Абсолютист - Джон Бойн

— Бедняжка вы, — заметила она, тоже улыбаясь.

— Почему?

— Потому что у моего брата была масса достоинств, но чистоплотность к ним не относилась. Помню, я по утрам приходила его будить и чуть не падала в обморок от смрада. Почему это вы, мальчишки, так ужасно воняете?

Я засмеялся.

— Вот уж не отвечу. Нас в казарме было двадцать человек, так что вряд ли там царила особенная чистота. Хотя Левый и Правый, как вы их называете… как он их называл… присматривали за тем, чтобы мы застилали постели и наводили порядок. Но да, мы быстро подружились.

— И как он держался? Тогда, в самом начале. Как вам показалось — он был рад, что попал туда?

— Я полагаю, он не думал об этом в таком ключе, — ответил я, поразмыслив. — Это была просто очередная часть жизни, которую надо прожить. Мне кажется, тем, кто старше, пришлось труднее. Как ни глупо это звучит сегодня, мы думали, что нам предстоит ужасно большое приключение, — во всяком случае, поначалу думали.

— Да, я уже не первый раз слышу именно эти слова. Люди, с которыми я работала, — те, кто помоложе, — по их словам, они так до конца и не понимали, что их ждет, пока не оказались там.

— Вот именно, совершенно верно, — согласился я. — Нас обучали военному делу, но это почти ничем не отличалось от школьных тренировок по футболу или регби. Должно быть, мы верили, что когда всему научимся, нас отправят на футбольное поле, там мы всласть побегаем и повозимся с противником, а потом пожмем друг другу руки и разбежимся по раздевалкам, к апельсинам и горячим ваннам.

— Но теперь-то вы знаете… — пробормотала она.

— Да.

Подошел помощник бармена и забрал наши грязные тарелки. Мэриан задумчиво постучала пальцем по столу и снова обратилась ко мне:

— Может, пойдем? Здесь ужасно жарко, правда? Можно в обморок упасть.

— Да, — согласился я.

На этот раз по счету платила она. Когда мы вышли на улицу, она куда-то решительно направилась, а я последовал за ней, предполагая, что она знает, куда идет.

— А что, как скоро у него проявились эти наклонности? — на ходу спросила она, и я растерянно уставился на нее.

— Простите?

— У моего брата, — ответила она. — Я не помню, чтобы у него были пацифистские наклонности, пока он жил дома. Если мне не изменяет память, в школе он был ужасным драчуном. Но потом, когда он решил сложить оружие, его письма стали меня пугать — столько в них было гнева и разочарования. Он разочаровался во многих вещах.

— Мне трудно сказать, когда именно это началось, — задумчиво произнес я. — На самом деле, что бы ни говорили газеты и политики, далеко не каждый, кто был там, действительно хотел драться. Все мы располагались в разных точках шкалы — от полных пацифистов до отпетых садистов. Среди нас были кровожадные типы, в которых патриотизм так и бурлил, — дай им волю, они бы и сейчас носились по Европе, убивая немцев. Были и другие — люди, привыкшие анализировать свои поступки. Они выполняли свой долг, делали то, что от них требовалось, но безо всякого удовольствия. Мы с вами уже говорили про Вульфа…

— Про того мальчика, которого убили?

— Ну, может, и так. — Я почему-то не желал уступать в этом. — Как бы то ни было, он, несомненно, повлиял на взгляды Уилла.

— Выходит, с Вульфом он тоже дружил?

— Они не были близкими друзьями. Но Вульф интересовал Уилла, это точно.

— А вас он тоже интересовал?

— Вульф?

— Да.

— Нет, ни в малейшей степени. Если честно, я считал, что он работает на публику. Самый худший вид собирателя перышек.

— Удивительно слышать такое от вас.

— Почему? — Я нахмурился.

— Ну, судя по вашим словам, вы согласны со всеми утверждениями этого Вульфа. Да, я вас сегодня увидела в первый раз, но все равно, по-моему, вы не очень воинственны. Вы даже Леонарду не дали сдачи, когда он вас ударил. Почему же тогда Вульф не интересовал вас так, как моего брата?

— Ну, он… Понимаете, если бы вы его видели…

Я не знал, что сказать. По совести, у меня не было ответа на ее вопрос. Я потер глаза и задумался — действительно ли я верил, что Вульф работает на публику, или же я просто злился на него за то, что он так ладит с Уиллом? Неужели я до такой степени пристрастен? Неужели из-за какой-то ревности я осудил достойного, мыслящего человека?

— Понимаете, возможно, что наши взгляды совпадали, — ответил я наконец. — Но мы просто не сошлись характерами. Ну и конечно, он умер, был убит, называйте как хотите. И это не могло не подействовать на вашего брата.

