Можайский — 1: начало - Павел Саксонов

— Огромное спасибо!

— Ну, вот за это-то — не за что. Однако, господа, у меня к вам есть убедительная просьба, на выполнении которой я вынужден настаивать. — Ефим Карпович стал очень серьезен. — Прошу вас обоих, Николай Вячеславович, Никита Аристархович, быть как можно более незаметными, ни у кого не путаться, уж извините за выражение, под ногами и никого от работы не отвлекать. Надеюсь, моя просьба понятна?

Поручик и репортер закивали головами.

— Ну, вот и славно.

Управляющий еще раз осмотрелся и, оставив своих «гостей», пошел прочь. Но едва ему стоило отойти шагов на десять, как Сушкин закричал:

— Ефим Карпович! Еще одна просьба! Адресную книгу, пожалуйста! Звучит, конечно, странно — в Адресном-то столе, но…

Управляющий резко остановился, обернулся, замахнулся рукой, сжимая пальцы в кулак, но, не завершив движение, опустил руку и слегка смущенно одернул сюртук.

— Да не кричите вы так! Будет вам книга, будет…

Любимов и Сушкин остались одни. Точнее сказать, не одни, конечно — вокруг кипела жизнь и бурлило движение, причем проходившие мимо и сидевшие за соседними столами люди поглядывали на поручика с репортером с любопытством. И все же, находясь в самом центре этих жизни и движения, они физически ощущали одиночество: словно их, как на какой-нибудь выставке последних технических достижений, поместили за витрину, отгородив от окружающего мира прозрачной, но непроницаемой стеной.

— Па-а-прашу!

Какой-то человек с охапкой бланков в руках, напирая всем телом, вынудил поручика отойти с прохода и понесся, не оглядываясь, к дальнему столу. Другой, едва не налетев на репортера, недовольно поджал губы, но тут же усмехнулся:

— Сели бы вы за стол, господин Сушкин: мешаете!

Сушкин захлопал глазами:

— Мы знакомы?

— Имею удовольствие почитывать ваши заметки. Хорошо пишете, бойко! Но сейчас — отойдите с дороги, сделайте милость!

Сушкин, как раньше поручик, тоже подвинулся. Человек благодарно улыбнулся — хоть за это спасибо! — и почти сразу исчез.

Еще через минуту появился неясных функций мальчишка: его одежда не походила на форменную, и поэтому нельзя было точно определить, состоял ли он, нет ли в штате Адресного стола. Мальчишка положил на рабочий стол пачку писчей бумаги и городской справочник, а затем перенес с другого стола одну из чернильниц, наполненную наполовину, и пару перьевых ручек, состояние которых ужаснуло бы даже видавшего виды путешественника — не понаслышке знакомого с самым отвратительным видом канцелярских принадлежностей — гостиничным.

— От Ефима Карповича.

— Спасибо.

— И это…

Поручик, начавший было снимать шинель, чтобы бросить ее на один из свободных стульев, замер.

— Ефим Карпович просил передать, что времени у вас — в обрез.

Мальчишка ухмыльнулся и с явным удовольствием повторил звучное выражение:

— Да, в обрез!

— Да поди ты! — Репортер порылся в карманах, достал несколько монет и сунул их странному «посыльному»: тот принял их с удовольствием не меньшим, чем то, с каким он ранее произнес очаровавшие его слова. — С чего бы это? Разве стол не в три часа закрывается?

— Не-а! — Мальчишка побренчал монетами и даже ухитрился, не выпуская из ладони другие, подбросить одну из них на манер игры в орлянку.

— О, да ты знаток! Ну-ка, дай одну.

— Вот еще!

Мальчишка зажал монеты в кулаке и отодвинулся. Сушкин повернулся к поручику и спросил:

— Помните, я вам рассказывал, что можно выбросить десять орлов из десяти?

— Да, но так и не закончили.

— Хотите, покажу?

Поручик с сомнением покосился на пачку писчей бумаги, на чернильницу, на адресную книгу, на кучу выписок и газетных вырезок, на алфавитные дуги, забитые «прибылыми» и «убылыми», и покачал головой:

— Не думаю, что время подходящее. Дел у нас, похоже, невпроворот.

Репортер, согласно кивнув, тем не менее, подмигнул и, оборотившись обратно к мальчишке, спросил уже у него:

— А ты? Хочешь посмотреть?

— Десять из десяти?

— Точно!

— Свистите!

— Если так, три рубля получишь!

— Держите!

Сушкин подхватил брошенную ему монету, уложил ее на ноготь большого пальца — согнутого в фаланге и упертого в указательный — и метнул к потолку. Монета, сверкнув серебром в электрическом свете, вознеслась в темноту, но тут же вернулась обратно, упав в раскрытую ладонь репортера.

