Аустерлиц - Андрей Готлибович Шопперт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Антуан и рассказал всё о численности корпуса Даву.
— Пять тысяч?! — Брехт видел, что наступающих мало, но чтобы настолько. Он ведь из прошлой жизни понимал, что корпус это ого-го какая величина. Это больше армии. То есть, должно быть тысяч двадцать. С таким количеством он и готовился воевать. Думал, что и сам парочку сотен людей потеряет. А тут пшик, а не корпус. Обидно. Готовился, кучу золота и серебра истратил на подготовку своей маленькой армии, притащил, опасаясь всё же численного перевеса, с собой казаков, а тут фитюлька. Он бы с этими пятью тысячами справился без черкесов и казаков, не потеряв ни одного человека даже раненым.
Всё же винтовка Бейкера и пулями Петерса-Суворова на половину столетия опережает те ружья, что стоят на вооружении французов, а гранаты шрапнельные его пушек начинены бездымным порохом. Это ещё целое столетие разницы. И это не игрушечные пушечки французов, а сто сорок миллиметров калибр у гаубиц и сто двадцать два у единорогов 12-ти фунтовых, проточенные же. Он выкосил бы и пехоту, и артиллерию на дальних подступах.
— Вашество, ещё одного генерала нашли, — подбежал к нему Ванька.
— Молодец, корнет, в общую кучу его.
Когда пленный начальник инженерных войск корпуса — полковник Антуан Тузар рассказал Петру Христиановичу, что в этом смешном корпусе столько генералов, то Брехт только злорадно усмехнулся и приказал, занимающимся мародёркой казакам и черкесам, генералов отыскать и к нему сюда на холм доставить.
— Только мёртвыми. Если ранен, сначала добить. Потом сюда. Созрел в голове его попаданческой план коварный. Отрубить всем генералам, в том числе и Даву, голову и вместе с этим полковником отправить гостинец Наполеону. Вот Буонопартий, должно быть обрадуется, получив назад своего любимца и какого-то дальнего … седьмого киселя вместе с головами девяти генералов. У него же нет ещё коллекции генеральских голов. Пора начинать собирать. Марки, когда накапливаешь — это филателия, ордена — фалеристика, монеты — нумизматика, конверты почтовые — сигиллатия, а головы генеральские — это генеральдика. Не иначе.
Сидел Брехт на холме артиллеристском на шезлонге и унынию предавался. Обидно. Как конфету у ребёнка отнял. Не получил никакого удовлетворения Пётр Христианович от этого генерального сражения. Вышел чемпион мира по боксу, а нет, вышли три чемпиона мира по боксу и отметелили первоклассника. Забили до смерти. Какое тут может быть удовлетворение.
— Даву нашли, полковник опознал его! — Снова радостный Ванька прибежал, — А это черкесы в обозе нашли. — Корнет, хищно скалясь, передал ему маршальский жезл.
Ну, радоваться надо. Вона чё есть теперь. Нет, ни грамма радости. Ещё хуже стало. И Брехт в душе уже понимал, почему ему хреново. В душе. А вот мозг ещё сопротивлялся. Нельзя! Нельзя этого делать. Вопил просто гипоталамус, а таламус подтверждал степенно, Вашество, план же есть. Замечательный же план. Просто, ах какой замечательный план. Ну, пошли Вену грабить. А потом Мюнхен. Там столько вкусного всего. Пойдём, а?!
И хором потом и таламус, и гипоталамус, и гипофиз, и подкорка с волосяными луковицами, и даже само среднее ухо уговаривали Брехта не дурить, а плану следовать.
Только душа … Где это? В предсердии или желудочке? Так вот только правый предсердий говорил князю Витгенштейну следующее.
— Вашество, там послезавтра утром погибнет тридцать пять тысяч русских, ну даже тридцать русских и пять немцев. Тысяч. А у Бонопартия, кажется, две тысячи всего погибнет. Можно завтра в тумане этом знаменитом подойти к правому флангу французов вместо Даву и за пару минут его на ноль помножить. Потом, не стыкуясь ни с русскими, ни с австрийцами подняться чуть на север. Там с километр может расстояние всего. Подъехать и вырезать всю ставку Наполеона, а потом ударить в тыл центру его армии. Не в штыки ударить и не лёгкой кавалерией, а шрапнелью. И винтовочным огнём. Зря что ли Слонобои тащили через половину Ойкумены. А вот когда этот фланг, обстрелянный с тыла, побежит на север или на юг, не на русские же полки побежит, вот тогда десять тысяч его лёгкой конницы и без малого полторы тысячи тяжёлой втопчут их в грязь, и если лягушатники побегут на юг, то утопят их всех в тех озёрах. А в это время лезгинами, егерями и гренадёрами подойти и ударить во фланг левому флангу Наполеона. И опять ударить дистанционно. Выпустить с десяток тысяч пуль с недосягаемого врагом расстояния и отойти, заманивая французов под шрапнель пушек. А потом снова подойти и уничтожить полностью, опять-таки, огнём из винтовок, деморализованных французов.
Ещё бы знать, где стоят русский и австрийский императоры и их тоже шрапнелью засыпать.
Зачем? А кто станет императором в случае гибели Александра и Константина? А станет Николя. Пацану сейчас девять лет и Мария Фёдоровна с Государственным советом поставят ему регентский совет в помощь. Уж победитель при Аустрлице и сердечный друг императрицы вдовствующей точно окажется в регентском совете. За десяток лет регентства Брехт много чего понаделать может.
У России не будет Бородина и сожжённой Москвы? Плохо. У России не будет подъёма патриотизма. Плохо. Лермонтов не напишет «Бородино». Ещё хуже. Толстой без «Войны и Мира» не станет Толстым? Вообще — хреново. Но останутся живы десятки тысяч русских людей сейчас, в бою при Фридланде, под Смоленском, при Бородино и ещё десятки тысяч при добивании Наполеона в Европе. В сумме далеко за сто тысяч, как бы и не сто пятьдесят, а то и двести. Ужас просто, в какую демографическую яму, должно быть, потом сползла Россия.
Сейчас он может всё исправить.
— Ванька! — Брехт тяжело вздохну, — Покличь сюда команд… Ладно. Сам. Вели коня подать.
Событие тридцать третье
Не таскайте за собой больших обозов, главное быстрота и натиск, ваш хлеб в обозе и ранцах врагов.
Александр Васильевич Суворов
Самозабвенно казаки дербанили французов. Брехт нашёл обоих кошевых атаманов и … Приказал? Посоветовал? Предложил?
— Иван, — это он к Губе обратился, как к старшему, всё же, у казаков задунайских. —