— И с этого все началось?

— Да. Но не забывайте, что все это происходило еще в Англии. А кризис наступил только во Франции. Один случай подтолкнул Уилла к тому, чтобы бросить оружие. Впрочем, сейчас, задним числом, мне кажется, что не стоит все объяснять одним этим случаем. Я уверен, что на решение Уилла повлияли и другие события. Каким-то из них я был свидетелем, многим — нет. Думаю, его решение стало плодом длительного непрестанного напряжения сил. Вы понимаете, что я пытаюсь сказать?

— Отчасти. Только мне кажется, что был какой-то один толчок. Ну, чтобы превратить Уилла в яростного противника войны. Вы упомянули некий инцидент…

— Да, он произошел, когда мы захватили немецкий окоп. Мэриан, это очень неприятная история. Я вовсе не уверен, что вы жаждете ее услышать.

— Расскажите, пожалуйста, — попросила она, заглядывая мне в лицо. — Может быть, она многое объяснит.

— Понимаете, нас было четверо, — начал я. Мне страшно не хотелось рассказывать. — Мы захватили в плен мальчика-немца, он один остался в живых из всего подразделения.

Я поведал ей про Милтона и Эттлинга и про то, как Уилл нашел мальчика и привел его к нам. Я ничего не скрыл — ни решимости Уилла отправить мальчика в генштаб как военнопленного, ни того, что мальчик обмочился и Милтон из-за этого слетел с катушек.

— Простите, этот рассказ не для дамских ушей, — извинился я, закончив. — Но вы хотели узнать все как есть.

Она кивнула и отвернулась, расстроенная.

— Как вы думаете, он винил себя?

— За смерть мальчика?

— За убийство мальчика, — поправила она.

— Думаю, все сложнее. Уиллу не в чем было себя упрекнуть. Он не стрелял в мальчика. Наоборот, он сделал все, чтобы спасти его. Я думаю, ему просто была ненавистна сама идея, сама эта кровавая жестокость. Если честно, ему хотелось вышибить Милтону мозги. Он мне признался.

— Но ведь это он нашел мальчика, — не сдавалась она. — Захватил его в плен. Если бы он этого не сделал, ничего бы не случилось.

— Да, но он не мог ожидать таких последствий.

— Я думаю, он винил себя, — уверенно сказала она.

Меня это задело — в конце концов, она там не была и не видела, как все происходило на самом деле. Не видела лица Уилла в момент, когда мозги мальчика брызнули на гимнастерку Эттлинга. Мэриан могла судить о происшедшем лишь по моему обрывочному рассказу.

— Да, наверняка так оно и было, — добавила она.

— Нет, Мэриан, дело не в этом, — упорствовал я. — Невозможно все объяснить одним случаем. Это будет чрезмерное упрощение.

— А вы, Тристан? — Она повернулась ко мне и заговорила агрессивней: — Вас разве не расстроило это происшествие?

— Еще как расстроило. Руки чесались взять камень и проломить Милтону башку. Любой нормальный человек на моем месте чувствовал бы то же самое. Мальчик был перепуган до смерти. Свои последние минуты он прожил в состоянии чистого ужаса. Нужно быть садистом, чтобы от такого получать удовольствие. Но понимаете, Мэриан, мы все были напуганы до смерти. Все до единого. Мы были на войне, понимаете?

— Но все равно вы не присоединились к Уиллу. Вы не возненавидели войну, как он. Вы не бросили винтовку. И продолжали воевать.

Я поколебался.

— Наверное, вы правы. Дело в том, что история с мальчиком не подействовала на меня так сильно, как на вашего брата. Бог весть, как это меня характеризует — значит ли, что я черствый человек, или негуманный, или неспособный на сострадание. Да, я чувствовал, что убийство мальчика несправедливо и ничем не обосновано, но, с другой стороны, там подобное творилось ежедневно. Мне постоянно приходилось смотреть, как люди умирают, притом самой ужасной смертью. Я каждый день и каждую ночь рисковал получить пулю снайпера. Это звучит ужасно, но я позволил себе привыкнуть к беспричинным зверствам. Боже мой, если бы я к ним не привык, я бы никогда не смог… — Я оборвал сам себя и остановился посреди улицы, в ужасе от слов, которые чуть было не произнес.

— Вы бы никогда не смогли… что?

— Ну… продолжать воевать, наверное, — попытался вывернуться я, и она взглянула на меня, прищурившись, словно подозревая, что я совсем не то хотел сказать. Но почему-то допытываться не стала. — Где мы вообще? — спросил я, озираясь. Мы были уже не в центре города, но двигались обратно к Тумлэнду и собору, к местам, с которых начался мой день. — Может, нам пора повернуть?