А. Разумовский: Ночной император - Аркадий Савеличев

Дворец Зимний вязали из такого количества срубов, так путали-опутывали переходами, коридорами и коридорчиками, сенями и сенцами, крыльцами и крылечками, что никто бы не взял на себя смелость сказать: «Ага, я вот с закрытыми глазами весь дворец обойду!» Не только с закрытыми — и с полыми, открытыми глазищами путались люди по бесчисленным переходам. Что с того, что срубы и снутри и снаружи были обшиты отменным тесом, где сосной, где березой карельской, а где и дубом, — скрипело, шаталось, постанывало не вечное же деревье. Страх Божий! Сколько гнева здесь по углам затаилось, сколько крови пролилось! Всяк всякого подслушивал и подглядывал. Алексей не дальше как вчера за шкапами обнаружил еще одну потайную дверцу; думал, на царскую половину, ан нет — в темную клеть, без окон и дальнейших дверей. Един и выход — в подвал, по гнилым, осклизлым ступеням. Велел служке посветить, но тот с животным страхом взмолился:

— Ваше сиятельство! Не отягчайте мою память!..

Служка был старый. Указывая на вбитые в стену крюки, качал оседелой головой. Сообразив, что все это значит, Алексей велел заколотить злополучную дверцу и сверху еще ковром завесить. Вроде бы других дверей больше не было, кроме входной, с бокового крыльца.

Каково же было его удивление, когда, встав поутру — не рано после вчерашнего-то картежа, — он обнаружил в одном из кресел дремавшего незнакомого человека. Первым желанием было — схватить за шиворот и выкинуть к порогу, а там уж дальше слуги наддадут. Вторым — крикнуть: «Ванька? Раззява!..» Но гость незваный, заслышав сердитое кряхтенье, безбоязненно приподнял голову и, вставая, в знак приветствия слегка склонил ее. Вежливо ль, невежливо — понимай как знаешь.

— Сержант Шубин, — отметая всякие вопросы, шепеляво, еле различимо назвался он.

— Та-ак… — все понял Алексей. — Как ты попал сюда? Где Ванька?..

— Не ругайте швейцара, Алексей Григорьевич. Я оттуда вышел, — махнул он рукой на дверь, которая вела в покои императрицы.

— Как? Ты посмел беспокоить?..

— Не посмел. И не обеспокоил. Мой взвод когда-то охранял этот дворец, я каждую ступеньку здесь знаю. Там есть дверь, которая выводит в дровяник. Истопники пользовались… и не только истопники! Золоченые мундиры стены сей тропы фалдами отирали. Не доводилось посчитать, сколько фрейлин, горничных и прочего женского люда обреталось на той половине, — снова махнул он рукой, на которой, как заметил Алексей, и всего-то два пальца оставались. — Да и на этой половине… — как-то загадочно усмехнулся. — Не изволите знать — здесь некоторое время цесаревна Елизавета обреталась, пока ее злодейка Аннушка, опять же по наущению Бирона, не изгнала на окраину Петербурга, поскольку заподозрила…

— Довольно! — хоть и с трудом поняв его шепелявую речь, отрезал Алексей. — Смотри, как остатки языка я тебе не окоротил!

— Да куда уж короче?.. — ощерился он большим, страшным ртом, в котором не было ни единого зуба, а вместо языка перекатывался багровый, зарубцованный желвак. — Не отрастают, как видите, языки…

Они все еще стояли. Даже при своем немалом росте Алексей отметил: сержант был чуток повыше. И это при том, что жизнь уже успела пригорбить его. Конечно, не страх заявлял о себе — любопытство: человек с того света!

— Ладно, сержант, — понял он, что надо делать. — Как бы там ни было, ты гость мой. А гостя следует для начала угостить, потом уже о житье-бытье расспрашивать. Как я думаю, обойдемся мы без слуг?

— Правильно думаете, Алексей Григорьевич. Еще надо крепко посоветоваться — стоит ли беспокоить государыню.

— Да, да… — Он выглянул в прихожую. — Ванька? Спишь, раззява? Никого ко мне не пускать. Скажешь — в отъезде. Понял?

Понял ли, нет ли дежуривший в прихожей ражий оболтус, но Алексей на всякий случай крюк на дверь накинул. Дело-то выходило нешуточное.

Само собой, наряду с буфетной был у него и комнатный поставец. Проще сказать, настенный шкапчик, о трех полицах всего, но не пустой же. Он собрал, что там нашлось, и с запозданием кивнул сержанту:

— Да ты раздевайся. У меня, как видишь, хорошо натоплено.

Сержант скинул на спинку дивана затрапезный полушубок, крытый сукенцом какого-то неопределенного, ветхого цвета, и оказался в довольно чистом зеленом кафтане.

— Надеялся на прощение. Берег. Зачем?..

