Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник) - Артур Дойл

В общем, все было улажено, и я отправился в Йоркшир. Покидал дом я не в самом лучшем настроении, Берти, и, чем ближе я подъезжал к цели своего путешествия, тем хуже оно становилось. У меня не укладывается в голове, как люди могут жить в подобных местах. Чего можно ожидать от жизни на этих уродливых пятнах на теле природы? Здесь нет лесов, мало травы, кругом торчат из земли трубы, вода в ручьях черная, повсюду горы кокса и шлака, а над всем этим возвышаются огромные колеса и насосы шахт. Блеклые поля изрезаны усыпанными угольным мусором тропинками, черными, под стать уставшим шахтерам, которые бредут по ним к пропитанным таким же черным дымом коттеджам. Как может молодой неженатый человек оставаться здесь, пока пустует хоть один гамак на военном корабле или есть свободная койка в кубрике торгового судна? Сколько шиллингов в неделю стоит дыхание океана? Мне кажется, что, если бы я был бедняком… М-да, это «если» звучит довольно смешно, когда вспомнишь, что многие обитатели этих прокопченных коттеджей получают вдвое больше моего, а тратят в два раза меньше денег.

Но, как я уже говорил, настроение у меня падало все ниже и ниже, пока я в окно вагона смотрел на сгущающиеся сумерки. Наконец на фонарном столбе у платформы какой-то унылой и жуткой станции я увидел указатель «Мертон». Я сошел с поезда, поставил чемодан и с коробкой для цилиндра в руках стал ждать носильщика. Но вместо него ко мне подошел парень с радушной улыбкой на лице и спросил, не я ли доктор Старк Манро.

– Я Хортон, – представился он и сердечно пожал мне руку.

В этом тоскливом месте увидеть его было все равно что бесприютной вьюжной ночью заметить горящий вдалеке огонь. Во-первых, он был ярко одет: брюки в клеточку, белый жилет, цветок в петлице. Но мне больше пришлось по душе его лицо: румяные щеки, карие глаза, яркая искренняя улыбка, к тому же он был хорошо сложен. Как только руки наши соединились, я почувствовал, что на этой затянутой туманом грязной станции я встретил прекрасного человека и друга.

Мы сели в его коляску и отправились к нему домой, в небольшое поместье под названием «Мирты», где меня сразу же представили его семье и клиентам. Семья у него не большая, но клиентов масса. Его жена умерла, поэтому домашние дела ведет ее мать, миссис Вайт. С ними живут две очаровательные девчушки, примерно пяти и семи лет. Ассистент, молодой студент ирландец, три служанки и кучер с помощником – вот и все домочадцы доктора Хортона. Если я скажу тебе, что четырем лошадям отдыхать не приходится, ты поймешь, какую большую территорию мы обслуживаем.

Дом, большой кирпичный куб, стоит посреди небольшого сада на невысоком холме, окруженном полями. Это напоминает оазис, поскольку за пределами этого зеленого пятачка начинаются черные земли, покрытые вечными клубами дыма, из которого торчат трубы и вышки шахт. Праздному человеку места эти показались бы ужасными, но наша работа не оставляла нам времени рассматривать виды.

Мы работали днем и ночью, и все же мне приятно вспоминать те три месяца, которые я провел здесь.

Я расскажу тебе, как проходит наш обычный рабочий день. Завтракаем мы примерно в девять, и сразу после этого начинается прием утренних посетителей. Многие из них очень бедные люди, состоящие в шахтерских клубах, организованных по такому принципу: их члены выплачивают чуть больше полпенни в неделю круглый год вне зависимости от того, болеют они или нет, за что имеют право получать медицинское обслуживание бесплатно. «Не слишком большой доход для врача», – скажешь ты, но ты даже не представляешь, сколько желающих получить консультацию врача. Работа не ограничивается одними шахтерами. Кроме того, их взносы совокупно выливаются в довольно крупную сумму. Я уверен, что Хортон на одних только клубах зарабатывает не меньше пяти-шести тысяч в год. Но, с другой стороны, понятно, что члены клубов, раз уж они все равно платят в любом случае, болезней своих не запускают и чуть что, сразу направляются к врачу.

Итак, к половине десятого рабочий день уже в разгаре. Хортон принимает пациентов побогаче у себя в кабинете, я разговариваю с людьми победнее в приемной, а Маккарти, ирландец, пыхтит над изготовлением лекарств. Согласно правилам клуба, пациенты должны приносить свои склянки и пробки. Про склянки они обычно помнят, но вот про пробки постоянно забывают. «Платите пенни или затыкайте горлышко пальцем», – говорит Маккарти. Они считают, что лекарство теряет силу, если бутылочка не закрыта, поэтому уходят от нас с просунутыми в горлышко пальцами. Вообще у них очень своеобразное представление о лекарствах. «Такое крепкое, что в нем можно поставить ложку, и она не упадет», – так высказался один из шахтеров. Больше всего им нравится уходить с двумя бутылочками, когда в одной раствор лимонной кислоты, а в другой карбонат соды. Когда при смешивании микстура шипит и пенится, они начинают понимать, что медицина – тоже наука.

