Враги. История любви Роман - Исаак Башевис-Зингер

«Как можно было попасть в такую дикую ситуацию? — спрашивал себя Герман. — В какую же авантюру я ввязался…»

Ему надо было позвонить Тамаре, которая переехала в меблированные комнаты, но дни шли, а он все не звонил. Герман, как всегда, опаздывал с работой для раввина. Каждый день он боялся получить письмо из налоговой инспекции с огромными штрафами. Он испытывал страх перед проверкой, которая выведет его на чистую воду. Ему не следовало оставаться в этой квартире, коль скоро Леон Торчинер знал его телефон. Он вполне может наведаться в гости к Герману.

Герман положил руку Ядвиге на бедро. От нее исходило животное тепло. По сравнению с ее телом тело Германа было холодным. Ядвига почувствовала его прикосновение и что-то пробормотала сквозь сон, не прекращая храпеть. «Сна не существует, — подумал Герман. — Люди просто притворяются спящими и называют это сном».

Он заснул, а когда проснулся, было уже светло. Снег сверкал под лучами солнца. Ядвига уже ушла на кухню, пахло кофе. Попугайчик Войтуш щебетал и выводил трели, видимо, специально для своей жены, которая почти не издавала звуков, а целыми днями сидела и чистила клювом перышки.

Герман сразу вспомнил о Ядвигиной беременности. Многие годы все обходилось без последствий, но в последнее время ему явно с этим не везло…

Он лежал в постели и в который раз подсчитывал свои расходы. Он задолжал за квартиру в Бруклине и в Бронксе; нужно платить за телефоны на имя Ядвиги Прач и Шифры-Пуи Блох. Компании «Эдисон» тоже не заплачено, из-за этого могут отключить газ и электричество. Где-то у Германа лежали счета. У него часто пропадали квитанции и документы. Наверное, деньги он тоже терял. «Ладно, слишком поздно для всего этого, — оправдывался Герман сам перед собой. — Все это временно, временно…»

Через некоторое время он пошел в ванную бриться. За ночь у него отросла колючая щетина. Он намылил лицо и взглянул на себя в зеркало. Мыло на щеках напоминало белую бороду, из которой торчал бледный нос и пара светлых глаз, усталых, но полных юношеского любопытства. Герман все еще жаждал разгадать тайну мироздания, тайну любви.

Внезапно зазвонил телефон. «Это она, Маша!» — сказал себе Герман. Прошло уже несколько дней с тех пор, как он был у Маши. Сначала он боялся, что их венчание под хупой охладит его страсть, но, как выяснилось, в этой запутанной ситуации он стал желать ее еще сильнее. Он поднял трубку и сказал:

— Машеле!

Герман услышал знакомый и в то же время чужой голос. Это был голос пожилой женщины, она запиналась и не могла выговорить ни слова. Герман хотел было сказать, что ошиблись номером, но женщина обрела дар речи, и он услышал:

— Это Шифра-Пуа.

Внутри у Германа что-то оборвалось.

— Шифра-Пуа? Что случилось?

— Маша… больна… — всхлипнула она.

Герман помолчал. «Самоубийство!» — пронеслось у него в голове. Его охватил страх и тревога.

— Что случилось?!

— Приезжай… пожалуйста.

— Что случилось?

— Пожалуйста, приезжай, — повторила Шифра-Пуа и сразу повесила трубку.

Герман немного еще постоял у телефона, думая, не перезвонить ли ему Шифре-Пуе и узнать подробности, но он знал, что ей трудно говорить по телефону. И потом, у нее были проблемы со слухом. Герман вернулся в ванную. Мыло на щеках засохло и начало отваливаться хлопьями. Волоски бороды приобрели старческий вид. Что бы ни произошло, ему надо побриться и принять душ. «Пока мы живы, от нас не должно вонять», — не то подумал, не то пробормотал Герман и снова принялся водить кисточкой по щекам.

Дверь открылась, и Ядвига вошла в ванную. Обычно в таких случаях она медленно приоткрывала дверь и просила разрешения войти, но в этот раз резко распахнула дверь.

— Кто звонил? — спросила она. — Твоя любовница?

Герман бросил на нее злобный взгляд:

— Оставь меня в покое!

— Кофе остывает.

— Я не буду завтракать. Мне надо бежать.

— К кому? К твоей любовнице?

— Да, к любовнице.

— Мне сделал ребенка, а сам бегаешь к шлюхам… Никаких книг ты не продаешь. Ты ездишь к любовнице.

Даже в этой суматохе Герман не переставал удивляться. Никогда еще Ядвига так с ним не разговаривала. Не иначе как соседки, те, что брали ее с собой в синагогу и водили в микву, настропалили ее. Германа охватила ярость. Везде им надо совать свой нос. Никогда не пройдут мимо чужих неприятностей. Со всех сторон одолели. Все разваливается…

— Быстро пошла на кухню! — крикнул Герман. — Иначе я выгоню тебя отсюда.