Нечего было отвечать. Алексей наполнил кубки до краев, так что на столешницу расплескалось.

— С возвращением, сержант.

— С твоим фавором, поручик. — Шубин кинул прежний, безбоязненный взгляд.

Алексей пожалел его, не прикрикнул. Зачем унижать и без того униженного мужика. Ему ведь не больше тридцати, а уже старик стариком. Только прежняя гвардейская выправка и держит.

— Так скажи, дружище, с чем пожаловал?

— Милости искать. Милосердия. Мы, Шубины, старого дворянского рода, хоть и обеднели сейчас совсем. Отец с матерью умерли, сестры нищенками по свету разбрелись, а я, само собой, и дворянства лишен. Как ты думаешь, Алексей Григорьевич, зачем государыня повелела отыскать меня?

Жутко было смотреть на его породистое, но иссохшее, беззубое лицо. Даже когда он молчал, не ворочал обрубленным желваком.

— О том лучше знать самой государыне, — ничего иного и не мог ответить Алексей.

— И я так думаю. Но раз вышло повеление, надо его исполнять. За тем и к тебе пришел, Алексей Григорьевич. Как можно без доклада! Сделай милость, уведоми государыню. Захочет лицезреть несчастного, не ею обиженного, — упаду к ногам, ну, а не захочет — на то ее царская воля…

Час от часу не легче! Вот еще заботушка свалилась…

— Ладно, сержант. Дворец сплетнями полнится, но я попрошу доверенную горничную, чтоб государыня, как откушает кофе, изволила меня самого без свидетелей принять. А посему — не будем усердствовать, — кивнул на серебряный кувшин, уже наполовину опорожненный. — Поздно встает государыня, однако ж…

Хотел сказать — пора. Не сказал!

Был Алексей уже полуодет: в легком домашнем кафтане, хотя и без парика. Собственные волосы париком служили.

С этого входа доступа до государыни пришлым людям не было. Он мог и в таком виде предстать пред ясные очи, но парик все-таки натянул на себя. Неизвестно еще, под какое настроение попадешь.

Ему на этот час везло: во второй же комнате ухватил за рукав пробегавшую Фруську:

— Шпионишь, голуба?

— Как можно, Алексей Григорьевич? — ужаснулась нарочито.

— Ладно, ладно. Государыня встала?

— Кофе кушают. Одеваются опять же…

— Я не буду мешать. Тем более и сам-то не очень одет. Выбери время и шепни государыне: дело наисерьезнейшее есть… Да не ором, не ором: шепотком.

— А то я не знаю, Алексей Григорьевич, — маленько даже обиделась горничная. — Все будет исполнено в лучшем виде.

Он пришлепнул ее по шелковому, теплому сарафану и, уже не слушая игривые, как водится, охи, вернулся к сержанту Шубину.

— Ну, маленько еще посидим. Не усердствуя, однако.

Но это «маленько» все-таки обернулось двумя долгими часами…

Вдруг дверь с шумом распахнулась — и крупным, скорым шагом вошла Елизавета. Одна, без своей женской свиты.

— В чем дело, Алексей Григорьевич? К чему такие тайны, чтоб меня нервировать…

Она не сразу признала Шубина, хотя он сейчас же вскочил из-за стола и бросился к ее ногам.

— Ты… Шубеня?!

Алексей деликатно поклонился:

— Не изволите меня отпустить, государыня?

Она вроде только сейчас заметила:

— А как ты думаешь… дурень недогадливый?

Он еще раз поклонился и вышел в свою дверь.

Думал, что запоздалое свидание надолго затянется, но и полчаса не прошло, как в прихожую выглянул заплаканный сержант Шубин: только и мог, что шевельнуть своим желваком:

— Ту… да!..

Алексей из своей прихожей бросился обратно.

Елизавета сидела в кресле, бессильно уронив на ладони красивую, благородную голову, сейчас будто пощипанную коршуном. Алексей не смел беспокоить, безмолвно стоял напротив. Уже по опыту знал: в такие минуты горя ли, гнева ли лучше не трогать. Она не шевелилась. Не государыня, не самодержавная повелительница — просто сильно разобиженная, потерявшая всякое соображение баба. При виде ее такой жалость заливала душу. Ради чего, ради кого?!

Наконец она, вопреки себе же, легко и порывисто вскинулась в кресле и протянула руки, как бы прося о помощи, Алексей подхватил эти беспомощные сейчас руки, чуть покрепче взял, под локоток, и повел ее во внутренние покои.

Там уже толпились, конечно, фрейлины и горничные. Елизавета очнулась, гневно отмахнула всех платочком: как ветром сдуло! Осталась одна, Фруська. Она не дрогнула и пред ожесточенным взглядом своей повелительницы, по-хозяйски взяла ее под другой локоток.

Так они с Алексеем довели ее обходным путем до дверей будуара. Тут только Елизавета и подала голос: