Другая история литературы. От самого начала до наших дней - Александр Жабинский

В Европе же после массового мора, вызванного чумой и чередой войн, в которых гибли в большей части мужчины, причем из лучших, изменилось отношение к женщинам. Дело в том, что владеть имуществом и иметь другие связанные с этим права в то время из всех женщин могли только вдовы, а их как раз оказалось изобилие. Это автоматически привело к изменению положения женщин вообще. Наконец наступило время, когда не только мужчины высших сословий, но даже средних, а частично и низших научились читать книги и выполнять законы. Они в массе своей перестали бить женщин, тут-то те и показали им козью морду. В отличие от России, Европа и наиболее просвещенные страны Азии прошли этот этап именно в XIV веке, и мужчины-писатели оставили нам свидетельства своего восприятия происходившего процесса. Он им не нравился, скажем прямо.

XIV–XV реальные века. Ювенал (ок. 60 – ок. 127). Книга II, сатира 6.

Это произведение весьма большое и нудное, мы здесь ограничимся аннотацией. Ход мысли сатирика таков: добродетельных женщин больше нет, они блудят с актерами, музыкантами и гладиаторами; сама императрица Мессалина продавала себя в публичном доме. В женщине нас (мужчин) может прельщать богатство и красота, но их портят гордыня, грекомания, капризное властолюбие, непостоянство; они увлекаются не женскими делами – тяжбами и гладиаторскими упражнениями; неразоблаченные прелюбодейки ревнивы, а разоблаченные дерзки. Богатство и роскошь привели на смену стыдливости разврат на тайных оргиях, мотовство, извращенную похоть, увлечение певцами и музыкантами. Женщины любопытны, жестоки, предаются мужской гимнастике и пьянству или неуместной учености; они заботятся только о своей наружности, за туалетом мучат служанок, разоряют мужей суевериями, не хотят рожать детей, одурманивают мужей зельями и даже убивают их.

Мы поместили здесь Ювенала на то место, какое он и должен занимать в современной хронологии. Вся разница между ним и Франко Саккетти (которого мы цитировали перед ним) в том, что жили они в разных местах: один в Риме, находившемся тогда в ромейской (византийской) части Италии, другой – во Флоренции, в романской ее части. И писали – один стихами, другой прозой.

С этого времени пошли «вширь», «в народ» вырабатывавшиеся еще с XII века в высшем свете куртуазные правила, которые воспевали возвышение женщины. В любом иерархическом обществе нужна система противовесов. Когда отношения между мужчиной и женщиной держались на силе и страхе, сильный мог переусердствовать в жестокости. Но когда мужчина отказался от такой системы отношений, произошла реакция: без давления силы и страха освободившаяся проявила склонность к тому же, то есть к применению силы, или переходила к разнузданности. Требовался другой механизм отношений, который обеспечил бы баланс интересов. Им стала любовь, и литература начала соответствующую пропаганду.

Лукас Кранах. Омолаживающий источник. Фрагмент. 1546 год.XV–XVI века. Маттео Банделло (ок. 1485–1561):

«Следуя, почтеннейшая мадонна, теме, о которой мы здесь судили и рядили, и желая показать, какие нередко происходят ужасные случаи и неприятности из-за необузданных желаний иных людей, я расскажу вам новеллу, которую слышал много лет тому назад из уст нашего великолепного мессера Фанцино делла Торре, всем вам известного. Он был в числе тех дворян, что были посланы пресветлейшим синьором Джан Франческо, маркизом Мантуанским, в свите госпожи Кьяры, сестры этого маркиза и матери Карла, ныне герцога Бурбонского, во Францию, куда она направлялась для заключения брака с монсиньором Джиберто, графом Монпансье, происходившим из династии королей французских. Так вот он говорил, что слышал эту историю во Франции от людей, внушающих доверие, и даже видел ее запечатленной в мраморной скульптуре, воздвигнутой на том самом месте, где все произошло.

Итак, во французском королевстве жил некий синьор Рокка Соарда, считавшийся в тех краях знатным бароном и весьма богатым человеком. Он держал блестящий, пышный двор, страстно увлекаясь охотой с прирученными хищными птицами. В одном из внутренних двориков он держал львов. Он взял себе в жены прелестную девушку, отличавшуюся, кроме замечательной красоты, самым что ни есть похвальным и разумным поведением, так что всякий, кто ее видел, не мог ею нахвалиться. У мужа ее был мажордом, человек лет тридцати трех, который, не соразмерив своих возможностей и не думая о благородстве и честности своей госпожи, ослепленный ее красотой, до того в нее влюбился, что уже ни о чем другом не мог помышлять, как лишь о том, чтобы добиться ее милости и удовлетворить свою преступную страсть. И не смея выразить словами свои чувства, он старался усердно служить ей, оказывая как можно больше уважения, чтобы она обратила внимание на его любовь. Однако он был очень далек от успеха, потому что она любила своего господина больше очей своих и не замечала ни того, как держит себя мажордом, ни того, что он говорит. К тому же она была честнейшей женщиной и даже мысли не допускала, что ее мажордом может затеять такое дело и оказаться настолько глупым, чтобы просить ее о вещах столь недостойных. Несчастный влюбленный, видя, что из всех его попыток ничего хорошего не выходит, а страсть с каждым днем разгорается все сильнее и страдания становятся невыносимыми, тщательно все обдумав, решил, прежде чем умереть, добиться того, чего он так хотел, и открыться своей госпоже. Придя к такому решению, он лишь искал случая, чтобы без всякой помехи признаться ей в своем пламенном чувстве.

