Нагльфар в океане времени - Борис Хазанов

«Н-да… так о чем бишь…» — начал снова тягучим голосом Сергей Сергеевич. И снова снял трубку. Опять послышался кошачий голосок, опять был заказан семидесятый номер, Сергей Сергеевич, как Цезарь, делал сразу несколько дел. Не здороваясь, не спуская пронзительного взгляда с посетителя, он заговорил: «Слушай-ка, что это за безобразие! Я просил форму 4-Н, а ты что мне подсовываешь?»

Трубка подобострастно зашуршала у него под ухом, он прервал ее: «Я еще раз тебе говорю… Берутся материалы по всем сводкам, и к ним приплюсовываются показатели операнализа за текущий месяц».

Сергей Сергеевич взглянул на часы.

«Чтобы завтра к восьми часам форма была у меня на столе. Со всеми реквизитами, а не так, как в прошлый раз!»

Начинало смеркаться, но хозяин не спешил зажечь свет. Лицо Сергея Сергеевича было погружено в тень, голова на фоне белого, как олово, окна казалась окруженной сиянием, на рукаве поблескивала эмблема.

«Я бы хотел все-таки знать, кто поручил вам информировать учреждения, писать ложные доносы, отнимать время у людей, занятых важнейшей государственной работой, — проговорил он. — Кто дал вам такие полномочия и от кого вы могли получить задание?»

«Почему ложные? — простонал писатель. — Я считаю, что деятельность такого характера…»

«Какая такая деятельность? Старый человек, читает свои молитвенные книги. Никому не мешает, никого в свою веру не вербует. Мы не преследуем религию! Ну хорошо: ложные, неложные — это мы проверим… Я спрашиваю, кто вам поручил? Кто вас просил? — тихим и вкрадчивым голосом спросил Сергей Сергеевич. — Вам известно, что враги используют все возможное, чтобы скомпрометировать наших людей, посеять недоверие к органам? И они добиваются своих целей! Может быть, и вы с ними?.. Кто вас уполномочил?»

«Моя партийная совесть».

«Прекрасно. Партийная совесть. А что такое партийная дисциплина, вам известно? Государственная дисциплина? Я спрашиваю». «Я не понимаю…»

«Хорошо, я объясню. Пока тебе в другом месте не объяснили… Вот! — сказал Сергей Сергеевич, обводя широким жестом стол. — И вот, — выдвинул средний ящик. — Непонятно? Все еще непонятно?.. А еще литератор. Инженер душ».

Наступила пауза, в призрачном свете гаснущего дня Сергей Сергеевич восседал в кресле с подлокотниками, блистал мечом на рукаве, курил, пускал кольца и разгонял дым ладонью. Гость со страхом следил за его движениями. Уполномоченный простер руку к пепельнице, не спеша, с удовольствием раздавил окурок.

«Информация. Сигналы. Полный ящик сигналов! Такая у нас работа, ничего не поделаешь. Мы разведка… Мы все знаем обо всех. Но ни один из них, я имею в виду — ни один из информаторов, не посмеет и шагу сделать самовольно. Мы сами назначаем писателей. Сами определяем, какие сведения нам нужны, какие люди подлежат наблюдению, кому можно доверять, а самодеятельности мы не допустим. Доносов — не допустим! Хочешь работать с нами, жди, когда вызовут. А там уж будем решать. Мы не допустим, — повторил Сергей Сергеевич, — чтобы клеветники, недруги рабоче-крестьянской власти шипели, что вот, дескать, в стране нет законности, достаточно какому-нибудь кляузнику, какому-нибудь, понимаешь, засранцу написать телегу и человека как не было. Людей, которые дают повод для таких разговоров, доносчиков, пасквилянтов, разложившихся, таких людей мы будем наказывать по всей строгости закона».

«Я член партии с двадцатого года, — глухо сказал писатель. — От рабоче-крестьянской власти себя не отделяю. Если я что не так сделал, прошу меня поправить…»

«Поправим, — усмехнулся Сергей Сергеевич. — А насчет власти это даже интересно. Ты что же, себя тоже властью считаешь?»

«Я рядовой партии. Мы все солдаты партии. У нас народная власть, и значит…»

«Что же это значит?» — прищурился Сергей Сергеевич.

«Народная власть, это значит, что мы все, сообща…» — начал было писатель, собираясь с силами, — и умолк, глядя на уполномоченного, который медленно рос в своем кресле. Сергей Сергеевич стоял, опираясь костяшками пальцев о стол, как вождь на одном из своих портретов. После чего вышел из-за стола, приблизился, молча, с каменным выражением на лице, как вынимают из кобуры оружие, вытащил руку из синих галифе и показал литератору кукиш.

И собственно, на этом деловая часть была окончена; последующий разговор носил скорее воспитательный характер. По скромному мнению автора этих строк, он был совершенно излишним, — как лишним был и непристойный жест, который позволил себе Сергей Сергеевич.

«Я бы все-таки попросил… — в отчаянии пролепетал писатель. — Я орденоносец. И почему вы мне говорите «ты»?»

«Вижу, что орденоносец, — возразил Сергей Сергеевич. — Ладно, не обижайся, — сказал он с неожиданным добродушием. — Ты меня понял. Я тебя понял. О чем еще толковать?»

В самом деле, о чем?

«Ты лучше расскажи о себе. У тебя жена есть? Дети?» Гость смотрел в пол.

«Был сын», — сказал он.

«Был? Куда же он делся? Да ты не бойся… ему ничего не будет». Писатель объяснил, что сын остался у первой жены. «Стало быть, ты второй раз женился?» Писатель покачал головой.

«А говорят, ты с кем-то живешь… Да что у тебя все, как клещами, надо вытаскивать! Ну и как она, ничего? Тощая, говорят? Ты каких больше предпочитаешь: худых? Или пухленьких?.. Да, брат, — вздохнул Сергей Сергеевич, гуляя по кабинету. — Прошло времечко, когда нас пухленькие-то любили».

От долгого сидения у гостя ныла спина. Уполномоченный насвистывал «Марш энтузиастов», рылся в ящике. «Да. Так вот…» — пробормотал он, что могло означать переход к главной теме, но что здесь было главным, что случайным? Согласно теории, сложившейся в уме писателя, все, что произносил Сергей Сергеевич, вплоть до междометий, было исполнено тайного смысла. И вместе с тем казалось бредовым наваждением.

Он был недалек от того, чтобы понять важную истину: можно быть народным человеком и в то же время нести на плечах огромную ответственность. Можно балагурить, отпускать шуточки и рассказывать анекдоты — и вместе с тем нести колоссальную ответственность. И собственно, даже необходимо, чтобы это сочеталось.

Между тем Сергей Сергеевич задвинул ящик стола и смотрел на писателя суровым отцовским взором.

«Мы, — проговорил он, — отвечаем за всех и каждого. За тебя, между прочим, тоже… Мы отвечаем за безопасность, мирный труд, благосостояние всего народа. За его счастье, за его будущее. Мы обязаны все знать, и мы все знаем. Без нас, — он поднял палец, глаза его засверкали, — без нас — зарубите это себе на носу! — все давным-давно полетело бы ко всем чертям».

«Давай с тобой начистоту, я тоже солдат партии, — продолжал Сергей Сергеевич, снова переходя на «ты». — Вот ты говоришь: революция… Революцию сделать нетрудно! И спихнуть Временное правительство тоже в конце концов было — раз плюнуть. Ты ведь не станешь оспаривать, что все это старье прогнило насквозь… Хорошо. Шуганули царя, шуганули помещиков, капиталистов, всякую нечисть, а что дальше? Что говорит Ленин? Ленин говорит: главный вопрос всякой революции — это вопрос о власти. Закрепить завоевания революции — первое, сокрушить всех ее врагов — второе и осуществить ее цель, построить социализм, третье. Вот задачи, с которыми справиться может только твердая пролетарская власть. А теперь я спрошу тебя: кто может взять в свои руки такую власть?»

«Партия», — твердо сказал писатель.

«Совершенно верно. Чтобы победить, рабочему классу нужна партия. А чтобы обеспечить партии возможность осуществить ее задачу, чтобы отстоять революцию, если уж на то пошло — спасти ее, спасти партию, спасти рабочий класс, — что для этого необходимо?

Для этого необходима разведка. Через месяц после Октябрьской революции Совнарком принимает решение создать ВЧК. Сделай он это хотя бы на месяц позже — игра была бы проиграна. Все полетело бы к чертям».

Писатель заерзал на своем стуле.

«Я роль органов ни в коем случае не подвергаю сомнению. Я потому и считаю своим долгом…»

«Ты не спеши. Вот я тебе расскажу одну байку, можно сказать, выдам государственную тайну. Надеюсь, не донесешь?..» — подмигнул Сергей Сергеевич.

«В девятнадцатом году, в самый, понимаешь, разгар гражданской войны, пока ты там рубал белых, в Москве была осуществлена одна операция, одна сугубо секретная операция. Была напечатана крупная партия царских кредиток, абсолютно подлинных, с водяными знаками, все как положено. Их спрятали в надежном месте, в цинковых ящиках. Гостиница «Метрополь», огромный домище, была переписана на имя частного лица, сына одного бывшего купца. Это был наш человек… Впоследствии он оказался врагом народа, но это уже другая история. Тогда он считался верным сыном партии, пользовался доверием самого Ильича. На его имя оформили купчую, якобы еще дореволюционную, о продаже гостиницы — как будущего места явок. Были заготовлены паспорта, списки подпольщиков, короче, все необходимое… И наконец, проведен под руководством Елены Дмитриевны Стасовой инструктаж для молодых товарищей, не имеющих опыта нелегальной работы. Что это все значило? На фронтах обозначился перелом в нашу пользу. Колчак разгромлен. А партия готовится к переходу на нелегальное положение. В чем дело? А дело в том, что в руководстве нашей партии, в окружении Ленина нашлись люди, которые поддались враждебным настроениям, поверили злобной клевете на ВЧК, распространяемой врагами революции, и стали требовать роспуска ВЧК. Не понимая, чем это грозит! Да от них самих, на другой же день после ликвидации органов, не осталось бы и следа! Кто они такие были на самом деле, стало ясно позже. Но это уже другая история».