МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе - Алексей Колышевский

– Слушай, – она вдруг сделалась мягкой, словно плюшевая кошка, через столик потянулась к нему и прямо в ухо, – давай выпьем и пойдем потрахаемся, тут есть где. У меня мужика несколько лет не было, я тебя хочу.

Охранник от такого моментально потерял голову. А он-то как хочет! Да ему и пить для этого необязательно, хотя для храбрости… А вдруг узнают? Блин! Ну да ладно.

– Виски—кола. Две сразу мне принесите, – попросил он официанта, тот кивнул. – А вам?»

– А мне абсент с «Ред Буллом». – Она поманила официанта пальцем, тот послушно наклонился (молоденький совсем, лет двадцать от силы, а в задницу небось уже ведро со свистом пролетает). – Ты ему сперва один коктейль принеси, а бармену скажи, чтобы сделал виски двойной в каждом. Я за вторым сама спущусь и его заберу. Хочу за парнем своим поухаживать. Я тебя не обижу. Сделаешь?

Официант закивал, обрадовался. Охранник Олег возбужденно двигал челюстью, Лора подсела поближе к нему и руками под столом едва не довела его до сумасшествия. Когда им принесли выпивку, то эрекция рвала Олегу брюки. Он с жадностью проглотил свой коктейль и сразу опьянел. Так бывает у тех, кто пьет постоянно, их развозит, что называется, «по старым дрожжам», или так случается с теми, кто вообще не пьет. Лора свой убийственный коктейль едва пригубила:

– Ой, а чего тебе второй не принесли? Ты так быстро выпил, что я даже тост не сказала, я хотела за тебя выпить. Я сама сейчас до бара прогуляюсь, ты посиди, я заодно хоть разомнусь, а то сидеть ноги затекли.

Олежек пьяненько и счастливо улыбнулся. Он вообразил себя «ее парнем» и мысленно уже просил у Ефима Самойловича руки его дочери, которая залетела от него, и Олежек теперь никакой не Олежек, а Олег Иванович Масионжик (он решил взять Лорину фамилию, так солидней), наследник заводов, газет, пароходов и вообще – жизнь удалась! Олежек решил кончать прямо в нее, ведь это шанс! Если она попросит его надеть презерватив, то он незаметно «прокусит» его кончик. Презервативы продаются в туалете, он видел. Значит, прокусит! Еще как прокусит!

Лора подошла к барной стойке, кинула бармену свернутую пятитысячную:

– Разворачивай поаккуратней, чтобы никто не видел. Там пакетик с порошочком, всыпь мне в коктейль.

Бармен оскалился:

– Кислотой балуетесь, барышня?

– Не, парень мой, я уже закинулась нормально так, а ему, борову, все мало, – Лора навалилась на стойку, и бармен пялился на ее сиськи.

– Вообще-то за такое… – начал было бармен, но, встретив взгляд Лоры, осекся. – Я так понимаю, что сдачи не надо?

– Конечно, зайчик. Оставь себе…

…Олежек выпил, икнул, сделал Лоре мачо-глазки: подергал веками вверх-вниз. Она смотрела на него, как ему показалось, каким-то странным, чрезвычайно напряженным взглядом.

– Лора Ефимовна, вы как, с вами все в порядке? Может, пойдем потанцуем?

Она заулыбалась, согласилась, взявшись за руки, они спустились с подиума на танцпол. Композиция только началась, она раскручивалась медленно, обволакивала, пустили дым, по фигурам танцующих заскользили зеленые лучи лазеров. Белая рубашка охранника отливала инфернальным светом. Глаза Лоры были похожи на черные дыры космоса. Музыка все ускорялась, и те, кто поначалу жался друг к дружке в медленном танце, разлепились и перешли к быстрым движениям. Кто-то танцевал и впрямь очень хорошо, а в основном каждый делал кто во что горазд. Олежек танцевал плохо, но был боксером, и движения его были очень быстрыми и ритмичными, словно он колошматил грушу. Вдруг он скривился и закашлялся, согнулся пополам. Лора немедленно бросилась к нему, обняла заботливо, вывела из круга:

– Что с тобой? Поплохело? Пойдем, тебе посидеть надо.

У него так жгло грудь, что дышать было почти невозможно. Прежде с ним никогда такого не происходило. Конечности стали ватными, похолодели, он едва доплелся до места и рухнул на стул.

– Что-то мне хреново, Лора Ефимовна, – Олежек едва ворочал языком, – душно, и сердце колет. Зря я, наверное, выпил-то.

– Ты идти сам можешь? – холодно спросила Лора.

– Нет, мне совсем плохо, мне даже говорить больно. Никогда такого не было.

Тогда она вплотную приблизила свое лицо к его лицу и резко, сквозь зубы, прошептала:

– Передай моему папаше, что я буду ждать его в больничке. Не напрягайся, он поймет, в какой именно. Я тебя отравила, и ты либо сдохнешь минут через десять, либо я прямо сейчас, на выходе, вызову тебе «Скорую». Твоя сраная рация здесь не работает, ходить ты не можешь, придется тебе меня послушаться, мой похотливый дружок. Ну так как? Без глупостей обойдемся?

