Извинюсь. Не расстреляют (сборник) - Виктория Токарева

– Ну ладно. Только без сдачи.

Дюк положил на прилавок восемь рублей двумя бумажками и десять копеек. Продавщица смела деньги в ладонь. Из ладони – в большой белый оттопыренный карман на ее халате. И перевела глаза на следующего покупателя. На усохшую, как сучок, старуху.

– Пятьдесят семь копеек. Без сдачи, – сказала старуха и положила деньги на прилавок. – Пакет сливок и творожный сырок.

Когда Дюк выходил из магазина, волоча в растопыренной авоське двадцать треугольных маленьких пирамид, торговля в молочном отделе шла по новому принципу, минуя кассу, в обход учета и контроля. Хорошо это или плохо, Дюк не задумывался. Наверное, кому-то хорошо, а кому-то плохо.

В дверях он столкнулся с Ларискиной мамой, соседкой тетей Зиной – той самой, у которой он не хотел бы родиться.

– Куда это ты столько молока тащишь? – удивилась тетя Зина.

– А мы из него домашний творог делаем, – объяснил Дюк. – Мама утром только творог может есть.

– Молодец, – похвалила тетя Зина. – Маме помогаешь. Бывают же такие дети. А моя только «дай» да «дай». Сейчас магнитофон требует. «Соню». А где я ей возьму?

Дюк не ответил. Нижняя пачка треснула под давлением верхних девятнадцати, и из нее такой беспрерывной струйкой потекло молоко, омывая правый башмак. Дюк отвел руку с авоськой подальше от джинсов, струйка текла на безопасном расстоянии, но держать тяжесть в отведенной руке было неудобно.

– Саша, говорят, что ты… это… забыла слово. Ну, навроде золотой рыбки.

– Кто говорит? – заинтересовался Дюк.

Путь распространения славы был для него небезразличен.

– В школе говорят.

Дюк догадался, что Виталька сказал Маше. Ма-ша – Лариске. Лариска – тете Зине. А той только скажи. Разнесет теперь по всей стране. В «Вечерке» напечатает, как объявление.

Дюку льстило, что его имя муссировали в кругах, где лучшие мальчики катаются на катке с лучшими девочками, под музыку, скрестив руки перед собой.

– Ко мне знакомые приехали из Прибалтики, – сообщила тетя Зина почему-то жалостливым голосом. – Мы у них летом дачу снимаем. Они хотят финскую мебель купить, «Тауэр». А достать не могут.

– Английскую, – поправил Дюк.

– Почему английскую? – удивилась тетя Зина.

– Тауэр – это английская тюрьма. Там королева Елизавета Стюарт сидела.

– А ты откуда знаешь?

– Это все знают.

– Может быть, – согласилась тетя Зина. – Там стенка в металлических решетках.

– А зачем тюремные решетки в квартиру покупать? – стал отговаривать Дюк.

– Помоги им, Саша. А? Я обещала. Лариска говорит, что ты благородный.

Дюк не знал про себя – благородный он или нет. Но раз Лариска говорит, со стороны виднее.

Согласиться и пообещать было заманчиво, но рискованно. Вряд ли директора мебельного магазина может устроить пояс с пряжкой «Рэнглер». Да и пояса нет. Сказать тете Зине: «Нет, не могу», – сильно сократить радиус славы. А слава – единственный верный и самый короткий путь к Маше Архангельской. Когда она убедится, что Виталька – гарантное несчастье, а Дюк – благородный и выдающийся, то неизвестно, как повернется дело.

– Они бы сунули, – доверительно шепнула тетя Зина. – Но говорят: мы не знаем, кому надо дать и сколько. Они очень порядочные люди, Саша. Интеллигентные. Садом пользоваться разрешают. Огородом. Мы у них смородину рвали. Укроп.

Струйка из пакета иссякла и теперь капала редкими каплями. Дюк вернул руку в прежнее состояние.

– Я попробую, – сказал он. – Но не обещаю.

Кабинет директора располагался в глубине магазина, рядом с мебельным складом.

Директор салона мебели сидел за своим столом, сгорбившись, приоткрыв рот, и походил на ежика, который хотел пить. Жесткие волосы стояли на голове торчком, как иголки. Не хватало только иголок на спине. Его голова составляла треть туловища и переходила в него сразу, без шеи. Ручки были короткие, как лапки, и лежали на столе навстречу друг другу.

– Здравствуйте, – поздоровался Дюк, входя.

Ежик что-то вякнул безо всякого вдохновения. Длинное слово «здравствуйте» ему произносить не хотелось. Да и некому особенно. Подумаешь, мальчик пришел. Заблудился, должно быть. Маму потерял.

Дюк стоял в нерешительности и молчал.

– Чего тебе? – спросил Ежик. Говорил он через силу, как будто его немножко придушили и держали за горло.

– Гарнитур «Тауэр», – отозвался Дюк.

– Импорта сейчас нет… А кому надо?

