Наследник фараона - Мика Валтари

Он забыл о своем зубе и сказал мне:

— Синухе-египтянин, ты исцелил меня от большого зла и всячески порадовал мою душу, поэтому проси у меня все что хочешь. Скажи, какой подарок ты желаешь, и я дам тебе его, каков бы он ни был, ибо хочу порадовать и твою душу.

Я отвечал:

— Царь Бурнабуриаш, властелин четырех частей света! Как врач я держал под мышкой твою голову и сжимал твои руки, когда ты вопил во гневе. Не подобает мне, чужеземцу, сохранить такое воспоминание о царе Вавилона, когда я вернусь в мою страну и расскажу о том, что здесь видел. Поэтому яви мне свое могущество! Повяжи бороду, опояшься львиным хвостом и прикажи своим воинам пройти перед тобой строем, чтобы я мог увидеть твое величие и силу, смиренно пасть ниц перед тобой и целовать прах у твоих ног. Я не прошу ничего, кроме этого.

Моя просьба понравилась ему, ибо он ответил:

— Поистине никто и никогда не говорил так, как ты, Синухе. Я исполню твою просьбу, хотя для меня она самая скучная, ибо я должен сидеть целый день на золотом троне, пока у меня не устанут глаза и меня не одолеет дремота. Тем не менее пусть будет по-твоему.

Он послал вестников во все концы страны, созывая свои войска, и назначил день для парада.

Этот парад происходил у Врат Иштар. Царь сидел на золотом троне, у ног его лежал лев, вокруг него стояли главные сановники в полном вооружении; он был словно окружен облаком из золота, серебра и пурпура. Вдоль широкой дорога внизу бежали воины — копьеносцы и лучники по шестьдесят в ряд и колесницы по шесть в ряд, и это заняло весь день. Колеса колесниц гремели, и стук бегущих ног и лязг снаряжения напоминали бурю, и все плыло перед глазами и дрожали колени.

Я сказал Капта:

— Для нашего отчета недостаточно будет сказать, что вавилонские воины бесчисленны, как песок в море; мы должны сосчитать их.

Он запротестовал:

— Господин, это невозможно сделать, ибо на свете вообще нет таких чисел.

Все же я считал, как умел. Солдат-пехотинцев было шестьдесят раз по шестьдесят человек, а колесниц было шестьдесят, ибо шестьдесят — священное число в Вавилоне, так же как пять, семь и двенадцать.

Я заметил также, что щиты и оружие телохранителей царя сияли золотом и серебром, их лица лоснились от масла, они были такие упитанные, что задыхались от бега, и, пробегая мимо царя, они пыхтели, как стадо быков. Но их было немного. Солдаты из отдаленных мест были загорелые и грязные и от них несло мочой. У многих из них не было копий, ибо приказ царя застал их врасплох. Их глаза были воспалены от грязи, и я подумал, что солдаты одинаковы во всех странах. Кроме тою, колесницы у них были старые и скрипучие, одна или две из них потеряли колесо, когда проезжали мимо, и кривые клинки, которые прикрепили к ним, были зелены от ярь-медянки.

В этот вечер царь призвал меня к себе и сказал, улыбаясь:

— Ну, видел ты мою мощь, Синухе?

Я распростерся у его ног, поцеловал землю и ответил:

— Воистину нет монарха сильнее, чем ты, и не зря называют тебя властелином четырех частей света. Мои глаза устали, голова кружится, а руки и ноги дрожат от страха, ибо у тебя столько же воинов, сколько песка в море.

Он радостно улыбнулся.

— Ты получил то, чего желал, Синухе. Давай теперь выпьем вина и развеселим наши сердца после этого утомительного дня, ибо мне нужно о многом расспросить тебя.

Я пил вместе с царем, и он задавал мне множество таких вопросов, какие задают дети и юнцы, которые ничего еще не видели.

Мои ответы нравились ему, и наконец он сказал:

— Вино оживило меня и развеселило мою душу, и теперь я пойду к моим женщинам. Но пойдем со мной, потому что ты врач и тебе можно пойти. У меня чрезвычайно много жен, и я не обижусь, если ты выберешь одну для себя на сегодняшнюю ночь при условии, что ты не наградишь ее ребенком, ибо это все усложнило бы. Мне тоже любопытно посмотреть, как египтянин спит с женщиной, ибо у каждого народа свои обычаи. Если бы мне пришлось рассказать тебе о повадках этих жен, которые прибыли из далеких стран, ты бы не поверил мне и был бы очень удивлен.

