Екатерина Фурцева. Главная женщина СССР - Нами Микоян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сам Олег Ефремов говорил по этому поводу такие слова: «Вы спрашиваете, почему она так активно, яростно защищала «Современник»? После долгих лет родился молодой театр, ищущий, с четкой творческой программой, с труппой талантливых актеров, смелым репертуаром. Все это увлекало Екатерину Алексеевну. Вначале она интуитивно почувствовала, а затем взвешенно, последовательно решила: театр заслуживает поддержки. Всего не расскажешь… Предшественник Екатерины Алексеевны в Министерстве культуры Николай Михайлов долгие годы вел дело к расформированию труппы, к закрытию «Современника». На этом настаивал горком партии. Направили в театр комиссию, все повисло на волоске. Последним толчком к решительному противодействию Фурцевой стала очень хорошая, доказательная статья критика Караганова в «Литературной газете». Помогала Фурцева и в осложнениях с выпуском «Обыкновенной истории» по Гончарову.
При Фурцевой мы после долгих мытарств обрели свое помещение на Маяковке. Она обратилась к Косыгину, и он с готовностью поддержал.
Не было в ней ни тени от монстра, живущего только ради карьеры. И в большей мере она была «белой вороной» на фоне высших партаппаратчиков. Смело кидалась в бой и пережила из-за этого большие невзгоды, особенно в последний период жизни».
«В нашей стране министром культуры должна быть женщина»
Отвечая на вопрос американского писателя Александра Минчина о Фурцевой, Олег Ефремов сказал: «Я глубоко убежден, что в то время, то есть в 60—70-х годах, в нашей стране должна была быть министром именно женщина. Все-таки женщина более эмоционально воспринимает искусство. В чем, например, беда нашей молодой театральной критики? Только в одном – что они неэмоционально воспринимают происходящее в театре. Фурцева относилась ко мне с уважением, шла на риск. Спектакль «Большевики» она взяла на себя, вопреки мнению цензуры и главного цензора Романова. При мне по телефону с ним ругалась. И я им звонил: «Как же так, братцы, вы, ЦК, находитесь на площади Ногина и требуете, чтобы я вымарал из спектакля Ногина за то, что он вышел из партии из-за несогласия с однопартийной системой».
Но я не устаю повторять, что она могла, по словам Симонова, сказать «да», но могла сказать и «нет». И за это могла ответить. Она мне многое не разрешила, но многое я сделал с ее помощью…
Если вы меня спросите про Фирюбина, то я отвечу, что это была весьма мрачная сила…»
Товстоногов: «Переехал бы в Москву, поближе к Фурцевой»
Из дневника Василия Кухарского:
«Не раз у Екатерины Алексеевны происходили трения с партаппаратчиками на заседаниях идеологической комиссии ЦК. Ее глава Ильичев прохаживался по поводу «самоуправства Фурцевой», отпуская не только ядовитые шпильки в ее адрес, но и ставя палки в колеса при осуществлении разумных и полезных инициатив оппонентки.
Подобных трений с выжиганием «искры» помню немало. Последний конфликт произошел в мае 1974 года. В Большом театре готовилась к постановке опера «Игрок» Сергея Прокофьева. В разгар репетиций стало известно, что секретарь ЦК по идеологии Демичев резко отрицательно оценивает само произведение, выступает против его постановки в Большом. Екатерина Алексеевна активно вмешалась в эту историю, протестами и уговорами добилась постановки, и опера имела колоссальный успех.
Конечно, все это нервировало Фурцеву, выбивало из рабочей колеи, но она старалась не обращать внимания на эмоции и переживания.
Екатерина Алексеевна никогда не доводила до конфликта отношения с руководителями театров. Если случались осложнения, немедленно ехала в театр, вырабатывала совместную позицию и просила проводить решение через художественный совет: «И, пожалуйста, без нажимов, худсовет наша опора, а окрик или формалистика выбьет опору из-под наших ног».
Поддерживала Товстоногова. Георгий Александрович как-то бросил мне в сердцах: «Переехал бы в Москву, поближе к Фурцевой. От деятелей Ленинградского обкома временами мне и Большому драматическому театру приходится нелегко: почти каждый день вызовы, втыки на грани ругани. Екатерина Алексеевна ухитряется помогать даже из Москвы, но я зажил бы спокойно, только уехав из Ленинграда».
Министр культуры СССР Е.А. Фурцева (2-я справа) и киноактеры Н.Н. Рыбников, С.Ф. Бондарчук, В.В. Тихонов, Н.В. Мордюкова, А.Д. Ларионова, И.К. Скобцева на загородной даче во время встречи руководителей партии и правительства с деятелями культуры и искусства. Июль 1960 г.
«Уберите со сцены кровать!..»
Вспоминает Эдвард Радзинский:
«Я не спал всю ночь. И решился. В половине десятого я стоял у министерства, ждал. Наконец появился директор «Лейкома»… Он спросил меня: «А вы зачем пришли?»
У меня хватило ума ответить: «А меня пригласили».
– Да? – сказал он удивленно. – Ну, идемте.
Он был свой человек в министерстве. Так что, оживленно беседуя с ним, я прошел мимо охранника в святая святых. Не спросили ни пропуска, ни приглашения – идиллическое дотеррорное время…
Зал был полон. Все смотрели на дверь.
Наконец дверь распахнулась. Вошла (влетела!) она. Возможно, так медведица выбегает из берлоги после зимней спячки.
Екатерина Великая посмотрела на директора и сказала:
– Встаньте!
Он встал.
– Почему по городу развешены афиши «Сто четыре способа любви»? Молчите, – констатировала она трагически. – А знаете ли вы количество абортов среди несовершеннолетних?
Этого директор не знал.
– А я знаю… Я знаю количество абортов среди несовершеннолетних, – заговорила она каким-то плачущим голосом. – И вот в это время Театр имени Ленинского комсомола… Ленинского комсомола! – повторила она с надрывом, – …ставит пьесу про шлюшку, которая все время залезает в чужие постели…
Наступила тишина. И в этой тишине, не выдержав напряжения, я неожиданно для себя… встал. И сказал:
– Екатерина Алексеевна, там ничего этого нет. К сожалению, вы неправильно назвали пьесу. Она называется «Сто четыре страницы про любовь».
Потом я много раз думал, что такое тишина. Бывает тишина в лесу, тишина в горах… но такой тишины, как тогда, поверьте, не бывает. Это была какая-то сверхтишина, это было оцепенение, финал «Ревизора», остолбенение от страха…
Она спросила:
– Кто вы такой?
Я ответил:
– Я – автор пьесы.
Выглядел я тогда лет на шестнадцать, наверное. К тому же у меня росли (для солидности) какие-то прозрачные усы, поэтому вид был отвратительный.
– Вы член партии? – спросила она грозно.
Я ответил:
– Я – комсомолец.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
