совете, там разберут!

– Правильно! – так же дружно, как мне, ответили солдаты.

Говорить с ними было бесполезно. Передо мною была уже не рота, а толпа. Наши солдаты стояли вперемешку с чужими. Во мне поднялась злоба, победившая и страх, и волнение.

– Запомните, что вы своих офицеров предали! Идем в Совет!

До Совета было рукой подать, что не дало возможности сызнова разъярившейся толпе с нами расправиться.

* * *

Скобелевская площадь оцеплена солдатами. Первые красные войска Москвы. Узнаю автомобилистов.

– Кто такие? Куда идете?

– Арестованных офицеров ведем. Про царя говорили. Объявления советские срывали.

– Чего же привели эту с…? Прикончить нужно было. Если всех собирать, то и места для них не хватит! Кто же проведет их в Совет? Не всей же толпой идти!

Отделяется человек пять-шесть. Узнаю среди них тех, что нас первыми задержали. Ведут через площадь, осыпая неистовой бранью. Толпа остается на Тверской. Я облегченно вздыхаю – от толпы отделались.

Подымаемся по знакомой лестнице генерал-губернаторского дома. Провожатым – кто-то из местных.

Проходим ряд комнат. Мирная канцелярская обстановка. Столы, заваленные бумагами. Барышни, неистово выстукивающие на машинках, снующие молодые люди с папками. Нас провожают удивленными взглядами.

У меня снова появляется надежда на счастливый исход. Чересчур здесь мирно. Дверь с надписью: «Дежурный член И. К.[85]».

Входим. Почти пустая комната. С потолка свешивается старинная хрустальная люстра. За единственным столом сидит солдат – что-то пишет.

Подымает голову. Лицо интеллигентное, мягкое. Удивленно смотрит на нас.

– В чем дело?

– Мы, товарищ, к вам арестованных офицеров привели. Ваши объявления срывали. Про царя говорили. А дорогой, как вели, сопротивление оказали – бежать хотели.

– Пустили в ход оружие? – хмурится член И. К.

– Никак нет. Роту свою встретили, уговаривали освободить их.

– Та-а-акс, – тянет солдат. – Ну, вот что: я сейчас сниму с вас показания, а господа офицеры (!!!) свои сами напишут.

Он подал нам лист бумаги.

– Пусть напишет один из вас, а подпишутся оба.

Нагибаюсь к М. и шепчу:

– Боюсь верить, но, кажется, спасены!

Быстро заполняю лист и слушаю, какую ахинею несут про нас солдаты. Оказывается, кроме сорванного объявления за нами числится: монархическая агитация, возглас «мы и ваше учредительное собрание сорвем, как этот листок», призыв к встретившейся роте выступить против Совета.

Член И. К. все старательно заносит на бумагу. Опрос окончен.

– Благодарю вас, товарищи, за исполнение вашего революционного долга, – обращается к солдатам член комитета. – Вы можете идти. Когда нужно будет, мы вас вызовем.

Солдаты мнутся.

– Как же так, товарищ. Вели мы их, вели, и даже не знаем, как вы их накажете.

– Будет суд, – вас вызовут, тогда узнаете. А теперь идите. И без вас много дела.

Солдаты, разочарованные, уходят.

– Что же мне теперь с вами делать? – обращается к нам с улыбкой член комитета по прочтении моего показания. – Скажу вам правду. Я не вижу в вашем проступке причин к аресту. Мы еще не победители, а потому не являемся носителями власти. Борьба еще впереди. Я сам недавно, подобно вам, срывал воззвания Корнилова. Сейчас вы срывали наши. Но, – он с минутку помолчал, – у нас есть исполнительный орган – «семерка», которая настроена далеко не так, как я. И если вы попадете в ее руки – вам уже отсюда не выбраться.

Я не верил ушам своим.

– Что же вы собираетесь с нами делать? – спрашиваю.

– Что делать? Да попытаюсь вас выпустить.

У меня мелькнула мысль, не провоцирует ли он. Если нас выпустят – на улице мы неминуемо будем узнаны и на этот раз неминуемо растерзаны.

– Лучше арестуйте нас, а на верный самосуд мы не выйдем.

Он задумывается.

– Да, вы правы. Вам одним выходить нельзя. Но мы это устроим – я вас провожу до трамвая.

В это время открывается дверь, и в комнату входит солдат сомнительной внешности. Осмотрев нас с головы до ног, он обращается к члену комитета.

– Товарищ, это арестованные офицеры?

– Да.

– Не забудьте про постановление «семерки» – всех арестованных направлять к ней.

– Знаю, знаю. Я только сниму с них допрос наверху. Идемте.

Мы поднялись по темной, крутой лестнице. Входим в большую комнату с длинным столом, за которым заседают человек двадцать штатских, военных и женщин. На нас никто не обращает внимания. Наш провожатый подходит к одному из сидящих и что-то шепчет ему на ухо. Тот, оглядывая нас, кивает головой. До меня долетает фраза произносящего речь лохматого человека в пенсне:

«Товарищи, я предупреждал вас, что С.-Р.[86] нас подведут. Вот телеграмма. Они предают нас»…

Возвращается наш спутник. Проходим в следующую комнату. Там на кожаном диване сидят трое: подпоручик, ни разу не поднявший на нас глаз, еврей – военный врач и бессловесный молодой рабочий.

Член комитета рассказывает о нашем задержании и своем желании нас выпустить. Возражений нет. Мне кажется, что на нас посматривают с большим смущением.

Но опять испытание. В комнату быстро входит солдат, напоминавший о постановлении «семерки».

– Что же это вы задержанных офицеров вниз не ведете? «Семерка» ждет.

– Надоели вы со своей «семеркой»!

– Вы подрываете дисциплину!

– Никакой дисциплины я не подрываю. У меня у самого голова на плечах есть. Задерживать офицеров за то, что они сорвали наше воззвание, – идиотизм. Тогда придется всех офицеров Москвы задержать.

Представитель «семерки» свирепо смотрит в нашу сторону.

– Можно быть Александрами Македонскими, но зачем же наши воззвания срывать?

Я не могу удержать улыбки. Еще минут пять солдата уговаривают еврей-доктор, рабочий и член комитета. Наконец, он, махнув рукой и хлопнув дверью, выходит:

– Делайте как знаете!

* * *

Опять идем коридорами и лестницами – впереди член комитета, позади – я с М. Думали выйти черным ходом – заперто. Нужно идти через вестибюль.

При нашем появлении солдаты на площади гудом:

– Арестованных ведут! – Куда ведете, товарищ?

– На допрос – в комитет, а оттуда в Бутырки.

– Так их, таких-сяких! – Попили нашей кровушки. Как бы только не удрали!

– Не удерут!

Мы идем мимо тверской гауптвахты к трамваю. На остановке прощаемся с нашим провожатым.

– Благодарите Бога, что все так кончилось, – говорит он нам. – Но я вас буду просить об одном: не срывайте наших объявлений. Этим вы ничего, кроме дурного, не достигнете. Воззваний у нас хватит. А офицерам вы сегодня очень повредили. Солдаты, что вас задержали, теперь ищут случая, чтобы придраться к кому-нибудь из носящих золотые погоны.

Приближался трамвай. Я пожал его руку.

– Мне трудно благодарить вас, – проговорил я торопливо. – Если бы все большевики были такими, – словом… Мне хотелось бы когда-нибудь помочь вам в той же мере. Назовите мне вашу фамилию.