В тени граната - Виктория Холт

Читая это, Генрих хмурился. Он начал понимать, что с его стороны было бы глупо доверять такому двурушнику. Но это не означало, что он откажется от своих планов войны.

К королеве подошла Мария де Салинас и прошептала:

— В приемной ожидает Карос. Он в плачевном состоянии. На него было совершено покушение.

Катарина, сидевшая за вышиванием с двумя своими фрейлинами, немедленно поднялась и направилась вместе с Марией в соседнюю комнату, где была приемная.

— Приведи его сюда,— сказала она.

Вскоре Мария вернулась с Каросом. Его красивый атласный дублет был изорван, на руке была кровь.

— Ваше Величество,— задыхаясь, проговорил он,— на меня напали на улице. Но по счастливой случайности тот, кто на меня напал, поскользнулся как раз в тот момент, когда собирался проткнуть меня шпагой. Он задел меня в руку, а я побежал... побежал изо всех сил.

— Принеси мне воды и бинтов,— сказала Катарина Марии. — Я перевяжу рану. У меня есть специальная мазь, которая все прекрасно залечивает.

Говоря это, она обрезала ткань рукава вокруг раны и с облегчением увидела, что она неглубокая.

— Меня оскорбляют со всех сторон.— Карос почти рыдал.— Все здесь винят меня за договор, заключенный Его Величеством с королем Франции. Меня решили убить. Мне опасно выходить на улицу.

— Вы расстроены, дон Луис, — сказала Катарина.— Успокойтесь, прошу вас. Это, может, был просто вор-карманник.

— Нет, Ваше Величество. Все на меня рассердились. Они винят меня, хотя Ваше Величество хорошо знает...

Катарина сказала:

— Вы можете почувствовать слабость. Откиньтесь назад и закройте глаза.

Пока она промывала рану и прикладывала мазь, она думала: «Бедный дон Луис. Он козел отпущения. Я должна сделать все, что могу, чтобы спасти его. Я себе не прощу, если он, обвиненный за действия отца, получит смертельную рану, а это случится, если он попадет в руки этих людей».

Она перевязала рану и заставила дона Луиса лечь, приставив к нему двух своих пажей, чтобы они побыли с ним.

Потом она пошла в покои короля,

Генрих встретил ее с хмурым выражением лица. Он все еще был недоволен испанцами и хотел, чтобы она знала, что его немилость распространяется и на нее. Но Катарина смело посмотрела ему в лицо. Она была уверена, что кто-то из его друзей нанял убийцу, чтобы тот напал на дона Луиса, и считала, что только один Генрих может спасти посла от другого нападения. Она чувствовала ужасное унижение из-за поведения отца и, хотя и не была высокого мнения о доне Луисе, твердо решила, что его смерть не должна быть связана с ее семьей.

— Генрих,— сказала она,— на дона Луиса напали. Генрих равнодушно что-то проворчал.

— Его убийство нам совсем не поможет.

— Нам? — переспросил он.— На кого вы работаете, мадам? Вы на стороне отца или супруга?

Катарина выпрямилась во весь рост и в этот момент, со сверкающими глазами и пылающими щеками, представляла величественное зрелище.

— Я поклялась любить, лелеять и уважать своего супруга,— отчетливо произнесла она.— Я своих клятв не нарушу.

Тогда Генрих торжествующе засмеялся. Его Кейт красивая женщина. Она ясно говорит ему, что признает двуличие отца и принимает сторону своего супруга против него. Эта женщина его обожает. Этого нельзя не заметить.

— Хорошо, Кейт, я знал это,— сказал он.

Она бросилась к нему в объятия и прильнула к нему.

— О, Генрих, меня страшит, что ты должен идти на войну. Он нежно погладил ее по волосам.

— Ничего со мной не случится, Кейт. Я хорошо себя проявлю.

— И все же я буду беспокоиться, если ты уедешь.

— Ты хорошая жена, Кейт. Но за меня не бойся. Я отправлюсь во Францию и вернусь... с триумфом... а ты разделишь со мной мое торжество.

— Возвращайся целым и невредимым... вот все, что я прошу.

— Ба! Ты говоришь, как женщина.— Но то, что она так говорила, не было ему неприятно. Вот тогда она и попросила его запретить дальнейшие нападения на Кароса.

— Этот человек глуп, но не мошенник,— сказала она.— Уверяю тебя, он честно подписал договор от имени отца.

— Я распоряжусь об этом, Кейт... раз ты меня просишь. Карос может жить, не боясь, что его убьют. И если твой отец не отзовет его, он останется при дворе.— Он сощурил глаза.— Он глуп. Но иногда неплохо, что те, кого заставляют работать против нас, оказываются глупцами.

Катарина не отвечала. Она ясно показала, что никогда больше не будет полностью доверять отцу. Генрих был удовлетворен.

Вот так была спасена жизнь Каросу.

Июньское солнце сияло на стенах Дуврского замка. Из окна главной башни Катарина глядела на корабли в гавани, которые вот-вот должны были поднять паруса. Большинство кораблей она знала по именам, так как проявляла огромный интерес к приготовлениям для этой войны. Там стоял «Питер Гранат», названный так в ее честь, так как ее эмблема с изображением граната была теперь хорошо известна при дворе. Там же была «Анна из Гринвича», стоявшая бок о бок с «Джорджем из Фэлмута»; другие корабли носили названия «Барбара», «Дракон» и «Лев».

По дороге к Дувру прошествовала великолепная кавалькада. Люди выходили приветствовать своего короля, и при виде его — так богато одетого, такого красивого — говорили, что он больше похож на Бога, чем на человека. Впереди шли его лейб-гвардейцы в цветах Тюдоров — зеленом с белым. Рыцари в доспехах и лошади с яркими чепраками представляли красочное зрелище.

На фоне этого сверкающего сборища выделялся король. Он был не в доспехах, а в форме верховного главы флота, чем очень гордился. Четыреста судов ожидали отплытия из дуврской гавани, и большая часть приготовлений для этого путешествия проходила под его присмотром. С ним был Томас Уолси; Генрих все больше и больше ценил этого человека.

Генрих ехал верхом; на нем было облачение из золотой парчи, бриджи из золотой парчи и алые штаны в обтяжку. На шее на толстой золотой цепочке висел свисток — самый огромный из всех, что когда-либо видели зрители,— усыпанный драгоценными камнями, сверкающими в солнечных лучах. Время от времени он свистел в него к восторгу окружающих.

Из всех его пышных празднеств, в которых он играл веселые роли, ни одно не нравилось ему так, как эта новая игра в войну.

Катарина ехала рядом, аплодируя и восхищаясь, и взгляды, которые он бросал в ее сторону, были полны любви и нежности.

И не без оснований. Как бы для того, чтобы увенчать его счастье, она, несколькими неделями раньше, смогла сообщить ему долгожданную новость.

— Генрих,— сказала она ему с сияющими от счастья глазами,— без сомнения, я беременна.