– Спасите меня! – Олег вдруг понял, что все реально, что он вот-вот умрет прямо посреди этого адского шума, среди всех этих людей-мертвецов, и от испуга ему стало еще хуже: холодный пот заливал глаза, воздух почти не проходил в легкие, тело колотил озноб. Он увидел, как Лора подняла юбку и достала из-за ленты чулка записку, вложила ему в карман рубашки:

– Это на случай, если у тебя язык отсохнет. Прощай, мой томный bodyguard.

Join me in Death

1

Мы ехали по ночной Москве, по ее сырым улицам, мимо изрезанных линий домов, пролетая площади с одинокими, задумчиво-привычными каменными людьми, и небо над нами было низким черным платком, наброшенным на этот город, который с недавних пор я перестал считать своим. У меня больше нет ощущения, что Москва – мой родной город. Я не знаю, когда точно понял это, но с тех пор в своем мнении не подвинулся. Москва превратилась в шлюху, которая дает всем без разбора. У Москвы одутловатое с вечерней попойки лицо и сиплый, гортанный акцент. У Москвы явные гинекологические проблемы, связанные с непроходимостью ее труб – магистралей, по которым никуда никто не движется, а лишь делает вид. Ее легкие – парки – загажены тарой из-под пивного суррогата, в ее кишках – метро – вечное несварение и запах миллионов немытых тел, ее небо почти все время серого цвета или вот такое, как теперь, – черное. Москва – город, в котором умерла моя надежда, моя вера в Москву. Да, я не верю тому, что она станет прежней, в то, что город, который я любил, превратится в город, который я смогу вновь полюбить. Да я, верно, никогда и не любил его, хотя родился здесь и вырос.

Слышишь, Москва? Я не люблю тебя. Дай мне выходное пособие, выпиши аусвайс, вклей в него фото и визу, и я уеду туда, где мне будет хорошо. Туда, где нет этой купеческой архитектуры, этой бестолковой планировки центра и панельного уродства окраин. Туда, где нет пьяных ментов, маршруток, глупого и смешного пафоса посреди мусорных куч и строительных площадок. Туда, где Ровшаны и Джумшуты не убивают детей, а знают свое место и свои права. Ведь это ты, Москва, пригласив их сюда, сделала их ниже бездомной кошки. Это ты, Москва-сука, поставила их на грань выживания. Ты заставила их озвереть, преступить человеческое и божеское. Ты. Во всем и всегда виновата ты, потому что ты такая, хотя старики говорят, что ты была иной, но я тебя иной не помню. Когда я был мелок, то ты была темной, в тебе не было столько света, сколько есть его нынче. А при свете, с современной твоей безалаберной и дурновкусной застройкой, с церетельщиной лубочной стало понятно, что все в тебе ненастоящее, ты город-подделка, город самоварного золота. Ты некрасива и грязна, в тебе можно или пить, ночами бродя по кривым твоим переулкам в ожидании есенинского бродяги с его финским ножом (чу, вот выйдет он из подворотни и саданет под сердце), или можно не жить в тебе. Я не хочу в тебе жить. Я хочу уехать. Отпусти меня. Куда-нибудь. Туда, где люди чисты лицом и рассудком чисты. Туда, где течет под холмом какая-нибудь речка. Туда, где пахнет клевером, а зимою длинными вечерами можно выйти на улицу и увидеть рассыпанные в снегу бриллианты, играющие в лунном свете фиолетовым и золотистым. Как же я устал от тебя, Москва. Булгаков называл тебя матерью и стремился по весне на Воробьевы, взглянуть на сорок сороков. Ему свезло. Вот именно так, «свезло», как герою его, Полиграфу-собаке. Булгаков умно и вовремя помер и многого не застал. Но я-то не Булгаков. Нет у меня рядом чудной Елены, бывшей жены комдива Шиловского, а после – музы Мастера, да и музы нет у меня. Моя Маргарита, которая на роль эту было годилась, теперь уж не та. Она растолстела, подурнела и спилась. Ее досуг нынче – это распитие дешевой бормотухи в компании подруги в каком-нибудь парке. Вероятно, что там они ищут общества праздных мужчин, щеголяющих перегарным сквернословным шармом. Меня тянуло к ней все эти годы, но всякий раз я сталкивался с целым букетом разочарований. В конце концов я жестоко обидел ее, сказав: «Тебя нет. Жизнь стерла тебя ластиком». – «Ты не жизнь», – попробовала возразить она, но я ответил: «Я прошел мимо тебя, а ты так и не поняла, что мимо тебя прошла твоя жизнь, твоя судьба». Иногда я все еще думаю, как несправедливо, что мы с ней не вместе. Ведь она меня, кажется, любила…

Мы ехали по Москве, и где-то в районе Покровских ворот Лора спросила меня о самом большом разочаровании в жизни. Уверовав в телепатию, в то, что Лора уловила мои мысли, я было хотел рассказать ей про Марго и ее нынешний духовно-эротический коллапс, но не стал. Просто я решил, что в те десятки оставшихся нам вместе минут совсем не стоит делиться с ней таким глубоким, таким выспренним и устраивать из всего этого локальную пантомиму в стиле «Я ее любил, она меня любила». Поэтому я рассказал ей совсем про другое: