Тайна золотой реки (сборник) - Владимир Афанасьев

У дровяного склада остановился. Невдалеке мутным пятном светился трактир. Слышались пьяные голоса. Ругань. И вдруг полицейские свистки, выстрелы. Совсем рядом пробежал человек. Кеша прижался к мокрой стене склада. Переждал. А когда, голодный, едва добрался до своей хибарки, то от неожиданности вскрикнул: на приступке лежал человек.

До самой весны хранил Кеша опасную тайну. И только по чистой воде проводил своего нового друга в далёкий путь. Беглый каторжник — питерский рабочий Алексей Амбаров, обнимая его на прощание, говорил, что мир тесен, хоть и велик… придёт время — встретимся…

Иннокентий Иванович встал, размял отёкшую спину, выбил о твёрдую ладонь трубку и вышел в сенцы. Стоял на пороге и глубоко вдыхал широкой грудью снеговой настой. Казалось, что он жадно пил, боясь оторваться от огромной чаши, до краев наполненной сочным нектаром, и не мог утолить жажду.

Заметил Прасковью. Торопливую. Озабоченную. Увидел он и упряжки. Чужие. Быстрые. И уже знал, кого несёт нелёгкая в такой ранний час. Но он готов был к этой недоброй встрече. И когда Прасковья заглянула ему в лицо, то поняла, что Иннокентий настроен на крепкую схватку. Во всей его кряжистой фигуре была уверенность хозяина. Он стоял на своей земле гордый, неприступный. Так встречает вожак стада вероломно вторгающегося в природный вольер важенок молодого лося.

— Поднимай народ, — сказал спокойно. — В твоей избе их встречу. — Он кивнул на приближающиеся упряжки.

— Один?..

— Меня не тронут, — успокоил её Иннокентий Иванович, — торопись…

Убедился, что его заметили, постоял немного у порога и вошёл в горницу. Дверь в сени оставил открытой. Сел у печи. Достал трубку…

Затявкали собаки. Заскрипели нарты. Послышались крикливые команды. Громыхнула дверь в сенях. Что-то упало, загремело. На пороге стоял Цапандин.

— Кеша? — Он переступил через порог, сутулый, перекошенный. — Живой? — заскрипел цинготными бледными дёснами.

— Умку не страшит волчья стая, — грозно ответил Иннокентий.

— Старый, однако, стал…

— На гнилом корню эн как тебя скрючило.

— Камаку пора тебе, Кеша, делать.

— Шакал останется шакалом, даже если влезет в шкуру чэлки.

— Нехорошо сказал, Кеша, — кривлялся Цапандин. — Мы с тобой родные вроде бы?

— Ворон орлу не пара.

— Отчего же?

— Оттого, что первый питается падалью!

— У-у, — затрясся Цапандин, ухватил Батюшкина за грудки.

Иннокентий Иванович обвил узловатыми пальцами запястье бандита и легко отшвырнул от себя… Косматый пятнистый кот бесцеремонно вылез из-за печи с мышонком в зубах. Он развалился на самом виду и принялся за свою жертву. Батюшкин улыбнулся прищуренными глазами и, набивая табаком трубку, кивнул на кота.

— Приглядись, Цапандин…

— Щас Седаль прибудет! Тогда поглядишь!..

— И тебя, и Седалищева, и всех вас, окаянных, — Иннокентий Иванович окинул суровым взглядом вошедших отрядников, — ожидает участь мышонка!..

Цапандин взвыл волком и залепил коту такого пинка, что тот шмякнулся крепко о стену. Однако добычу не выпустил и с яростным шипением юркнул за печь. То ли с испуга, то ли для устрашения, Цапандин выхватил наган и несколько раз выстрелил в потолок. Изба наполнилась гарью… Расталкивая столпившихся у входа в избу отрядников, протискивался Седалищев. За ним вездесущий Мишка Носов и здоровенный казак толкали в спину Курила. Бледный, тонкогубый пепеляевский следователь таращил бельма на Иннокентия.

— Смутьянишь? — раскорячился он посреди избы. — Старый человек, а непорядок делаешь.

— Старость разуму опора, — ответил Иннокентий Иванович.

— Мудрости тебе не занимать, — процедил Седалищев. — Однако, когда вожак в упряжке, каюру спокойнее.

— Бывает иначе.

— Иначе думается инакомыслящим за казёнными стенами!

— Прогнили стены вашего чертога, — постучал трубкой по столу Иннокентий.

— Связать!.. — визгливо выкрикнул Седалищев. Но отрядники не двинулись с места. Иннокентий Батюшкин был грозен. Костяная рукоять якутского ножа мощно была сдавлена в его руке. Отрядники знали этого могучего старика. Слышали немало рассказов от приятелей и сородичей о большой человеческой доброте походского старосты. Неразрывные узы братства связывали его со всем тундровым населением от Халарчи до Хара-Талы, от Чукотки до Алазеи, от Колымы до Индигирки и Анюя…

Цапандин, смекнув, с какой стороны подкатила оторопь, в душе радовался срыву следователя: Что, господин офицер?.. Наложил в штаны и ждёшь, когда выведут в нужник?.. Подожди, не то будет… Но крикнул:

— Ввести арестованного!

— Да вот он, — подтолкнул Мишка Носов невозмутимого Курила.

— Ух, каналья! — замахнулся было Седилищев на Курила, но тут же осёкся: неприязненно смотрел на него Иннокентий. — Где торгаши?!

— Тундра велика.

— Дороги узкие.

— Это кто с кем встречается.

— Где русские? — брызгал слюной следователь. — Аль не знаешь, куда ушли?

— Знаю…

— Говори!

Курил медлил. Заметил одобряющий взгляд Иннокентия Ивановича, понял, что делает правильно. Надо оттягивать время.

— Горностай, песец, ондатра купцам нужны. В Медведково пушнину скупают, в Курдигино или Чукочье… Сам знаешь, когда народ грабишь!

— Убью! — потрясал наганом Седалищев. — Бунтарь!..

— Мы детей кулаком не пугаем, а калачом согреваем. А ты?.. На Курила?! — Батюшкин надвигался на синюшного следователя.

Мишка Носов что-то шепнул Цапандину и заторопился наружу в сенцы. Цапандин сразу же передал Седалищеву. Пепеляевский офицер побелел, словно покрылся изморозью, и выскочил вслед за Мишкой. Остальных отрядников тоже как ветром сдуло…

Вокруг барановского дома стояли тундровики. Винчестеры, карабины, трёхлинейки, а то и просто острога или дубина в сильных, надёжных руках.

Потянулись в избу. Рассаживались.

— Иннокентий, — нарушил молчание Курил, — у Черноусовского острова мне бочкарёвская баба встретилась. К тебе ехала. Бочкарёва нет в Нижнем. Аболкин на заимку к Соловьёву пошёл с отрядом. Ревкомовцев ищут. Соловьёв и Цапандин распоряжение имеют от пепеляевского штаба, а у Седалищева ещё и приметы торговых людей.

— Что ещё Фрося сказала?

— Аболкин от Соловьёва на Аллаиху может пойти.

— Плохую весть принёс, Курил. Сам поеду в Кресты.

— Одного убьют.

— Данилку возьму. Он местный язык знает.

— Опасно…

— Ничего… Они учуяли, что не тот след взяли. Давай, Курил, собирай упряжку.

Отряд Аболкина оставил позади Еломенскую виску и через Блудные озёра вышел к Пантелеихе. Здесь, на заячьих берегах спокойной реки, обосновался Дмитрий Соловьёв. Купчишка жадный, желчный. Жил он бобылём. Торговал, обирал, перепродавал, обманывал кого и как мог. Экспроприированный в 1919 году, он не выбрался с насиженного места. Выжидал. Ненавидел Советскую власть. Всем, чем мог, содействовал колчаковцам. В них он видел выгодных заступников и компаньонов. В феврале 1922 года при поддержке уполномоченного пепеляевского штаба Цапандина верховодил контрреволюционным переворотом в Нижнеколымье.