Княжна Тараканова - Игорь Курукин

Правда, «случай» Григория к 1774 году был уже позади — но виноват в этом был он сам. Иностранные дипломаты в донесениях дружно писали о его неспособности и нежелании вникать в дела. Английский посол Д. Бэкингем отмечал неотёсанность любимца императрицы и отсутствие у него вкуса, его пристрастие к охоте и развлечениям «в кофейнях, тавернах и за бильярдом»{174}. Тот не знал французского языка и вообще стеснялся придворного обхождения, предпочитая ему «собак и охоту», мог при случае в изысканном кругу вельмож похвастаться, как в одиночку ходил на медведя{175}. Лихой офицер не смог вписаться в образ фаворита новой эпохи, требовавшей образованности, внешнего лоска и деловых качеств. Григорий и его братья вполне годились для переворотной «акции» или боя, но не подходили на роль секретарей-помощников императрицы, почитателей идей Просвещения или поклонников изящных искусств. Однако Екатерина не только не рассталась с Григорием, но и направила карьеру преданных ей Орловых в нужное русло: на охрану трона. В 1764–1765 годах Григорий стал генерал-аншефом и подполковником Конной гвардии, шефом Кавалергардского корпуса и генерал-фельдцейхмейстером; Алексей — премьер-майором, а в 1767 году — подполковником гвардейского Преображенского полка. За знаменитую победу над турецким флотом при Чесме (1770) он получил орден Святого Георгия 1-й степени. В память Чесменского сражения была выбита медаль, в царскосельском саду поставлен обелиск с изображением Орлова, на фарфоровом заводе сделаны вазы с его портретами и картинами боя…

В 1774 году Алексей Орлов возвращался к своему флоту после короткого отпуска в не слишком радужном настроении. Он переживал «отставку» с поста фаворита брата Григория, чьё место в постели императрицы занял его тёзка Потёмкин. Алексей Григорьевич не считал целесообразным дальнейшее пребывание русских моряков в Средиземноморье. Прусский посол Сольмс писал в Берлин в феврале 1774 года, что граф «вернулся из Москвы, куда ездил единственно для развлечения, и скоро вновь отправляется в архипелаг, хотя на этот раз против своего желания, ибо сам признаётся, что там нельзя сделать ничего существенного». Однако изменять «матушке», тем более находясь за тридевять земель, Алексей Орлов никогда не стал бы; точнее, это даже никогда не пришло бы ему в голову.

Но самозванку, похоже, не терзали раздумья о надёжности очередного героя, появившегося на её горизонте, — или она в очередной раз рассчитывала на чудесный случай и собственное очарование. Ведь в мире её представлений непременно должен был найтись благородный рыцарь, который восстановит попранную справедливость и возведёт законную наследницу на трон. На худой конец — подарит несколько тысяч червонцев…

Алексей Орлов должен был, по её мнению, действовать подобно герою романа. К примеру, уже подзабытый нами Алфонс разыскал-таки предмет своей страсти и схватился с её похитителем, говоря: «Ах, подлец! Должно, чтоб ты умер от руки моей». Противники «рассвирепели друг против друга». Тут к месту боя подоспели мавры, и раненый Алфонс едва спасся, спрятавшись в куче сухих листьев. Аврелия, не обнаружив своего спасителя, была безутешна. «„Ах, — сказала она, — я не могу удалиться от того, который жертвует своею жизнию для моего спасения!“ Она хотела идти на помощь к Алфонсу и против сил своих сделать усилие, достойное любви её. Побуждаема будучи сим чувствованием, она желала быть взятою в плен, обиженною и убитою». Только мать Алфонса удержала его суженую от этого шага, а вскоре на помощь подоспели воины.

Защитников нежной Аврелии ждала награда: «Видя, что все вокруг её теснились, жались и старались её увидеть, она сказала им: „Успокойтесь, я хочу заплатить вам за вашу ко мне любовь. Подойдите ко мне один за другим“, — и стала обнимать всех с равною нежностию». Перецеловав своё воинство, она «приходит в расслабление и лишается чувств своих»{176}.