Подобного рода работой (вакцинация, перевязки, мелкая хирургия) мы занимаемся почти до одиннадцати часов, потом собираемся в кабинете Хортона, чтобы составить список. На специальной доске там висят карточки с именами всех пациентов, которые проходят лечение на дому, мы рассаживаемся у нее с раскрытыми тетрадями и начинаем распределять их между собой. В половине двенадцатого, когда распределение закончено, а лошади запряжены, мы разъезжаемся по своим делам. Хортон на паре отправляется к работодателям, я на двуколке – к работникам, а Маккарти на своих крепких ирландских двух отправляется по тем хроническим больным, которым квалифицированный медик ничем не поможет, а неквалифицированный не навредит.

Потом в два часа мы снова собираемся и обедаем. Если кто-то чего-то не успел, нужно продолжить объезд пациентов, если же все нормально, Хортон диктует рецепты и с черной глиняной трубкой в зубах отправляется отдыхать в свою комнату. Такого страстного курильщика, как он, мне еще не приходилось видеть. Вечером он собирает остатки недокуренного табака из всех своих трубок, а утром перед завтраком курит эту смесь на конюшне. Когда он идет отдыхать, мы с Маккарти принимаемся за лекарства. Нам нужно примерно полсотни разных баночек и бутылочек наполнить пилюлями, мазями и т. д. Где-то в полпятого мы заканчиваем и расставляем их по полочкам с фамилиями больных. После этого у нас есть часок отдыха, мы курим, читаем или идем в сарай, где хранится упряжь, и занимаемся там боксом с конюхом. После чая мы снова беремся за работу. С шести до девяти мы принимаем пациентов, они приходят за лекарствами или на обследование. После этого, если есть тяжелые случаи, мы снова разъезжаемся и наконец около десяти, если все благополучно, можем снова покурить или переброситься в карты. Почти не бывает таких ночей, когда кому-то из нас не приходится отправляться на срочный вызов, который может отнять два часа, а может и все десять. Как видишь, довольно напряженная работа, но Хортон такой славный человек и сам работает так напряженно, что ни у кого не возникает желания жаловаться. Вообще у нас сложились прекрасные отношения, мы общаемся как братья, вечно подтруниваем друг над другом, да и пациенты чувствуют себя у нас как дома. Я думаю, что всем нам работа эта приносит удовольствие.

Да, Хортон – действительно славный малый. Сердце у него большое и благородное. В нем нет ничего мелочного, ему нравится видеть, что все вокруг него довольны жизнью и счастливы. И надо признать, что его спортивная фигура и краснощекое лицо немало способствуют этому. Он – прирожденный врачеватель. Заходя в комнату, отведенную для больных, он как будто освещает ее своим внутренним светом. Этот свет я почувствовал еще на железнодорожной станции, когда впервые увидел его. Однако я не хочу, чтобы мое описание этого человека заставило тебя подумать, будто он чересчур мягок. На самом деле Хортон совсем не овечка. Вспыльчив он не менее, чем отходчив. Какая-нибудь ошибка в дозировке лекарства может вывести его из себя, и тогда он врывается в приемную, как ураган, щеки у него начинают гореть, бакенбарды топорщатся, а из глаз сыплются искры. После этого журнал записей с грохотом летит на стол, склянки жалобно звенят, а конторка содрогается от могучего удара кулака. Затем он уходит, и мы слышим, как следом за ним по очереди захлопываются пять дверей. Когда он не в настроении, по этим хлопающим дверям мы можем определить маршрут его движения по дому. Причина его негодования может быть разная: то ли Маккарти пузырек с жидкостью от кашля подписал «Для промывания глаз», то ли послал больному пустую коробочку для пилюль с указанием принимать каждые четыре часа; как бы то ни было, со временем циклон рассеивается, и наша следующая встреча за обеденным столом проходит мирно и весело.

Я говорил, что пациенты чувствуют себя здесь как дома. К нам приходят даже те, кто, что называется, выпил лишнего. Признаюсь, я поначалу даже не разобрался, что к чему. Когда через пару дней после моего приезда ко мне подошел один из членов клуба с бутылкой под мышкой и спросил, не я ли работаю у доктора, я послал его к кучеру на конюшню. Но скоро начинаешь к этому привыкать. Если к тебе обращается такой человек, в этом нет ничего обидного, да и на что тут обижаться? Все они хорошие, добрые люди и, может быть, не питают уважения к твоей профессии, что, конечно же, не очень приятно, но, если тебе удастся расположить их к себе лично, то они вполне дружелюбны и даже преданны. Мне нравится крепкое пожатие их пропитанных угольной пылью темных рук.