Русское влияние в Евразии. Геополитическая история от становления государства до времен Путина - Арно Леклерк

4. Континентальная евразийская империя против талассократий

Московия, отодвинутая далеко на восток Европы и воспринимаемая многими как азиатская страна, на протяжении столетий не привлекала внимание западных правителей, и лишь англичане в XVI в. установили с ней торговые связи. Все меняет петровская «революция». Петр Великий ускоренным темпом реформирует свою страну, силой оружия открывает себе выход к Балтике, побеждая шведского короля Карла XII. Невозможность распылить силы вынуждает императора отказаться от Азова, однако амбиции, направленные на быстрый выход к Черному морю, сохраняются, и в скором времени ослабление Османской империи способствует реализации этих планов. Британия обеспокоена появлением нового конкурента на просторах, где она традиционно правит и располагает человеческими и иными ресурсами; она опасается, что контроль над ними может перейти к сопернику, когда тот выйдет в открытое море и превратится в настоящую морскую державу. В XVIII в. Россию начинают бояться, с ней считаются, тем более что она быстро осваивается на европейской арене, где после Швеции и Османской империи сталкивается с Пруссией и Австрией, что приводит к заключению мирного договора о разделе между тремя державами несчастной Польши. Подобная ситуация позволяет предположить существование амбициозного плана, реализация которого должна была наделить государя из Санкт-Петербурга еще более широкими властными полномочиями и – почему бы и нет – превратить его во властелина мира. Желание Екатерины II завладеть Константинополем и декларируемое ею стремление выйти в теплые моря естественным образом побуждают некоторых «обосновать» свои опасения. Так появляется псевдозавещание Петра Великого, в котором победитель шведов якобы формулирует программу достижения его империей мирового господства. Эта фальшивка не соответствует реальной расстановке сил, даже если допустить, что она была составлена вскоре после победы России в Северной войне; ее тем не менее принимают всерьез, поскольку положение царской империи и ее постоянно усиливающаяся территориальная экспансия заставляют предположить нечто подобное. Интерес к этому документу постепенно пропадает к концу XVIII в., поскольку, несмотря на некоторые успехи, достигнутые на северном побережье Черного моря, в Закавказье и во время разделов Польши, империя Екатерины II, а затем Павла I оказывается не в состоянии преодолеть преграду в виде турецких проливов. В это время Персидская и Османская империи, кажется, еще в состоянии оказать России значительное сопротивление, а размер контролируемых Россией территорий является для нее самым труднопреодолимым препятствием, к тому же у этих территорий есть выход лишь к внутренним или замерзающим морям. Тесная связь между государством и православием дает возможность России выдвинуть мессианский по своей природе проект, тем не менее оказавшийся ограниченным рамками религиозного пространства, унаследованного от византийского Востока.

Осознав преимущества, которые дает контроль над огромной территорией, русские государи XVIII в. самым прагматичным образом считали, что прогресс напрямую связан с протяженностью границ, и не претендовали на создание мировой державы вроде той, которой была Британия, широко использовавшая свое островное положение и морское могущество. Столкнувшись с царем Александром I, противостоявшим «возмутителю Европы», порожденному французской революцией, Наполеон отнесся к положению дел несколько иначе и после Тильзитского мира размышлял о создании серьезного континентального альянса, способного ограничить амбиции Британии, которая помимо своего превосходства на море, закрепленного при Трафальгаре, на протяжении нескольких предыдущих десятилетий лидировала в промышленном плане. Очарованный авантюризмом Александра I и мечтой российского императора объединить Запад и Восток, во время своей Египетской кампании – аналогичной той, которую предпринял двадцатью веками ранее македонский завоеватель, – Наполеон разочаровался в своем проекте по ограничению британского влияния в Индии. Однако мысли о реванше на Востоке не оставляли его и подталкивали к заключению союза с царем в 1807 г. Это была эпоха, когда разрабатывались планы отправки на восток французского экспедиционного корпуса, которому бы предписывалось спуститься по течению Дуная, достичь Черного моря и юга России, а затем вступить вместе с русскими войсками в Персию, чтобы двигаться дальше, в Индию, и покончить там с британским владычеством. Этот план подразумевал разделение Османской империи между двумя державами, однако подобный проект мог лишь распалить обе стороны, заинтересованные в этом предприятии; в этот момент «великий больной Европы» был еще не совсем плох, и на пути к реализации подобного плана существовала большая вероятность столкнуться с серьезными трудностями. Этот проект также отрицал возможность примирения Наполеона с персидским шахом, пока Тильзитский мир не поставил под сомнение все предыдущие восточные планы императора. Мощный континентальный альянс, к созданию которого он стремился, однако, не появился в нужный срок. Причиной тому стали победы, одержанные русскими «единолично» над султаном и шахом, подавление восстания маратхов в Индии, равно как и враждебное отношение к альянсу большей части российской аристократии, а также торговые интересы, которые, по мнению царских придворных, должны были неизбежно пострадать от континентальной блокады. Отказ выдать одну из русских великих княжон за «корсиканского авантюриста», чью власть монархии Европы отказывались считать законной, наметил границы альянса и других континентальных – даже «евразийских» – планов Наполеона. Они не имели будущего, поскольку для их реализации выполнялось слишком мало необходимых условий.

