Заговор Англии против России. От Маркса до Обамы - Нурали Латыпов

Словом, стратегия растягивания вражеских сил по российским просторам была очевидна очень многим. Но для её воплощения требовались громадная сила воли, готовность мириться с неизбежными тяжкими последствиями, нечувствительность к возмущённому благородному – но, увы, заведомо недальновидному – общественному мнению. Тот, кто не может объединить в себе эти редкие качества, не может надеяться стать великим стратегом.

Барклай принял своё низложение с обычной стойкостью. Когда же 17-го августа Кутузов прибыл в армию, де Толли доложил новому главнокомандующему, что стотысячная армия рвётся в бой, который он сам был готов дать на позиции у Царёва-Займища. Однако Кутузов, не высказав вслух ни порицания, ни одобрения действий Барклая, всё же решил отступать далее на восток. Он считал: поскольку ключ от Москвы – Смоленск – взят, теперь местом предстоящего сражения будет сама Москва. Новый главнокомандующий и ранее находился в неприязненных отношениях с Барклаем, а теперь эти отношения ещё более ухудшились (воистину двум стратегам не ужиться в одной берлоге). 24-го августа Александр I подписал указ об отставке Барклая с поста военного министра. Всё это привело к тому, что накануне Бородинского сражения Барклай стал мечтать о смерти на поле боя.

К середине дня Бородинского сражения центр боевых действий переместился к Курганной высоте. Для её защиты Барклай собрал все свои силы.

Против «батареи Раевского» было сосредоточено около 300 орудий. К 3 часам дня Курганная высота, покрытая трупами павших солдат, была взята. На помощь русской пехоте Барклай перебросил кавалерийские корпуса Корфа и Крейца и сам повёл кавалеристов в атаку. В этой схватке под ним были убиты пять лошадей. Погибли два и ранены пять адъютантов Барклая. Он дважды едва не попал в плен, будучи окружён польскими уланами. К концу боя его мундир был забрызган русской и французской кровью.

В конце сражения Барклай приехал в Горки и здесь получил приказ Кутузова восстановить русские боевые порядки. По всей линии разожгли множество костров – по ним солдаты могли ориентироваться. Неожиданно ночью Барклай получил приказ Кутузова об отступлении и пришёл в ярость, не понимая, как можно оставить позиции, откуда противник был отражён.

Значение Бородинского сражения в судьбе Барклая огромно – впервые после долгого молчания русские войска приветствовали его появление громовым «ура!», что означало фактическую реабилитацию его личности в армейской среде. Он стал единственным генералом, награждённым орденом Святого Георгия 2-й степени за Бородинское сражение.

Приехав в Москву 1-го сентября, Барклай осмотрел позицию, выбранную Беннигсеном, и признал её непригодной для сражения, о чём доложил Кутузову. Во второй половине дня в деревне Фили состоялся военный совет. На нём было принято решение об оставлении столицы без боя.

Вместе с войском Москву покидало и население. Барклай принял активное участие в организации прохода русской армии через Москву – благодаря этому всё прошло в необыкновенном порядке.

Вместе с армией Барклай перешёл на старую Калужскую дорогу и нагнал Кутузова у деревни Панки. В эти же дни Барклай узнал: в очередной раз без его ведома в арьергард Милорадовича передано около 30 тысяч человек из 1-й армии. Всё это крайне обострило отношения Барклая и Кутузова и подвигнуло командующего 1-й армией написать прошение об отставке по состоянию здоровья. Прошение было подано Кутузову 21-го сентября – после прихода русской армии в Тарутино. Уже на следующий день Барклай отбыл из армии.

Из всех полководцев Отечественной войны 1812-го года Барклай де Толли недооценён более других и заслуживает большей признательности потомков. Не он сделался народным героем. Ему досталась клевета, а не лавры. Меж тем он ещё до начала войны лучше остальных понимал положение вещей и придумал план спасения страны, которому твёрдо следовал, пока был в силах, несмотря на клеветников и интриганов. И его преемник вынужден был следовать тем же путём, поскольку альтернативы этой стратегии не было.

Гений же Кутузова в очередной раз заблистал и во время изгнания французов из России. Английские дипломаты изо всех сил убеждали Александра: в интересах России добить Наполеона, ибо континентальная блокада несёт России лишения. Кутузов же прекрасно понимал: разгром Наполеона в российских пределах уже обеспечивает прорыв континентальной блокады, поскольку для английской торговли открываются Россия и Скандинавия. А вот проливать русскую кровь ради английской морской торговли в Западной Европе совершенно не требовалось. Поэтому Кутузов выступил против преследования наполеоновских войск за пределами России.

Александр прислушался не к отечественному гению, а к иностранным советникам (и российским дворянам, заинтересованным в сырьевом экспорте). Вопреки мнению Кутузова русское войско перешло границу. Самому Михаилу Илларионовичу оставалось жить всего несколько месяцев. Но за эти месяцы он сумел сберечь немало наших солдат, уходя от кровопролитных лобовых столкновений: неудобное отступление французов под давлением, умело организованным Кутузовым, приносило французам куда больше потерь. Для императора Александра он обосновал свою тактику надобностью сохранения престижа победоносной армии. Кстати, именно на этом престиже он сумел добиться ухода Пруссии из союза с Францией: 10-го февраля 1813-го Фридрих Вильхельм III подписал союзный договор с Россией, чему изрядно способствовало обещание Кутузова послать под Берлин одну из русских армий якобы ради подкрепления обороноспособности Пруссии. Словом, до последних дней жизни Кутузов оставался блестящим полководцем и не менее блестящим дипломатом в одном лице. С нашей точки зрения такое сочетание дарований является необходимым условием формирования стратегического мышления.

Самыми серьёзными противоречиями Кутузова и правящей верхушки, во главе с Александром, были противоречия стратегического характера. Приведём фрагменты из обсуждения этой проблемы на одном из исторических интернет-форумов:[24]

«Какую внешнюю политику диктовала такая система ценностей? Союз с Францией, помощь ей против Англии, блокирование с запада и востока германской Срединной Европы – всё это на условиях предоставления России широких возможностей экспансии на юг, к выходу из Чёрного моря, к рынкам сбыта и сырья, к новым плодородным землям, которые можно было бы легко подчинить и контролировать (до всего этого своим умом Российская империя дошла только около 1890 года, да уж поздно было). На западе, в союзе с Англией и германскими государствами против Франции, России было просто нечего брать (и в самом деле – Александр смог взять только часть Польши, и то лишь потому, что её до того у Пруссии и Австрии отобрал Наполеон; и часть эта была более нежели сомнительным приобретением). А воевать ради славы освободителей монархов Европы или защитников её легитимности – просто преступная по отношению к своему народу блажь. Иными словами, остаётся ровно тот план, который Наполеон предлагал Александру летом 1807 года в Тильзите. Поэтому Кутузов и был «франкофилом» в целом, и не перестал им быть в 1812 году – ведь геополитическая ситуация для России тогда не изменилась».

«Коль скоро Александр медленно, но верно загубил тильзитские планы и довёл – совершенно сознательно – дело до вторжения Наполеона в Россию, оставалось бороться лишь за то, чтобы выпроводить его оттуда с наименьшими жертвами. Всё остальное, и прежде всего продолжение войны против Наполеона в Европе, оставалось такой же преступной блажью, какой было и само вползание в эту войну; а сокрушение империи Наполеона было бы триумфом германских великих держав и Англии и одним тем невыгодно для России».

«Вильсону[25] при Малоярославце Кутузов сказал напрямую: «Повторю ещё раз, я не уверен, что полное изничтожение Императора Наполеона и его армии будет таким уж благодеянием для всего света. Его место займёт не Россия и не какая-нибудь другая континентальная держава, но та, которая уже господствует на морях, и в таковом случае владычество её будет нестерпимо». До этого он говорил нескольким людям, в том числе тому же Вильсону, что «он не имеет иного желания, как только того, чтобы неприятель оставил Россию»! «Он провёл некоторое время в Париже и имел склонность к французам; при всём его недоверии к Наполеону, тем не менее, нельзя сказать, чтобы он относился к нему с враждебностью», – с сожалением писал впоследствии Вильсон в «Повествовании…». В дневниковых записях ноября 1812-го, когда Кутузов строил явочным порядком «золотой мост» Наполеону для выхода из России, Вильсон отзывался о Кутузове куда менее элегически: «Он просто старый прожжённый мошенник, ненавидящий всё английское и бесчестно предпочитающий независимому союзу с нами раболепие перед правящими Францией канальями»; а Кэткарту он писал (перевод перлюстрированного письма ушёл к Александру): «Нет сомнения, что фельдмаршал весьма расположен к ухаживанию за неприятелем – французские комплименты очень ему нравятся, и он уважает сих хищников, пришедших с тем, чтоб отторгнуть от России Польшу, произвести в самой России революцию и взбунтовать донцов».