И вот однажды, когда она обсуждала с ним какие-то домашние дела, прохаживаясь по зале, он со всем пылом поведал ей, сколь безмерно он ее любит и какие ужасные муки он терпит. Дама, услышав столь безумные речи, крайне возмущенная, обернулась к мажордому и выбранила его, угрожая бросить на съедение львам, если он когда-нибудь еще посмеет говорить такие безрассудные слова.

– Разве я дала тебе хоть малейший повод, чтобы ты мог просить меня о столь бесчестных вещах? – говорила она. – Быть может, моя жизнь, мои речи, мое прежнее обращение с тобой, мои действия были столь похотливыми, столь развратными и неразумными, что у тебя хватило смелости допустить, будто я могу принадлежать тебе или кому-нибудь другому? Берегись, если тебе дорога жизнь, и даже не помышляй о подобных безумствах. Пусть это будет в первый и в последний раз и больше к этому не возвращайся, потому что можешь жестоко за все поплатиться. Позаботься лучше о том, чтобы больше не совершать такой ошибки и не подвергать себя опасности. Я постараюсь обо всем забыть и ни слова не скажу твоему и моему господину. А теперь займись своими обычными делами и выкинь из головы эти бредни.

Тут она умолкла, а смущенный влюбленный пошел исполнять свои обязанности с душой, полной горечи и такого отчаяния, что просто ума не мог приложить, что ему делать, а еще менее, что говорить. Он знал благородство своей госпожи, которая всегда оставалась честной, и решил, что напрасны будут все попытки соблазнить ее, да и опасность была слишком велика, судя по страшным угрозам дамы.

Однако, не доверяясь вполне ее словам, он все же боялся, что она обо всем расскажет мужу и тогда, без всякого сомнения, он будет убит. Изнемогая под тяжестью этих мыслей, он не находил выхода из своего положения, ибо не хотел оставлять этот дом, но и жить в нем спокойно он тоже не мог, пока жива его госпожа. Тогда пришла ему в голову чудовищная мысль, на которой он и остановился: он найдет способ умертвить женщину с помощью хитрых козней.

Задумав подобную гнусность, этот предатель, ослепленный своей страстью, не переставая, шпионил за своей госпожой. Но не находя ни малейшего повода для ее обвинения, он придумал для этого путь, о котором вы сейчас услышите.

Среди слуг синьора был юноша не по годам взрослый, весьма приятной наружности, но такой покладистый и простоватый, что над его неудачливыми выходками хозяева часто потешались. С ним-то госпожа и имела обыкновение шутить, высмеивала его, дурачилась с ним, и все в доме называли его ее любимчиком, и даже сам хозяин так его звал. Заметив такую близость, злодей мажордом старался быть поласковее с юношей и как можно более его к себе приручить. И когда, по его мнению, настал удобный момент, он наговорил всяких небылиц, которым придурковатый юноша легко поверил, и убедил его ночью, когда госпожа ляжет спать, спрятаться под ее кровать, а часа за два до рассвета выйти оттуда. Простофиля проделал это два или три раза.

У мажордома был в доме приятель, почтенный человек, и ему-то он показал оба раза, как слуга выходит из спальни своей госпожи. Она спала в отдельной комнате, и муж, когда ему вздумается, приходил к ней. Мажордом все рассказал синьору и призывал в свидетели своего почтенного приятеля, который, не подозревая никакого коварства, обвинил свою госпожу в измене, уверяя, что если синьор будет молчать, то он сам легко может увидеть этого слугу выходящим из спальни. Синьор, полагаясь на свидетельство человека, которого он считал добропорядочным, и веря, что тот воочию видел его позор, решил, что ласки, которые жена расточала юноше, не были невинными, что она его горячо любит. И вот любовь, которую он питал к своей жене, обратилась в лютую ненависть, и он ждал лишь случая, чтобы отомстить, поймав курочку на насесте. Предатель, который был в восторге от своих козней, велел юноше войти в спальню, а когда ему пришло время уходить, он привел синьора. Едва муж увидел все это, негодуя на жену, в гневе он велел схватить неповинного юношу и бросить его в подвал башни, более возмущенный своей женой, чем юношей, считая, что, не позови она его и не настаивай, он сам по себе никогда не решился бы на подобный поступок. Поэтому, охваченный яростью, не желая расследовать случившегося, он велел схватить жену и послал ей сказать, что пусть, мол, исповедуется, если желает, ибо сегодня же она, как распутная тварь, будет брошена на съедение львам.