Вероятно, примерно таким представляла себе Елизавета свой триумф с помощью сил, находившихся под началом Орлова. Реальное же российское воинство зимой 1774/75 года отдыхало по тавернам Ливорно, а его предводитель готовился к предстоящей операции. Необходимо было установить местонахождение самозванки, и Алексей Григорьевич стал рассылать на её поиски доверенных людей. Один из них пропал; другой добрался до Дубровника, но уже не застал там «принцессы». Командующему донесли, что самозванку тепло принимали в городе и, по словам офицера-очевидца, «как Радзивил<л>у, так и оной женщине великую честь отдавали, и звали ево, чтоб он шол на поклон, но оный, услыша такое всклёпанное имя, поопасся итить к злодейке, сказав при том, что ета женщина плутовка и обманщица, а сам старался из оных мест уехать, чтоб не подвергнуть себя опасности».

Другая дама, обнаруженная на острове Парос, оказалась торговкой из Стамбула; «знаема была прежним и нонешным султаном по дозволенному ей входу в сераль к султаншам для продажи всяких французских мелочей… и оная прислана была точно для меня, чтоб каким бы ни буть образом меня обольстить и старатся всячески подкупать, чтоб я неверным зделался вашему императорскому величеству», — докладывал граф в Петербург 23 декабря 1774 года. Он обещал употребить все силы, чтобы найти беглянку и «оную достать обманом, буде в Рагузах оная находится; и когда первое не удастся, тогда употреблю силу к оному, как ваше императорское величество мне предписать изволили»{177}.

На след «принцессы» навёл Орлова английский посол в Неаполе Гамильтон, у которого Елизавета безуспешно пыталась занять денег. Её письмо дипломат препроводил через Джона Дика, своего консула в Ливорно, прямо в руки Орлова.

Граф уже 5(16) января 1775 года доложил императрице: его офицер напрасно проследовал из Дубровника за Радзивиллом — в Венецию князь прибыл один; от людей его свиты удалось узнать, что самозванка подалась в Неаполь. Но тут подоспело известие от Гамильтона: «известная женщина» просила у английского дипломата выписать ей паспорт в Рим. Орлов немедленно командировал туда своего генеральс-адъютанта Ивана Христинека — он должен был войти в доверие к загадочной барышне и уговорить её довериться графу. Кажется, Орлов писал это письмо второпях, так что даже перепутал год — вместо 1775-го поставил 1774-й{178}.

Остальное оказалось не очень трудным, хотя и дорогостоящим делом. Елизавете удалось существенно поправить своё плачевное финансовое положение за счёт русской казны. Едва ли хотя бы ещё один самозванец обошёлся России так дорого. По подсчётам маркиза Античи, Дженкинс и Христинек уплатили по счетам «принцессы» 16 тысяч цехинов; ещё семь с половиной тысяч она даже отправила бывшему благодетелю Радзивиллу в Венецию{179}. По своему обыкновению Елизавета не желала выглядеть обычной побирушкой — за услугу она царственно обещала Орлову помощь при римском или каком-нибудь другом дворе, благо подобные обязательства ей ничего не стоили — в отличие от расходов графа. В донесении от 14(25) февраля 1775 года Орлов отметил, что свита его подопечной выросла до шестидесяти человек. Возможно, граф преувеличивал, ведь, надо полагать, содержание спутников «принцессы» оплачивалось из его кармана. Щедрая помощь русского вельможи сгубила Елизавету: считать деньги она, кажется, принципиально не умела и не могла отказаться от такого тороватого спонсора. Птичка сама шла в расставленные силки, и её коготок уже увяз в них. Самозванка колебалась недолго — уже 28 января она написала Орлову о готовности выехать к нему в Пизу и передать свою судьбу в его руки.