Смерть в Киеве - Павел Загребельный

Но все это было где-то, будто в сказке: веселая ловля рыбы, пушистый зверь, светлые дубовые леса. А здесь тянулись без конца сосновые боры, перелетали между деревьями тяжелые, пушисто-седые от мороза птицы, проламывались изредка сквозь чащи огромные звери, светилась на обрывах тощая глина, на понуром фоне замерзших болот и лесов виднелись немногочисленные серые людские жилища, - ничто не радовало здесь глаз, и Дулебу долго нужно было ехать, пока понял он, что только яростное состязание с дикой природой сделало для людей дорогой эту неласковую землю, заставило приноровиться к ней, полюбить ее навсегда.

Видно, и князь, хотя помнит всю жизнь Киев и рвется к нему сердцем и душою, любит свою землю и вряд ли сменял бы ее на щедрую, теплую и пахучую землю юга.

Под вечер въехали они в небольшое селище. Представляло оно собою, собственно, одну неровную улицу, тесно застроенную дворами, каждый из которых был отдельным миром, укреплением, родом, хозяйством, чуть ли не державой. Но проскакал по улице княжеский подвойский, известил о прибытии высокого гостя, и хотя неохотно, однако стали открываться двери, ворота, показалось одно, другое, третье лицо, вышел встречать князя его тиун, развели всех на ночлег - князя в жилище тиуна, Дулеба с Иваницей - в соседний двор; дружинники тотчас же принялись резать скот, разводить костры. Если бы зимой могла налетать саранча и добираться в эти северные края, то этот наезд можно было бы смело сравнить с тем бедствием, но, по правде говоря, княжеские сатрапы были страшнее саранчи...

Хозяйка Дулеба и Иваницы, высокая, немного полная женщина, отвела их в холодную горницу, где, казалось, стены заиндевели от мороза даже изнутри.

- Вот уж! - причмокнул Иваница. - А потеплее нет?

Женщина молча показала им темную задымленную половину, где у огня теснились две девочки, третья девушка, высокая, светловолосая, стояла у стены и без особой приветливости смотрела на ночлежников.

- Хозяина нет? - сочувственно спросил Дулеб, чтобы как-то задобрить сердце хозяйки своей заботой.

- В лесу, - сказала женщина. И невозможно было понять, хозяйственные нужды загнали человека в такой мороз в пущу или же простое нежелание попадаться на глаза княжеским людям.

Иваница, не теряя зря времени, тотчас же подошел к высокой девушке.

- Как зовешься? - тихо спросил он.

- А никак.

- Я Иваница. Из Киева. Не княжеский. Сам по себе.

- Ну и ладно.

- И не скажешь, как зовут тебя?

- Зачем тебе? На рассвете уедешь.

- Уеду, - вздохнул Иваница. - Но вернулся бы.

- Не вернешься. Никто не возвращается.

- Ладно, - сказал Дулеб, - переспим под кожухами, не привыкать. А часто у вас княжеские люди бывают?

- Когда хотят, - последовал ответ.

Тут пришел Вацьо и сообщил, что Дулеба и Иваницу князь Юрий приглашает к вечерней трапезе.

Княжеский тиун, в отличие от других поселян, имел дом в два этажа. Внизу была поварня и помещение для тиуновой семьи, верх был отведен под большую горницу и две уютные повалуши. В горнице и в повалушах пылали в каменных печах дрова, было тепло, но и дымно, кроме князей и княжны набилось туда немало людей, торопливо накрывался длинный стол, распоряжался всем высокий человек - княжеский тиун, для которого приезд Долгорукого был и праздником, и хлопотами, и незаурядным испытанием собственной преданности и изворотливости.

Не горели ни свечи, ни смолистые факелы - горница освещалась огнем печи, и от этого все лица обретали красноватый оттенок, князь и его люди были похожи на веселых разбойников, которые, посверкивая глазами, рассаживаются за столом после удачного нападения, принесшего им изрядную добычу.

На столе была рыба в сметане и к ней - тугие соленые грибы; были жареные рябчики, к которым можно брать квашеную лесную ягоду; холодное темное мясо на деревянных тарелях стояло между белыми горками тонко нашинкованной капусты; чашник, достав из поклажи серебряные приспособления для питья, умело разливал в кубки каждому его привычное: Долгорукому просяное пиво, Ольге - сладкий мед, князю Андрею - вино. Дулеб попросил крепкого меду для сугрева, Иваница тоже подставил кубок, хотя и сказал при этом, что от холодины, в которой придется ночевать, могла бы спасти разве лишь девушка, но где же здесь, да простит княжна, взяться такому добру?

- Как это? - удивился Долгорукий. - А мне сказано: тут одни невесты. Мужиков нет. Тиун, как у тебя здесь?

- Бежали мужи в лес, - виновато склонил голову княжеский прислужник. - Не успел. Боялись, что будешь брать на войну.

- Бежали, а нам осталось пиво, - засмеялся Юрий. - Что, выпьем или как?

- Здоров будь! - закричали приближенные, поднимаясь и еще больше смахивая на разбойников.

- Не я от мужей убегаю, а они от меня! - воскликнул Юрий. - Так кто же кого не уважает?

- Боятся тебя, - заметил князь Андрей, - и, может, так и нужно, чтобы князя боялись.

- Не надо, чтобы они меня боялись, - сказал Юрий, - лучше, чтобы уважали..

- А я люблю тебя, княже, - горячо воскликнула Ольга.

- Потому что ты моя дочь.

- Но ты ведь добрый!

- Для тебя.

- Кто служит князьям, - снова вмешался князь Андрей, - должен любить бога.

Долгорукий подмигнул Дулебу, словно бы призывая его в сообщники.

- Князь Андрей хочет иметь бога помощником в каждом своем деле. Хочет спрятаться за бога, выставляя его перед людьми, а людям нужна совесть и польза. Бога они не возлюбят, потому что не все еще его знают: половина в наших землях - язычники. Многие боятся бога, а кое-кто и вовсе ненавидит...

- Когда деяния твои освящены богом, - поучающе промолвил Андрей, тогда у самых яростных супротивников твоих отпадет охота сомневаться или суперечить.

- А песню мы споем сегодня? - неожиданно, как всегда, спросил Юрий, и Вацьо, который, наверное, только и ждал этих слов, закрыл глаза и неожиданно прочувствованным голосом потихоньку начал какую-то новую для Дулеба, да и для Иваницы, песню:

Эй, брат мой, голова болит,

Зеленая птица клюнула меня в голову.

Удержи свою птицу.

Все подхватили припев, все просили того неведомого брата, чтобы он удержал свою зеленую птицу, которая больно клюется; мокрые бороды задрались доверчиво и беспомощно, в раскрытых ртах было что-то чуть ли не детское, в красных отблесках огня глаза у всех сверкали предательской слезой, сидящие за столом напоминали уже не князя с приближенными, а печальную шайку разбойников, сидели тут люди дела, борцы против боярства, за правду и силу подлинную земли своей.

Но закончилась песня, исчезло очарование, снова был среди людей великий князь и его сын, тоже князь, и дочь-княжна, и все они были послушны, покорны, подчинены им; даже вольные киевляне не могли представлять исключения, потому что целиком зависели от воли Долгорукого и его капризов; известно ведь, что человек, повелевающий другими людьми, не всегда властен над самим собой.

- А теперь спать, - встал Долгорукий, - потому что завтра вставать рано и дальше в путь!

Вацьо тоже вскочил, махнул руками своим людям, и они дружно пропели:

- Доброй ночи, доброй ночи, доброй ночи, князь ты наш!

Пропели Юрию, Андрею, Ольге, на том и разошлись.

Дулеб с Иваницей не вельми охотно меняли тепло княжеской горницы на холодную неприветливость своего жилища, поэтому не очень торопились, медленно оделись в сенях, постояли внизу, в задымленной, но теплой поварне, где вповалку уже спали дружинники, потом вышли на мороз, который после сытной еды и доброго пития, казалось, стал мягче. Иванице даже захотелось прогуляться по улице, размяться после целодневного сидения на коне и высиживаний за княжеским столом.

- Вот уж! - причмокнул он. - Дулеб, все мужчины бежали, а женщины и девчата сидят здесь, и, может, какая-нибудь из них ждет меня, а я не знаю! Ну, где тут искать, в этих слепых дворах! Вот уж люди, такое наворочают!

- Спать, - коротко промолвил Дулеб. - Забудь про все. Спать!

Иваница, бормоча себе что-то под нос, побрел за Дулебом, но у самого их двора внезапно возникло какое-то движение, какая-то суета, какая-то возня, несколько темных фигур топтались вокруг тоненькой светлой фигуры, слышна была перебранка, потом тишину разрезал высокий девичий голос.

Иваница первым примчался туда. Дулеб за ним. Из ворот двора, где был их ночлег, двое людей пытались вытолкать старшую дочь их хозяйки, а этим двоим помогал княжеский тиун, подгоняя своих помощников, приглушенным голосом рассыпая угрозы и проклятья.

Иваница не колеблясь выхватил короткий свой меч, бросился на этих двоих людей, крикнул:

- Руки прочь! Не то посеку!

Те двое отступили, но тиун набежал сзади, схватил девушку в охапку. Тогда Дулеб спокойно отстранил его, сказав:

- Ты слыхал ведь? Прочь!

И такая сила была в его голосе, что тиун отступил, но не уходил, а мрачно остановился в проеме ворот, между ними и неожиданными защитниками девушки.