— У тебя есть любовница. Ты ночуешь у нее. Собака!

И Ядвига зашлась в плаче, граничащем с криком. Она погрозила Герману кулаком. Герман стал толкать ее к двери, но Ядвига сопротивлялась. Они молча яростно боролись. Наконец Герман вытолкал Ядвигу из ванной и запер дверь. Он слышал, как она кричала и ругалась по-польски: «Падаль, холера, негодяй, паршивец…» Он быстро включил душ, который окатил его холодной водой. «Все злые силы против меня…» Герман в спешке оделся, проклиная всё и вся. Вещи падали у него из рук. Ядвига ушла из дома, видимо, чтобы рассказать соседям, что муж ее бьет…

Герман глотнул кофе из чашки, стоявшей на кухонном столе, и вышел на улицу, но тут же вернулся, потому что забыл надеть свитер и калоши. Когда Герман оказался на улице, снег ослепил его. Кто-то сгреб снег и расчистил дорожку между двумя сугробами. Герман почувствовал холод, от которого никакая одежда не спасает. Он шел невыспавшийся, голодный, взбудораженный плохой новостью. Может, она приняла яд? Связано ли это с ее беременностью?

Герман поднялся по лестнице на платформу и стал ждать поезда. Дул ледяной ветер. Зимой, в стужу, Кони-Айленд с его луна-парком и ипподромом выглядели заброшенными. Цветные башенки, колесо обозрения, бассейн — все было похоже на засыпанные снегом развалины, отголоски древнего природного катаклизма, разрушившего забытую цивилизацию.

Подъехал поезд, Герман зашел в вагон. На мгновенье он увидел в окно море. Волны поднимались и пенились по-зимнему агрессивно. Какой-то человек пробирался по пляжу, непонятно, что ему там было нужно в такую стужу. Может, он собрался топиться…

Герман сел на сиденье, которое, видимо, подогревалось изнутри. Тепло сквозь обивку заструилось по его телу, даже мурашки пошли по спине. Вагон был полупустым. На полу растянулся пьяный. Он лежал в летней одежде без шапки, что-то лепетал, брызгал слюной и пускал пузыри. Время от времени он начинал злобно бормотать, открывая налитые кровью глаза, полные древней ярости.

Герман поднял испачканную газету и прочитал новости о маньяке, убившем женщину с шестью детьми. Он забыл убить седьмого или просто не заметил его, и тот рассказал о происшедшем в полиции. Поезд двигался, как всегда, медленно. Кто-то вслух предположил, что рельсы засыпало снегом. Поезд все же дотащился до Таймс-сквер, где Герман пересел на экспресс, идущий в Бронкс. Каждый раз по дороге из Кони-Айленда в Бронкс Герман вновь и вновь удивлялся тому, как огромен Нью-Йорк. Это не город, а целое государство.

Почти два часа длилась его поездка, и Герман не переставая читал грязную газету: статьи на первой полосе, объявления, даже новости со скачек и некрологи — все, что угодно, лишь бы заглушить свое беспокойство. События его жизни сменяли друг друга с непривычной быстротой. Каждую минуту он ожидал нового бедствия. Поезд остановился, и Герман свернул в переулок, в котором жили Шифра-Пуа и Маша.

Молиться Богу? Герман вспомнил утверждение из Талмуда о том, что тот, кто видит неприятности в своем квартале и молится Богу, чтобы они обошли его дом стороной, не прав. Случившегося не изменишь, даже мысленно.

Переулок был полностью засыпан снегом, даже тропинки не успели протоптать. Герман шел почти по колено в снегу. Он взбежал по ступенькам, открыл дверь и увидел Шифру-Пую рядом с маленьким толстеньким молодым человеком, по всей видимости доктором, и еще какую-то женщину, наверное соседку. Ее голова с черными кудрями казалась слишком большой для маленького тела. Когда Герман вошел, Шифра-Пуа сказала:

— Я думала, ты уже не приедешь.

— На метро далеко ехать.

Голова Шифры-Пуи была покрыта черным платком. На желтоватом лице было больше морщин, чем обычно.

— Где она? — спросил Герман, сам не зная, говорит ли он о живой или о мертвой.

— Она уснула. Не входи.

Круглолицый, похожий на парикмахера доктор с маслеными глазками и носом с горбинкой спросил, словно с усмешкой:

— Муж, да? — И показал на Германа.

— Да, муж, — ответила Шифра-Пуа.

— Мистер Бродер? Ваша жена не беременна, — сказал доктор. — Кто вам сказал, что она беременна?

— Она сама.

— У нее было кровотечение, but[106] не беременность… Какой доктор ее осматривал?

— Я не знаю. Я вообще не знаю, была ли она у доктора.