Тень ворона - Эллис Питерс

Глава одиннадцатая

Первый день нового, 1142 года начался сырым и холодным рассветом, однако за пеленой облаков таилось обещание солнечного света, который пробьется на часок в середине дня, прежде чем вечерняя мгла вновь затянет небеса. Кадфаэль, обычно часто просыпавшийся до заутрени, на этот раз проспал до колокольного звона и, совсем еще сонный после короткого отдыха, потащился с остальными братьями по ночной лестнице в церковь. После службы он отправился в свой сарайчик, чтобы проверить, все ли там в порядке, и заодно захватить оттуда свежего масла для алтарных лампад. Синрик уже поправил свечи и пошел на кладбище, чтобы еще раз взглянуть, все ли готово возле могилы, которая уже ждала, аккуратно прикрытая сверху досками. Покойник в деревянном гробу лежал перед приходским алтарем на пристойно убранном одре. После мессы его собирались вынести с процессией в северную дверь. Пройдя по Форгейтскому тракту, шествие должно было войти на кладбище через широкие ворота напротив ярмарочной площади, где находился вход для мирян, которым не полагалось ходить через большой двор. Ради спокойствия и соблюдения монастырских правил приходилось проводить некоторое разделение между монашеской братией и мирской общиной.

На большом дворе за час до начала мессы уже царило деловитое оживление. Монахи готовились к предстоящим работам или доделывали то, что не успели закончить накануне. А перед широким западным порталом церкви начинали собираться жители Форгейта; частью они толпились у монастырских ворот, поджидая своих друзей, чтобы вместе войти в церковь. Лица прихожан были замкнуты и скрытны. Напустив на себя подобающую для такого дня строгую торжественность, люди между тем исподтишка так и рыскали глазами, как бы ища подтверждения тому, что туча, омрачавшая их жизнь, действительно унеслась. Быть может, после сегодняшних похорон они вздохнут свободно и перестанут таиться друг перед другом и осторожничать в разговорах с соседями? Может быть! Но что будет дальше, если ловушка Хью Берингара не сработает, как задумано?

Кадфаэля смущала вся эта затея, но еще больше его огорчала мысль, что нынешняя неопределенность может продлиться, пока недоверие и страх не развеются благодаря человеческой забывчивости и непостоянству. Уж лучше бы вытащить это на свет божий, разобраться во всем и покончить наконец! Тогда всем, кроме одного, стало бы спокойно. Нет! И ему тоже! Ему-то как раз в первую голову!

Понемногу начала собираться и местная знать. Вон староста Эрвальд, с важным видом, преисполненный достоинства, — провост, да и только! Вон кузнец, валлиец Рис аб Овейн, — в Форгейте было несколько ремесленников-валлийцев. А вот и пекарь Джордан Эчард — здоровенный, откормленный детина с таким же каменным выражением на лице, как у всех, но в нем, однако, проглядывает самодовольство — ведь он пережил-таки своего обидчика! Тут же рядом и простой деревенский люд: работник Элгар, несправедливо заподозренный своим хозяином Эйлиотом в том, что он не свободный человек, а виллан; Эдвин, у которого по распоряжению Эйлиота был сдвинут межевой камень; Сентвин, чье дитя зарыто некрещеным в неосвященной земле; отцы мальчиков, которым на собственной шкуре пришлось убедиться, что от эбенового посоха лучше держаться подальше, и которые натерпелись страха на уроках Эйлиота. Мальчики дожидались в сторонке, отдельно от взрослых; они шептались, беспокойно топтались на месте и вытягивали шеи, чтобы лучше видеть, но в церковь не заходили. Иногда по их настороженным .лицам пробегала улыбка, иногда сквозь шепоток прорывалось хихиканье, в котором чувствовались бравада и невольный страх. Форгейтские собаки, заразившись возбужденным и нервным настроением людей, сновали в толпе, лязгали зубами, стараясь цапнуть за бабки проходящую лошадь, и на каждый неожиданный звук заливались визгливым лаем.

Своих жен мужья постарались оставить дома. Наверняка жена Джордана хлопочет за него в пекарне. Утренняя выпечка уже готова, теперь надо вычистить в печке золу, а следующая партия хлебов уже стоит наготове и только ждет, когда ее посадят в печь. Хорошо, что жена Джордана не здесь и грядущие события пройдут без нее, хотя Хью наверняка не станет впутывать в свои планы бедняжку, которая созналась, что ее муж не ночевал дома, только ради того, чтобы спасти его от более страшного обвинения. Но для нее все равно лучше, если она будет отсюда подальше. Впрочем, это уж дело шерифа, как тут поступить, благо Хью и сам знает, как выйти из любого положения, и умеет обращаться с людьми! Немного женщин все-таки присутствовало в толпе — это были пожилые, почтенные матроны, вдовы зажиточных ремесленников, опора Церкви, на которую она всегда может положиться там, где другие ей изменяли. Они стойко отбывали все церковные службы: с мирянами — мессу, с монахами — вечерню; эти старейшины в юбках, одетые во все черное, были в церкви как свои, и монастырская община видела в них едва ли не членов своего братства. Разумеется, эти женщины не могли пропустить заупокойную службу.

