Император - Денис Старый
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все могло быть и печальным, если бы я не имел серебра и золота на четыре миллиона. Да, это собственные, мои, деньги. Но кто-то из французский королей сказал: «Государство — это я!» Так что, мои деньги — это резервный фонд Российской империи.
Глава 6
Гродно
1 июня 1752
Накрапывал дождь. Неман мерно плыл под высокой горой, на которой возвышались два строения. Одно было символом величия Речи Посполитой, иное свидетельством заката любимой родины юного Станислава Августа Понятовского.
Молодой человек стоял лицом к Гродненскому замку Стефана Батория и представлял ту Польшу, которая громила и Московское царство и спасала Вену от захвата ее османами. Та Речь Посполитая, которая вселяла страх и уважение и могла даже посадить явного самозванца на русский престол. Огромные валуны у основания Гродненского замка были для Понятовского олицетворением масштаба личностей, которые тогда вели его родину к процветанию и величию. Гродненский замок стоял на соседней горе, и между Станиславом и тем славным прошлым образовалась пропасть, разделяющая два холма. Казалось, что до величия не более двухсот метров, но это так далеко, что добраться не представлялось возможным.
И вот именно на той горе, где и находился молодой депутат сейма, стоял символ польско-литовской государственной стагнации, уже и упадка. Это был сеймовый дворец, относительно новое здание, где и должен завтра начаться сейм, который из-за важных политических событий сместили по времени на пару месяцев раньше.
Этот дворец был символом упадка Речи Посполитой, свидетелем постоянной говорильни и потери времени. Даже в пустом сеймовом зале не прекращает раздаваться эхом «не позволям!». Решительно невозможно было принять хоть какое-то решение, а время требует мужества и быстроты изменений. Это понимал даже молодой представитель прорусской партии Чарторыжских в Речи Посполитой.
— Дождь… это слезы по благословенной Польше! — тихо сказал Станислав Август.
Романтическая натура. Молодой шляхтич многое воспринимал эмоционально. После вчерашнего разговора с кузенами Чарторыжскими, Понятовский еще больше накачал себя злобой и решительностью перед своим дебютным выступлением на вальном Сейме.
Перестук колокольного звона, раздававшегося от фарного Гродненского костёла, что находился в трехстах метрах в сторону от дворца, прервал размышления Станислава Августа Понятовского.
— Завтра я все скажу! — решительно возгласил шляхтич и вытер платком капли дождя со своего миловидного лица.
Вечером Станислав приглашен, вместе с кузенами на ужин к гродненскому старосте Юзефу Адриану Масальскому, который так же и маршалок — предводитель вального Сейма этого года. Опоздать нельзя.
— Разве не видите вы, шановное панстсво, что наша благословенная Речь Посполитая катится в пропасть? — вещал с трибуны молодой депутат Понятовский. — Либерум вето, наш символ неотъемлемого шляхетского права, тормозит развитие…
— Не позволям!!! — кричали другие депутаты. — Нет России!!!
— Без реформ невозможно возвеличивание отечества! — продолжал высказываться самый молодой депутат от пророссийской партии. — Нам нужна система правил и скорость принятия законов.
— Не позволям!!!
— Шановное панство! — призывал к порядку маршалок Масальский. — Не отбирайте право говорить у пана Понятовского.
— Мы не позволим топтать нашу землю москалям! — выкрикнул еще один депутат.
— О чем я и говорю! — не стушевался Станислав Август. — Нужны реформы и тогда никакой чужестранный солдат не ступит на нашу землю. Нужна крепкая власть и центр принятий решений.
— Это Вы, сударь, про нашего короля, который трусливо сбежал из Саксонии? — демонстративно рассмеялся депутат от Виленского повета.
— Мы сами создаем таких королей! — сказал Панятовский. — А что касается того, что я смотрю в сторону Петербурга? Так куда-то же надо смотреть! На Вену, Берлин, Париж, папский престол? Мы все время куда-то смотрим. А Россия сейчас сильнейшая из тех стран, что я назвал.
Вновь поднялся гул, но молодой, вошедший в раж, Станислав Август, продолжал говорить и парировать выпады. Его речь все более насыщалась красками и аллегориями, он указывал на факты, предъявлял аргументы.
— А Вы, Станислав, молодец! Нет, правда! Держались уверенно, взывали к разуму. Напрасно это все, конечно, но красиво. Поздравляю! — двоюродный дядя Август Александр Чарторыжский пожал Станиславу руку.
