Лгунья - Ольга Пашнина

— Тебя так злит мой роман с Кристалл. Ты не представляешь, какое удовольствие мне доставляют твои шпильки. Твоя ревность. Если бы не она, я бы, наверное, сдался.

Плеча коснулось что-то прохладное. Не рука. Что-то повторило контур шеи, спустилось ниже, вниз по позвоночнику и задержалось на пояснице, там, где чувствительная кожа и все сжимается от мимолетного ласкающего прикосновения. Я замерла, закрыла глаза. Ощущение приятной неги, смешанной с легкой щекоткой, сменилось болью от сильного удара. И второго, чуть слабее. Стеком Герберт провел по внутренней стороне моей коленки, бедра. Близко, очень… у меня вырвался короткий стон, сзади я услышала удовлетворенный смешок.

Стек в подвале… что ж, можно было и догадаться, что Герберт планировал подобное продолжение вечера.

Он вышел вперед, так, чтобы я его видела. Рассматривал меня долго, горящим взглядом, выдававшим нетерпение. Та часть меня, что еще могла разумно рассуждать, гадала, как долго он сможет продолжать эти игры. Как быстро не выдержит.

От прикосновения стека к груди соски напряглись, удар был совсем легкий, но от него все тело словно пронзило током, и я дернулась.

Это была борьба. Герберт был здесь хозяин, от его воли зависело все. Никакого контроля с моей стороны, никакого шанса на прекращение. Он не остановится, даже если я буду умолять это сделать. Единственный выход — переиграть. Чем дольше он контролирует себя и эту игру, тем увереннее себя чувствует.

Я рассмеялась.

— Что тебя так веселит, любовь моя? Мы только начали.

— Это и веселит, — хрипло ответила я. — Всегда забавляло то, что ты делаешь. Как бесит тебя то, что нужно подчиняться нашей семье, как ты изо всех сил играешь в независимого. Ты сходишь с ума от этого подчинения, и единственный способ доказать себе собственную значимость — хоть на немного подняться над тем, от кого зависишь.

Я четко знала, куда бить и тщательно (в той степени возможностей, которую позволял затуманенный возбуждением разум) подбирала фразы. В лице Герберта ничего не менялось, но я инстинктивно чувствовала его состояние и знала, что он на пределе. Он приблизился вплотную, стек уперся в низ живота, причем я была уверена, что Герберт четко контролирует его положение, ибо от нарастающего напряжения я была готова захныкать. Только гордость останавливала, и я упрямо смотрела ему в глаза.

Там полыхал огонь. И не знаю, чего в нем было больше, злости на меня, или страсти. Рука Герберта сжала мои волосы на затылке, а поцелуй, последовавший за этим, больше напоминал укус. Но все же прикосновение было настоящим, и я вся отдалась этому чувству, подумав, что, если он снова начнет меня дразнить, выйду из себя. Во мне не было покорности пять лет назад, не будет и сейчас.

Но это его слабость. Однажды приблизившись, он не сможет вернуть хладнокровие.

Однако за годы, как оказалось, Герберт все же чему-то научился, потому что моя победа оказалась мимолетной. Я ощутила короткую радость от того, что сумела его задеть, но тут же снова все чувства оказались в зависимости от его движений, дыхания, приказов. Стек был отброшен куда-то в сторону, Герберт вновь зашел мне за спину.

Теперь он использовал руку, так и не сняв перчатку. Прикосновение грубой ткани к обнаженной коже казалось нестерпимым, на грани боли и наслаждения. С замиранием сердца я ждала, когда он снимет перчатку но Герберт не торопился, лаская грудь, покрывая шею короткими поцелуями. Я выгнулась, насколько позволяли веревки, почувствовала, как они сильнее впиваются в кожу, но в этот момент такая боль казалась совсем пустячной. Герберт провел рукой по животу, спустился ниже, и в прикосновениях не было нежности или осторожности, но мне уже было все равно, от каждого касания я вздрагивала.

Веревки вдруг ослабли. Не удержавшись на ногах, я опустилась на пол, чуть поцарапав колени. Почувствовала, как Герберт уверенно меня направляет, заставляя принять удобное… для него положение. Связанные руки не дали толком опереться, но мне вскоре стало плевать. Тело требовало разрядки, разум оказался затуманен, весь мир снова сузился до одного-единственного мужчины, которого я даже не видела, но которого чувствовала каждой клеточкой тела.

От первого толчка я застонала. Каким-то чудом мне еще удавалось не кричать, чтобы не разбудить никого в доме, эхо в подвале звучало что надо. Но с каждым движением, с каждым ощущением того, как входит Герберт, я теряла контроль. Настал такой момент, когда я просто перестала обращать внимание на что-то, кроме лавины удовольствия. И еще долго не могла прийти в себя, когда напряжение взорвалось внутри, затопив теплом и удовлетворением. Сердце билось так, что перед глазами темнело, я чувствовала каждый удар сердца и просто лежала, приходя в себя. На холодном полу, в темноте.

На плечи мне опустились руки, уже без перчаток. Непривычно было ощущать тепло мужской кожи. Герберт аккуратно меня усадил к себе на колени и принялся распутывать веревку. Мы оба молчали, я вообще не была уверена, что смогу что-то произнести, и дрожала явно не от холода.

А Герберт растирал мои запястья, медленно залечивая магией ссадины. Он тоже тяжело дышал, но выглядел немного менее растрепанным, нежели я. И более… бодрым, я после всего пережитого вообще потеряла способность хоть как-то шевелиться и грозилась вот-вот отрубиться прямо на месте.

Из кармана Герберт достал фляжку и протянул мне. Я даже не стала разбираться, что там, просто сделала несколько больших глотков, поморщилась. На глазах выступили слезы: виски был хорош, но все же зря я так опрометчиво глотнула. И без того взбудораженный организм ответил алкоголю решительно. Я просто поняла, что засыпаю и предотвратить это не в силах. Да и не хочу в общем-то и плевать, оставит меня Герберт тут или каким-то образом оденет и оттащит наверх.

Слишком много эмоций для одного дня. Слишком.

— Кортни… — донеслось откуда-то из реальности.

Донестись-то донеслось, но я решительно не хотела просыпаться и понимать, кто и зачем меня зовет. Однако голос оказался настойчив:

— Детка, просыпайся. Кортни.

И дальше меня уже чуть потрясли за плечо, так что пришлось недовольно открыть глаза. Первый же взгляд — и на окно, которое было совершенно темным. Может, рассвет и занимался, но явно пока не слишком активно. То есть утро, можно сказать, не наступило, а меня уже будят?

С явным намерением высказать все, что думаю, о такой наглости я повернулась. Герберт не дал мне начать возмущаться одной короткой фразой:

— Ким приболела, мы вызвали лекаря. Кайла сказала, что, если я тебя не разбужу, ты… ну, она не очень культурно выразилась, но я был впечатлен.