Агент Зигзаг. Подлинная военная история Эдди Чапмена, любовника, предателя, героя и шпиона - Бен Макинтайр

Каждое утверждение Чапмена сверялось со сведениями из «наиболее секретных источников» в попытке поймать его на лжи. Когда Чапмен называл неверные даты каких-либо событий, как это часто бывало, к этим событиям возвращались вновь и вновь, пока допрашивающие не убеждались, что ошибка связана с «естественной забывчивостью», а не со злонамеренностью говорящего. В Скотланд-Ярде запросили его досье, чтобы удостовериться в его столь богатом криминальном прошлом; когда материалы прибыли, выяснилось, что многие преступления, в которых признавался Чапмен, в нем не упоминаются.

Позднее Стефенс рассказал, что Чапмен признался также в «экспериментах по части однополого секса» в годы, проведенные в Сохо. Трудно понять, о чем идет речь: в записях допросов нет и следа этого признания. Кроме того, Оловянный Глаз был убежденным гомофобом, гордившимся своей способностью выявить и вывести на чистую воду предающихся содомии. Чапмен, возможно, имел гомосексуальные связи в ранней юности, однако многие годы он был исключительно гетеросексуален. В части рекомендаций Стефенс с одобрением замечает: «Сегодня в нем не наблюдается и следа склонности к содомии, равно как и желания путаться с женщинами из числа отбросов общества».

С помощью информации, предоставленной Чапменом, британская разведка быстро составила картину всей системы деятельности абвера во Франции. Германские секретные службы были столь уверены в надежности своего шифра, что персонал разных подразделений зачастую использовал собственные имена в радиопередачах. Эту информацию сейчас сверяли с описаниями Чапмена, дабы идентифицировать тех или иных сотрудников организации. Узнай об этом Чапмен, он был бы поражен.

Британская разведка давно установила, что шефом нантского подразделения абвера и его заместителем были ротмистр Штефан фон Грёнинг и обер-лейтенант Вальтер Преториус. Человеком, которого Чапмен знал как Войха, был фельдфебель Хорст Бартман, а Шмидта на самом деле звали Франц Штоцнер. Оба были на подозрении как диверсанты, оба прибыли в Англию перед войной и работали официантами, их практику оплачивала Ассоциация британских рестораторов и отельеров. Лео был известным немецким преступником по имени Лео Кройч, а Альбертом звали бывшего коммивояжера по имени Альберт Шель. Гестаповец из Анжера, пытавшийся вербовать Чапмена, был, по-видимому, Дернбах — «один из главных контрразведчиков на территории Франции». Понемногу имена начинали ассоциироваться с лицами: удалось идентифицировать даже пилота «фокке-вульфа» и красотку-переводчицу из Роменвиля. Тар Робертсон был впечатлен тем, насколько успешно Чапмена держали в неведении относительно истинных имен его товарищей: «Ни единого разу ему не открыли их истинные имена», — писал он. Когда один из допрашивавших Чапмена офицеров обыденным тоном произнес в ходе беседы фамилию фон Грёнинг, полное отсутствие реакции с его стороны доказало, что он никогда ее не слышал.

Чтобы нарисовать полную картину жизни Чапмена во Франции, требовалось время, однако оно было на исходе. На следующий день после прибытия в «лагерь 020» Чапмен написал Стефенсу записку, в которой сообщил: «Сегодня — предполагаемый день моего первого сеанса радиосвязи», присовокупив замечание фон Грёнинга по поводу британской бюрократии.

«Важно связаться с бошами как можно раньше, — писал он, умышленно используя выражения, импонирующие Стефенсу. — Доктор Грауманн особенно подчеркивал этот момент. Он может подумать, что мы что-то затеваем. Возможно, он полагает, что, решив связаться с вами, я приступлю к делу значительно позже».

В тот же день Служба радиобезопасности поймала сигналы немецкого радиопередатчика из Парижа. С 9.45 каждые три минуты Морис вызывал на связь Фрица. МИ-5 была в затруднении. Если отложить связь, фон Грёнинг заподозрит, что что-то пошло не так; но если ответить, не будучи уверенными в том, что Чапмен играет честно, последствия могут быть катастрофическими. В итоге было решено подождать пару дней, чтобы «более внимательно» разобраться в мотивах поведения Чапмена.

К вечеру Чапмен все еще не получил ответа от Стефенса. Его допрашивали уже сорок восемь часов с краткими перерывами, он был утомлен и напряжен. Если он не выйдет на контакт в самое ближайшее время, последствия будут ужасны. Кроме того, он разрывался между симпатией, которую все еще питал к фон Грёнингу, и необходимостью предать его, между желанием спасти собственную шкуру и выручить Тони Фарамуса, между личными интересами и чем-то большим, пока еще смутно осознаваемым, между преданностью друзьям и долгом по отношению к своей стране. Он написал следующее, гораздо более длинное послание Стефенсу. Это необычный документ: смесь жалости к себе, рефлексии и самоуверенности, отразивший полную картину душевных мук агента. Это — письмо человека, ощупью бредущего от духовной тьмы — к свету.

Mon Commandant,

человеку не следует ожидать благодарности от собственной страны, — однако разрешите обратить ваше внимание на некоторые факты. В течение тринадцати месяцев я находился во власти немцев. Все это время, даже когда меня содержали под стражей, ко мне относились честно и дружелюбно. У меня появилось много друзей — людей, которые мне симпатичны и которые симпатизируют мне, — к большому сожалению как для них, так и для меня.

С первых дней я начал собирать воедино разрозненные факты, места, даты и т. п., относившиеся к германской организации, — подобная задача оказалась бы непомерной даже для ваших подготовленных специалистов. Сначала я был совершенно не готов к такой работе: я слабо знал немецкий, еще меньше — французский, а ведь эти два языка были необходимы мне для работы. Я учил французский, пока не стал владеть им свободно, освоив даже сленг. Теперь я читаю на нем так же свободно, как и на английском. После этого, сэр, в течение девяти месяцев я слушал все разговоры вокруг меня. Я вскрыл множество ящиков с документами, на каждом из которых стояла Надпись «Gehein» (то есть «Секретно»). Я просверлил в ванной крошечные отверстия, ведущие в спальню доктора Грауманна — человека, которого я считаю своим хорошим другом.

Не думайте, что я прошу о дружбе, — для этого, пожалуй, слишком поздно. Другое дело, что есть такая штука, как патриотизм. Иногда, думая о ней, я цинично посмеиваюсь. Я боролся с собой, и победила в итоге моя страна, — не знаю почему. Я чертовски хотел бы, чтобы войны не было, — а сейчас я начинаю мечтать о том, чтобы ничего, этого со мной никогда не случалось. В том, чтобы шпионить и обманывать друзей, нет ничего хорошего, это грязное дело. Однако я начал его, и я доведу его до конца. Не думайте, что я прошу чего-то взамен, — ничего подобного. Я чувствую себя неуютно, работая на два правительства разом. Одно предлагает мне шанс стяжать богатство, успех, сделать карьеру. Другое предлагает лишь тюремную камеру.