— Благодарю, — сухо, с чувством собственного достоинства, сказал Панятовский.
— Послушайте, Станислав Август…- Чарторыжский отвел Панятовского в сторону. — Ко мне обратились от короля и от сейма. Странное, конечно, единение… Но суть в том, что созрела необходимость более тесных контактов с Россией. Нам нужно понять, чего ждать от восточных соседей. Прежде всего в том, не станет ли русская империя еще и южными и северными нашими соседями. Вы молод, умен, будете кстати в этом деле. Конечно, сейчас рассматриваются кандидатуры кому возглавлять такую миссию, но Вы должны быть в ней.
— Но почему я? — поинтересовался Панятовский.
— Дело в том, Станислав, что некоторые люди уже сильно наследили в России. Присутствие их нежелательны при дворе нового императора. Нужны новые лица, которые не были бы замешаны в грязных делах. Вы, несомненно такое лицо! — сказал кузен и стал ждать ответа.
— Я согласен, но как же моя поездка в Париж? — раздосадовано сказал Понятовский.
— Ну какой Париж? Вся Европа полыхает в пожарах войны, — Чарторыжский глубоко вздохнул.
— Я, безусловно, согласен, — поспешил принять решение молодой депутат вального Сейма.
* * *
Ганновер
2 июня 1752 года.
Фридрих Прусский негодовал. Почему он, быстрый и опытнейший военачальник сидит тут, под Ганновером? Этот нерешительный сын английского короля все никак не собирался переподчинить ему, Фридриху все войска и ганноверские и, собственно, английские части. Зачем это сидение и ничегонеделание, когда Фридрих уже мог требовать капитуляции австрийцев? А еще русские. Да! Их остановили, но Фридрих подозревал, что это только затишье. У России более мощный военный потенциал. Кроме того, Фридрих стремился лично отомстить за варварское убийство генерала Зейдлица. Он теряет время.
— Шидлоф! Мне нужен Манштейн! — выкрикнул король Пруссии из своего шатра.
Через пятнадцать минут генерал-майор Кристоф Герман Манштейн, демонстрируя идеальную выправку, стоял перед своим королем.
— Во-первых хочу сказать, что Ваши «Записки о России» [в РИ изданные в 1753 году] не соответствуют тем смыслам, которые следует вложить в книгу. Обрисуйте русских как диких варваров с Востока. Кочевников и лесных людей. Не следует писать о них, как о людях, тем более после того, что они сделали с бедным Зейдлицем, — Фридрих подозвал генерала жестом руки к карте. — Вот! На столе карта окрестностей Ганновера. Вот тут мы, тут англичане. Что скажете?
— Могу сказать, Ваше Величество, что я готов обрушиться хоть на французов, хоть на англичан! Стояние пуще неволи! И любой приказ, который сочтет нужным отдать мой король, я исполню, пусть и ценой своей жизни!– сыпал пафосными словами Манштейн.
— Живите, Кристоф! Но мне нужно, чтобы Вы выполнили деликатную миссию! — король пристально посмотрел на своего генерала, разглядывая в том решительность, основанную не на пафосных словах, но на готовности выполнить не совсем правильный приказ.
— Я готов! — поняв, что речь пойдет о действиях, которые могли не соотносится с понятием чести, Манштейн принял решение.
— Вам предстоит со своим драгунским полком пройти под прикрытием тумана вот тут, — король очертил линию. — Напасть сперва на французский центр, но быстро уходить и после обстрелять англичан.
Король взял паузу, силясь определить реакцию генерала.
— Мундиры! Нас узнают по мундирам! — привел весомый довод генерал.
— Часть своих людей оденете в красные мундиры. Этим отрядом нападете на французов. Часть оденете в белые, французские, соответственно, эти драгуны обстреляют австрийцев. После вот тут есть овраг, — Фридрих провел еще одну линию на карте. — Уйдете по нему, где можете оставить прусские мундиры. Переоденетесь. И я не хотел бы более Вас и тех людей, которые такое совершат, видеть в войске. Вы отправитесь на усиление под Прагу.
Сказано! Сделано! Войска противоборствующих сторон стояли друг напротив друга и у офицеров обеих армий были натянуты нервы до придела. Нужна была лишь малая искра чтобы разразилось