Многие из тех, кто располагал властью уже во времена старого режима, сами того не зная, занимались геополитикой (английские власти заботились об установлении нерушимой морской гегемонии Британии, Ришелье старался поддерживать «разделение немцев», а члены Конвента призывали к установлению «естественных границ»; все эти идеи воплотились в жизнь лишь в XIX в., когда Германия поставила вопрос о своих границах и национальном самоопределении, а англосаксонский мир в историческом и политическом смыслах превратился в талассократию). Большая игра, в XIX в. сталкивавшая русских и британцев на протяжении всего обширного европейского театра, имела глубоко геополитическую природу: она представляла собой классическое противостояние между российской континентальной державой, протянувшейся от Польши до Тихого океана и от берегов Северного Ледовитого океана до Памира и Туркестана, и морской Британской империей, терпеливо, в течение нескольких столетий, стремившейся к господству на море и сумевшей использовать силы своего Королевского флота для того, чтобы ввязываться в столкновения в любой части света[93]. Нам известно, что это длительное противостояние продолжалось с переменным успехом: каждый раз, когда под угрозой оказывались турецкие проливы, Британия становилась защитницей «великого османского больного»; на Кавказе ее агенты поддерживали восставших – местных мусульман; в Средней Азии и Персии обе державы соперничали вплоть до заключения в 1907 г. договора, закрепившего их на ранее занятых позициях; на Дальнем Востоке подписанный в 1902 г. британско-японский морской договор был явно направлен против России, три года спустя побежденной азиатским противником…

Противостояние двух держав – континентальной и морской – подробно анализирует Хэлфорд Маккиндер. После смерти Ратцеля в 1904 г. и Мэхэна десять лет спустя, в тот самый момент, когда швед Челлен изобретает в 1916 г. термин «геополитика», он сформулирует объяснение глобального соотношения сил, среди которых важное место уделяет России. Будучи профессором Оксфорда, в котором он возглавлял Географический институт, директором Лондонской школы экономики и политических наук, адмиралом, депутатом-консерватором в палате общин с 1910 по 1922 г., президентом Королевской навигационной компании и Королевского экономического комитета, в 1919–1920 гг. на юге России он также занимал должность верховного комиссара во время британской и французской интервенции, сопровождавшей гражданскую войну между красными и белыми. Имея за плечами самый разнообразный опыт, он посмотрит на мир оригинальным для своего времени взором, который вскоре неизбежно приведет его к размышлениям о судьбе русского государства. В трех объемных текстах он опишет свое видение положения вещей: в 1904 г. в работе, опубликованной в Geographical Journal и названной «The Geographical Pivot of HiStory[94]», в 1919 г. в труде «Democratic Ideals and Realty in the Politics of ReconStruction»[95] и, наконец, в июле 1943 г. в объемном исследовании «The Round World and the Winning of Peace»[96], опубликованном в Foreign Affairs. Начиная с 1904 г. он формулирует свою теорию heartland[97]. Океаны занимают девять десятых поверхности земного шара, а Евразия – одну шестую; Америка и Австралия делят между собой остальное, и кажется естественным, что контроль над миром принадлежит тому, кто контролирует бóльшую часть суши, точнее – ее центральную часть, совпадающую с континентальной территорией Евразии. Точно так же в 1919 г. он придумывает понятие world island[98], описывающее положение Евразии вместе с Африкой. Евразийскому блоку на его окраинах противостоит «внутренний», или «пограничный», «полумесяц», inner crescent — Западная Европа, Ближний и Дальний Восток, Юго-Восточная и Восточная Азия; островные территории, расположившиеся между Британией и Японией, являются передовыми элементами «периферийного», или «внешнего», «полумесяца» – outer или insular crescent, включающего обе Америки и Австралию. Согласно Маккиндеру, эволюция истории определяется взаимоотношениями между морскими и континентальными державами, между центральной «осью» и территориями, относящимися к «периферийной» дуге. В равной степени Маккиндер настаивает на роли, которую сыграла техническая революция, сказавшаяся на развитии морского и наземного транспорта. «Доколумбовой» эпохой он считает время караванов, шедших по Великому шелковому пути. «Колумбова» эпоха связана с открытием мира Европой, начавшимся в конце XV в., и, в противоположность предыдущей, характеризуется преобладанием морского транспорта и расцветом торговли пряностями и рабами, отправляемыми через Атлантику. Наконец, «постколумбова» эпоха становится временем строительства железных дорог, вернувших континенту его былые преимущества; теперь они определяются скоростью передвижения, обеспечиваемой необходимым количеством лошадиных сил, и дальностью перемещений.