Несмотря на мое нежелание, он повел меня в женские покои и показал мне на стенах картины, составленные его художниками из цветных изразцов. Они изображали мужчин и женщин, предающихся наслаждению самыми различными способами. Он показал мне также некоторых своих жен, облаченных в богатые одежды и украшенных драгоценностями. Среди них были взрослые женщины и юные девушки из всех известных стран, а также несколько дикарок, привезенных купцами. Все они различались по цвету кожи и по телосложению и болтали, как обезьяны, на множестве разных языков. Они танцевали перед царем с голыми животами и всячески развлекали его, соревнуясь одна с другой, дабы завоевать его расположение. Он все время убеждал меня выбрать для себя одну из них, пока наконец я не сказал ему, что дал обет своему богу воздерживаться от женщин, если мне предстоит лечить больного. На следующий день я должен был делать операцию одному придворному, поэтому я утверждал, что поскольку мне нельзя приблизиться к женщине, то мне лучше уйти, дабы не запятнать свое доброе имя. Царь согласился с этим и позволил мне удалиться, но женщины были глубоко разочарованы и выказывали это различными жестами и звуками. Они никогда еще не видели мужчины в расцвете сил, а знали лишь евнухов да юного, хрупкого и безбородого царя.

Перед моим уходом царь сказал, посмеиваясь:

— Реки затопили берега, и пришла весна, и вот жрецы решили, что через тринадцать дней надо отметить весенний праздник — День Ложного Царя. На этот день я приготовил для тебя нечто неожиданное и надеюсь, это очень позабавит тебя, да и меня развеселит. Что это будет, я не скажу, иначе это испортит мне все удовольствие.

Я ушел, очень опасаясь, что забавы царя Бурнабуриаша отнюдь не развлекут меня, и хоть в этом Капта наконец согласился со мной.

За время моего длительного пребывания в Вавилоне я приобрел много оккультных познаний, полезных врачу; особенно меня интересовали жреческое искусство и прорицания. Под руководством жрецов я научился также распознавать предзнаменования по печени овцы, в которой таилось много сокровенного, и посвятил немало времени истолкованию узоров, образованных маслом на поверхности воды.

Перед тем как рассказать о весеннем фестивале в Вавилоне и о Дне Ложного Царя, я должен упомянуть о любопытном случае, касающемся моего рождения.

Исследовав печень овцы, чтобы узнать мою судьбу, и изучив форму масляного пятна на воде, жрецы сказали:

— С твоим рождением связана какая-то ужасная тайна, которую мы не можем раскрыть и из которой явствует, что ты не египтянин, как полагаешь, а странник в этом мире.

Тогда я сказал им, что появился на свет не как другие люди, а приплыл вниз по реке в тростниковой лодке и моя мать нашла меня в камышах. Тогда жрецы переглянулись и, низко склонившись передо мной, ответили:

— Так мы и предполагали.

Они рассказали мне об их великом царе Саргоне, который объединил под своей властью четыре части света и чья империя простиралась от северного моря до южного, он правил также и морскими островами. Они поведали мне, что, только родившись, он был унесен рекой в просмоленной тростниковой лодке и ничего не было известно о его рождении, пока его великие дела не доказали, что он рожден от богов.

При этом сердце мое преисполнилось страха, и я попытался отшутиться:

— Надеюсь, вы не думаете, что я, врач, рожден от богов?

Они не рассмеялись, а серьезно ответили:

— Этого мы не знаем, но осторожность — добродетель, поэтому мы склоняемся перед тобой.

Они еще раз низко поклонились мне, но мне это надоело, и я сказал:

— Хватит дурачиться, лучше займемся делом.

Они снова начали толковать о загадках печени, но поглядывали на меня с благоговейным страхом и перешептывались. С этого дня мысль о моем происхождении запала мне в душу и сжимала мое сердце, потому что я был чужим во всех четырех частях света. Мне очень хотелось порасспросить астрологов, но поскольку я не знал точного часа моего рождения, то и спрашивать было бесполезно, ведь они не могли бы просветить меня. Однако по просьбе жрецов они разыскали таблички, устанавливавшие год и день, когда я спустился по реке, ибо жрецы тоже были любопытны. Но все, что могли сказать астрологи, заключалось в том, что, если я родился в такое-то и такое-то время дня, во мне должна течь царская кровь и мне предназначено управлять многочисленным народом. Эго знание не утешало меня, ибо, думая о прошлом, я вспоминал о совершенном мною преступлении и о позоре, который я навлек на себя в Фивах. Может быть, звезды прокляли меня в самый день моего рождения и послали меня в тростниковой лодке, чтобы я привел Сенмута и Кипу к преждевременной смерти, лишил их в старости благополучия — и украл у них даже гробницу. И при этом я содрогался, ибо раз уж судьба была против меня, я не мог избежать своей участи, но должен был продолжать приносить гибель и страдания тем, кто был мне дорог. Будущее удручало меня, и я страшился его, понимая, что все случившееся со мной предназначалось для того, чтобы заставить меня отвернуться от моих друзей и сделать меня одиноким, ибо одиночество могло избавить меня от необходимости приносить гибель другим.