– Знакомым.

– Чьим? – Директора, видимо, беспокоило: не явился ли Дюк гонцом от важного лица.

– Тети Зининым.

– А тетя Зина кто?

– Соседка.

– А что же это она тебя за мебелью посылает? Совсем уж с ума посходили… Ребенка за мебелью… – Директор фыркнул, абсолютно как еж.

– Я не ребенок.

– А кто же ты?

– Талисман.

– Чего?

– Талисман – это человек, который приносит счастье.

Директор впервые за время разговора воспрял и посмотрел на Дюка, как ежик, который увидел что-то для себя интересное. Гриб, например.

– Ты приносишь счастье? – переспросил он.

– Сам по себе нет. Но если человек чего-то хочет и берет меня с собой, то у него все получается, что он хочет.

– А ты не врешь? – проверил Еж.

– Так гарнитуров все равно ведь нет, – уклонился Дюк.

– Если ты мне поможешь, я тебе тоже помогу, – пообещал Еж. – Съезди со мной на час-другой.

– Куда? – спросил Дюк.

– В одно место, – не ответил Еж. – Какая тебе разница?

– Да, в общем, никакой, – согласился Дюк.

Еж встал из-за стола, поднялся на задние лапки, но выше не стал. Голова его осталась на прежнем уровне. Дюк понял, что он встал, по расположению рук на столе. Прежде они располагались навстречу друг другу, а теперь ладонями вперед. Как у стоящего человека.

В такси Еж сидел возле шофера и все время молчал, утопив голову в плечах.

Один только раз он обернулся и сказал:

– Если они хотят, чтобы не было взяточничества, пусть не создают условий.

Дюк ничего не понял.

– Создают дефицит. Создают очередь, – продолжал обижаться Еж. – И на что они надеются? На высокую нравственность? Я так и скажу.

– Кому? – спросил Дюк.

Еж махнул рукой и обернулся к таксисту:

– Здесь.

Таксист притормозил возле большого, внушительного здания.

Еж расплатился. Вышел. Открыл дверцу Дюку.

Они разделись в гардеробе, прохладном и мраморном, как собор.

Поднялись по просторной лестнице, вошли в комнату, обшитую деревом. По бокам комнаты были две массивные двери с табличками, и возле каждой сидело по секретарше.

– Стой здесь, – велел Еж, а сам пошел направо. Но прежде чем кануть за дверью, бросил Дюку взгляд, как бросают конец веревки, перед тем как прыгнуть в кратер вулкана. Или нырнуть в морскую глубину. Или выйти из ракеты в открытый космос, когда не знаешь, что тебя ждет и сможешь ли ты вернуться обратно. Дюк поймал глазами конец веревки и кивнул.

Еж скрылся за дверью, подстрахованный Дюком.

Дюк остался стоять как столбик. Хотелось есть. Он ничего толком не понимал, что происходит, однако сообразил, что кто-то создал условия для взятки и Еж, не обладая высокой нравственностью, загреб взятку в норку своими куцыми лапками. Теперь его вызывают и требуют объяснения, и Еж сильно расстроен, поскольку придется снимать с иголок чужие деньги, которые успели стать его собственными.

Секретарша справа сосредоточенно копалась в бумагах. Потом достала то, что искала, и вышла из комнаты. Вторая секретарша держала возле уха трубку и время от времени произносила одну и ту же фразу: «Ты совершенно права». Пауза, и снова: «Ты совершенно права».

Дюку стало скучно. Он прислонился спиной к правому дверному косяку и съехал вниз, скользя по косяку спиной. Он рассчитывал посидеть на корточках для разнообразия жизни. Но не удержался, повалился спиной на дверь. Дверь поехала, Дюк поехал вместе с дверью, и в результате получилось, что его голова и туловище оказались лежащими в кабинете, а ноги остались в приемной, и он был похож на труп, вывалившийся из чулана.

В этом лежачем положении Дюк сумел рассмотреть, что в кабинете двое: Еж и еще один, похожий на бывшего спортсмена, вышедшего в тираж по возрасту.

– Что это? – испугался спортсмен.

– Это мое, – смутился Еж.

Дюк тем временем поднялся на ноги, и спортсмен получил возможность рассмотреть Дюка в вертикальном положении – узкого в кости, с круглыми, перепуганными глазами, с вихром на макушке. Спортсмен смотрел на мальчика дольше, чем принято в таких случаях. Потом почему-то расстроился и сказал Ежу:

– Ну вот что! Пишите заявление по собственному желанию, и чтобы в торговле я вас больше не видел. Чтобы вами не пахло. Ясно вам?

Говорил он грубо, но Еж почему-то обрадовался, у него даже глаза вытаращились от счастья.

– Спасибо! – с чувством вякнул Еж.

– Меня благодарить не надо! – запретил спортсмен. – Мне вас не жалко. Мне детей ваших жалко. Хочется думать, что яблоко от яблони далеко падает. Идите!