— Орел!

Мальчишка и поручик, напрочь, как и следовало ожидать от заядлого игрока, выбросивший из головы всякие прочие мысли, придвинулись к Сушкину почти вплотную и закусили губы. Сушкин снова уложил монету на ноготь большого пальца и подбросил ее к потолку.

— Орел!

Монета взлетела в третий, в четвертый, в пятый раз, и каждый раз ее полет заканчивался восклицанием:

— Орел!

— Черт побери! Пятьдесят на пятьдесят! — поручик начал возбужденно притаптывать ногами и даже не заметил, как он и мальчишка, такой же возбужденный, схватились за руки. — Уже не продуешься!

Сушкин, как сказали бы на улице, осклабился и продолжил игру.

В шестой, в седьмой и в восьмой раз монета выпала орлом! И в девятый — тоже. Перед последним броском репортер помедлил, как-то особенно тщательно, чуть ли не напоказ, укладывая монету на ноготь большого пальца. Когда она, наконец, взлетела к потолку, дыхание мальчишки и поручика буквально оборвалось: оба проводили ее одинаковым движением голов и встретили ее такими же одинаковыми движениями.

Монета упала в ладонь.

— Орел!

Поручик и мальчишка одновременно выдохнули.

— Вот это да!

— Знатно!

Сушкин протянул монету мальчишке и засмеялся:

— Жив, курилка! Есть еще порох в пороховнице!

— Но как?

— Научи?те!

— Тут практика нужна. — Сушкин снял пальто и, аккуратно сложив его пополам, набросил его на спинку стула. — Практика и только практика. А еще — просто знать, что не бывает монеток идеальных, уравновешенных, как сказали бы господа физики и прочие натуралисты. Любая монета имеет стороны более легкую и более тяжелую. Всего-то и нужно — выяснить, какая из них какая, и, зная и учитывая это, класть монету на палец соответствующей стороной. И стараться подбрасывать с примерно одинаковым усилием. Вот это — сложнее всего. Вот в этом-то и нужно практиковаться. Но с практикой приходит опыт, и тогда уже проиграть в орлянку невозможно. При условии, конечно, что ты монетку подбрасываешь, а не стараешься угадать, как она выпадет — орлом или решеткой. В угадывании смысла нет. В подбрасывании — вся соль процесса!

Поручик тоже снял шинель и положил ее на стул. Судя по задумчивому выражению его лица, он был не просто глубоко впечатлен сушкинской демонстрацией, но и, всерьез отнесшись к объяснению, начал его осмысливать и так, и эдак.

Возбуждение же мальчишки не сменилось задумчивостью. Наоборот: подбросив несколько раз монетку и не добившись желаемого результата, мальчишка сунул ее в карман с выражением упрямой решительности: мол, все равно заставлю летать, как нужно, дайте только время! Ну, а сейчас — время для другого: дернув Сушкина за рукав пиджака, он требовательно спросил:

— А трешка?

Репортер ухмыльнулся:

— Ты проиграл. Какая трешка?

— Вы обещали!

— Нет, мой милый. А все же дать ее тебе я могу. Но не просто так: давай, рассказывай, с чего бы это нам нужно было выметаться до закрытия? Ефим Карпович решил от нас отделаться?

— Не-а…

Мальчишка на мгновение призадумался, но тут же продолжил:

— Комиссия у нас. Реор… реорга… низацию затеяли. Прибудут сегодня осматриваться. Что да как вынюхивать. По углам шарить. Вон: даже пыль всякую пришлось заранее протереть! — Мальчишка провел пальцем по столу и с явным презрением к результату продемонстрировал поручику и репортеру абсолютно чистую подушечку. — Видите? Кошмар, да и только!

Поручик, пораженный даже не столько неожиданным в устах явно не слишком, как сказали бы ныне, благополучного подростка словом «кошмар», сколько его уж точно необычным для такого подростка выговором — с четким «о» и попыткой грассирования, — с удивлением воззрился на мальчишку. Тот, правильно поняв это удивление, даже обиделся:

— Все так говорят в таких ситуациях. А я что — рыжий?

Поручик моргнул: объяснение показалось ему еще более неожиданным, нежели сами слово и манера его произнесения. Однако он благоразумно не стал выяснять, кто эти все, говорящие «кошмар» вот так и в таких обстоятельствах. Мальчишка же, тем временем, требовательно протянул ладонь, обращаясь к репортеру:

— Гоните трешку!

Сушкин вынул из кармана бумажник и достал из него три рубля.

— Деньги любишь?

— Конечно. А кто их не любит?

— Правильно. — Отдав мальчишке купюру, Сушкин не торопился спрятать бумажник. — А еще что любишь?