Рассеянным взором окидывая приходящих, Кадфаэль думал о другом, как вдруг заметил показавшуюся в воротах Диоту, которую бережно поддерживала под руку Санан. Их появление подействовало на него как тревожное напоминание, но в то же время это было приятное зрелище, на котором отдыхал глаз. Идущие рука об руку две красивые женщины, тщательно прибранные, исполненные спокойной и отважной решимости, держались с достоинством, что, наверное, стоило им больших усилий. Казалось, будто осень и весна, отважно помогая друг другу, появились перед ним. Изнывающий в своем затворничестве Ниниан потребует потом полного отчета и не успокоится, пока его не услышит. Осталось подождать еще два часа, чтобы все так или иначе решилось.

Войдя в ворота, обе женщины остановились и стали оглядываться вокруг, явно отыскивая кого-то глазами. Санан первая заметила Кадфаэля и обрадованно что-то сказала на ухо Диоте. Вдова тоже обернулась в его сторону и сразу устремилась туда, где он стоял. Кадфаэль тоже двинулся им навстречу, поняв, что они искали именно его.

— Я рада, что встретила тебя до начала богослужения, — сказала ему Диота. — Я принесла мазь, которую ты мне давал. Там осталась еще половина, а мне она больше не нужна. Жалко, если зря пропадет. В эти зимние дни она, наверное, то и дело кому-нибудь требуется.

Баночка с мазью лежала у нее в сумке, висевшей на поясе. Диота достала ее из-под плаща и вынула глиняную баночку, крепко запечатанную деревянной крышечкой. Женщина протянула ее Кадфаэлю на ладони и, едва улыбаясь, спокойным голосом сказала:

— Все мои царапины зажили, а мазь может еще кому-нибудь пригодиться. Я возвращаю ее с благодарностью.

На протянутой ладони, на которой она держала баночку, белели еле заметные следы заживших царапин. От ссадины на виске осталось только продолговатое бледно-розовое пятнышко, синяк уже совсем сошел.

— Ты могла бы оставить ее у себя на всякий случай, мне будет только приятно, — сказал Кадфаэль, принимая баночку. — Зачем же! Если понадобится, я попрошу снова, ведь я, наверное, буду здесь жить, — ответила Диота.

Она с достоинством поклонилась и повернулась, чтобы идти в церковь. Через ее плечо Кадфаэль поймал полный доверия взгляд голубых, словно колокольчики, и ясных, как небесная лазурь, глаз Санан. Девушка переглянулась с ним, словно они были заговорщиками. Затем она отвернулась от него, взяла под руку свою пожилую приятельницу, и они обе пошли, удаляясь от него, через двор к открытой западной двери церкви.

Ниниан проснулся, когда уже давно рассвело, с тяжелой и туго соображающей головой, что было неудивительно: полночи он никак не мог уснуть, а потом забылся беспокойным сном. Он встал и, не глядя на лестницу, одним прыжком соскочил с сеновала, затем вышел на свежий воздух. Утро выдалось сырое и зябкое, и Ниниан сразу взбодрился, освободившись от тумана в голове. Стойла для коней были пустыми. Верный слуга Свейн, чья хижина стояла неподалеку от города, уже побывал на конюшне и вывел коней попастись на огороженном выгоне. Им следовало немного размяться, так как в морозные дни их не выводили и они совсем застоялись. Сейчас они вовсю наслаждались свободой и носились по лугу, радуясь свету и воздуху. Кони были молодые, резвые и давно стояли без дела, так что поймать их и взнуздать будет нелегко. Однако сегодня это вряд ли могло понадобиться.

Остальная скотина еще томилась в коровнике; когда Свейн вернется, он выпустит коров на прибрежный луг. Конюшня и коровник стояли на широкой поляне между лесистыми холмами, которые расступались с одной стороны, открывая вид на реку. Это было уединенное местечко! С западной стороны под деревьями журчал ручеек, сбегавший к Северну; туда-то сейчас и направлялся Ниниан, чтобы стряхнуть сон. Сняв кафтан и рубашку, он, вздрогнув от холода, сунулся головой в воду, затем поднялся, поеживаясь, перевел дух после холодного купания, но с удовольствием ощутил прилив бодрости, сразу разгорячивший кровь и подхлестнувший вялые мысли. Юноша замотал головой, отряхиваясь от воды, причесал пятерней густые кудри, пробежался несколько раз, что было духу, вокруг лужайки, подхватил с земли свою одежду и припустил обратно под крышу конюшни; там он хорошенько вытерся чистой дерюжкой и оделся, готовясь встретить все, что принесет с собой начавшийся день. День обещал быть долгим и полным тревог, но сейчас вселял бодрость и надежду. Ниниан причесался, насколько это было возможно голыми руками, и уселся на сложенное кипой сено завтракать. Он как. раз принялся жевать ломоть хлеба, закусывая его яблоком — все это принесла ему Санан, — как вдруг на тропинке, ведущей к дверям конюшни, раздались шаги возвращающегося пастуха. Или это не Свейн, а кто-то другой? Перестав жевать, Ниниан замер, прислушиваясь, с недожеванным яблоком за щекой. Было тихо, а Свейн всегда предупреждал о себе свистом, да и шаги показались Ниниану непривычно торопливыми, ибо шуршали на каменистой, заросшей травой тропе. Ниниан мгновенно вскочил, взобрался на сеновал и там замер над открытым люком, готовый встретить нежданного гостя.