Отстрел непуганых мужчин - Александра Авророва

— Пять процентов, — зачем-то уточнил Руслан. — Еще десять у остальных. А оставшееся — Лешкино. То есть теперь твое.

— Лешик умел рисковать, — заметила Анастасия, — и никогда не оставался в накладе, а всегда получал хорошую прибыль. У него было чутье. Но он не умел эту прибыль сберечь, а пускал большую часть на ветер. Я думаю, если взять от его стиля все лучшее, можно иметь доход и побольше, чем раньше. Ты согласен?

Ее собеседник что-то неохотно промямлил, очевидно, не в силах согласиться, но и не решаясь возразить. Похоже, увеличение дохода представлялось ему проблематичным. Какая, однако, у дамочки алчность! Не то что башмаков не износила — тела еще не похоронила, а мысли лишь о деньгах!

Тут я вспомнила, что пришла сюда не затем, чтобы злобствовать, а по другой причине, и заставила себя приблизиться к Арсению, тихо позвав:

— Можно тебя на минутку?

Он расслышал не сразу. Его глаза были устремлены… нет, не совсем на Анастасию. Скорее, за ее левое плечо. Там пристроилась Ирочка, и весь вид ее выражал готовность услужить. Я догадалась, что Лешиной жене удалось-таки приобрести на денек горничную с не очень поблекшим лицом, и меня слегка покоробило. Впрочем, это уж мои личные задвиги. Когда я как-то была в хорошем ресторане, официант, стоящий за спиной и готовый в любой момент налить вина, тоже вызывал у меня неприятные ощущения. Я понимаю, что в сфере обслуживания нет и быть не может ничего плохого, и в то же время откровенная возможность для человека распоряжаться другим человеком отзывается во мне болезненно.

Как бы то ни было, мне удалось обратить на себя внимание Арсения, и мы отошли в сторонку.

— Что тебе, Оля? — не без раздражения спросил он.

Я решилась и, словно очертя голову кидаясь в ледяную воду, быстро произнесла:

— Прости, что я вмешиваюсь не в свое дело, но я хочу сказать, что Ира тебя очень любит. Я даю тебе честное слово, что это так. Я клянусь тебе!

Арсений скривил рот и с отвращением поинтересовался:

— Это она тебя послала? Я что, похож на круглого идиота?

— Нет, — поспешно возразила я, — не она. Что ты! Она ничего не знает, я сама. Просто я говорила с ней о тебе… прости меня! — я рассказала ей, что ты следил за ней и за Лешей… пожалуйста, дай мне закончить! Она решила, что я обвиняю тебя в убийстве, и с нею такое приключилось, ты даже представить себе не можешь! Она готова была меня задушить и готова была обвинить всех и во всем, только бы не тебя! И, если б ты действительно убил, ей бы и на это было плевать, честное слово! Она бы обвинила невинного человека и даже не чувствовала угрызений совести, потому что все остальные люди для нее ничто по сравнению с тобой, понимаешь? Я не говорю, что это хорошо, но это правда, Арсений! Вот Леша убит, мертв, а она говорила о нем страшные гадости, и обо мне тоже, потому что не хотела позволить, чтобы у тебя были неприятности, понимаешь?

Я задыхалась от смущения, путала слова. Видимо, моя речь не была убедительной. По крайней мере, Арсений холодно заметил:

— Детский лепет!

Тут нервы мои не выдержали, и я заплакала. Я плакала не только из-за неприятностей данной минуты. Две страшные трагедии последних дней висели надо мной дамокловым мечом, и я не забывала о них ни на миг. С момента смерти Петра Михайловича моей душе не было покоя. Однако вслух я лишь горестно восклицала сквозь слезы:

— Почему вы все мне не верите? Что я вам такого сделала? Разве я обманывала вас когда-нибудь? Я ведь говорю правду!

И вдруг Арсений засмеялся. Он засмеялся, легко поцеловал меня в висок и ответил:

— Я тебе верю. Я знаю, что ты умница и тебя очень трудно обмануть. Скажи мне снова. Ты убеждена, что она меня любит?

— Я знаю это! — вскричала я. — Есть вещи, которые просто знаешь! Зачем вы мучаете друг друга? Ладно, она, она такая простодушная, но ты-то, Арсений! Ты же умный! Зачем ты делаешь это? Зачем ты обижаешь ее постоянно? Тут ни одна женщина бы не выдержала! У нее ведь тоже есть свое достоинство, правда?

— У женщины, за зеленую бумажку согласной раболепствовать перед другой, достоинством и не пахнет, — мрачно сообщил мне собеседник.

— И ты ей так сказал?

— Примерно, — вздохнул он.

— Да, только еще сложнее, правда? Она поняла только, что ты над нею смеешься, и снова обиделась на тебя. Почему ты не сказал ей просто, без выкрутас, что ты не хочешь, чтобы она прислуживала?

— Она сама должна была это понять.

— Как она могла понять это? Если ты с твоим умом не понимаешь ее, непорядочно требовать, чтобы она понимала тебя.

— Ты же понимаешь.

— Она жила в другой среде, там другие принципы, и она не переучится мгновенно! Удивительно, что она хоть старается! Ее старания стоят в сто раз большего, чем мое понимание, потому что мне оно дается само собой, а она делает все ради тебя! Да ты счастлив должен быть и проявлять безграничное терпение к ней, и не только из любви, но и в благодарность! Подумай сам! Ей ведь в голову не приходит, что с тем же успехом она может потребовать, чтобы ты, наоборот, менялся по направлению к ней, а не она к тебе! Представь себе, что она бы этого потребовала! Каково бы тебе было? Вот ей сейчас именно так.

Арсений отвернулся и дрогнувшим высоким голосом произнес:

— И все-таки мама неправа. Да, вы, русские, действительно не умеете управлять собой. Вы позволяете эмоциям брать верх над разумом и живете сегодняшним днем. Но это не значит, что вы глупее. Это просто другой менталитет. Да, с точки зрения прагматической он ущербен, но нельзя же все мерить одной меркой. Зато вы, наверное, счастливее. Вы живете, а не просчитываете.

— Ты тоже, — вырвалось у меня.

— Ну, так я в некотором роде выродок, — усмехнулся он. — Я хорошо помню, как увидел ее впервые. В этом отвратительном ларьке, среди вульгарных торговцев… и вдруг она. Ее ведь невозможно не заметить, правда? Она будет выделяться в любой среде. Да, среда накладывает свой отпечаток, но все равно сквозь него проступает личность, индивидуальность, ни на кого не похожая. Ты права, Оля. Я веду себя, как нетерпеливый идиот. Если находишь необработанный алмаз, следует не бить его кувалдой, а огранять медленно и терпеливо, день за днем, год за годом.

Ира не казалась мне столь уж неординарной, однако спорить я, разумеется, не стала. Ограняя ее, он будет понемногу меняться сам, так что постепенно они притрутся. Главное, пройти без ущерба тот тяжкий период, который у них сейчас, а дальше будет легче.

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты хорошая девочка? — неожиданно спросил Арсений.

Я вздрогнула.

— Не знаю. Не помню.

— Значит, я говорю. Ты очень хорошая девочка. Конечно, повзрослев, ты изменишься, но, надеюсь, не совсем. Только тебе очень тяжело придется в жизни. Ты должна быть осторожной. Тебе очень легко сделать больно, да?