Здесь, под северной звездою... (книга 1) - Линна Вяйнё

Аксели был похож на отца. То же простое крестьянское лицо, те же широкие скулы и маленькие, глубоко посаженные глаза, то же серьезное выражение, которое лишь изредка смягчала улыбка. Даже фигурой он уже начинал походить на своего коренастого, широкоплечего отца, но видно было, что он будет повыше и постройнее. А вот Алекси не был похож ни на мать, ни на отца: был более хрупкого сложения, худой и бледный. Взгляд его был тоже серьезным, но не таким суровым, как у старшего брата.

Характер старшего сына очень тревожил Юсси и Алму. Они порою замечали у Нальчика такие проявления упрямства и гнева, которые могли озадачить хоть кого. Последний раз дело дошло до порки, потрясшей обоих родителей.

Аксели нашел красивое перо сойки, но Алекси потребовал его себе. Брат отказал брату, и тут вмешалась мать:

— Ну дай же и другому поиграть с ним немного.

— Не дам. Оно мое.

Это было сказано с таким вызовом, что уступить мать уже никак не могла.

— Ну-ка, отдай сейчас же!

Мальчик молчал, но подчиниться, видимо, не собирался.

— Отец, поговори-ка с ним.

Отец посмотрел на сына.

— Ты слышал, что сказала мать?

Ответа не последовало.

— А что там над дверью — видишь?

По-прежнему молчание. Юсси достал кнут.

— Еще раз тебя спрашиваю: послушаешься матери?

Мальчик попятился к печке и пригнулся. Плотно стиснув губы, он сломал перо и зажал его в кулаке. Другой рукой задрал свою рубашонку.

Отец немного смутился, но все же решил поставить на своем. Хлестнув легонько несколько раз, он спросил:

— Ну, теперь разожмешь кулак?

Сын не ответил. И тут Юсси стал хлестать со злостью, безжалостно, так что от каждого удара вздувалась на коже красная полоса. Но сын не издал ни звука. Наконец он разжал закушенные губы и голосом, хриплым от боли и злости, проговорил по складам, в такт ударам:

— Хоть у-бей-те!

Алекси и Аку заплакали. Испуганный Алекси схватил отца за руку и закричал:

— Не надо больше! Папа, не бейте... Я не хочу этого.

И у Алмы показались слезы.

— Ты бы полегче...

Слова мальчика смутили Юсси. Он бросил кнут и в бессильном гневе зашагал по избе взад и вперед.

— Видно, все на свете пошло вкривь и вкось, если уж такого сопляка нельзя заставить слушаться... В жизни не видел такого.

Родители поняли, что скорее мальчонку можно забить до смерти, чем он покорится. Аксели все еще стоял на четвереньках, съежившись и вздрагивая всем телом. Но ни стона, ни всхлипывания не было слышно.

День закончился печально. Вечером Аксели отказался от ужина, а когда пришло время ложиться спать, он исчез. Его нашли на чердаке конюшни. Юсси принес сына в дом и насильно уложил в постель. Он не бил его, а просто взял на руки и так сжал в своих объятиях, что мальчик но мог даже шевельнуться.

На утро отец с матерью обсуждали случившееся.

— Бить его нельзя, — говорила Алма. — Страшно это. У него рубцы чуть не в палец.

И мать утерла глаза.

— А мне что, нравится его бить? Но ведь так-то оно до чего же дойдет? Ему в жизни несладко придется, если будет этак себя держать. Жизнь, она, знаешь, на рубцы не смотрит. Бьет, не щадя.

— А если попытаться добром? Он только вспыльчив, обидчив больно. А хорошего в нем больше. Если его за работу похвалишь, так ему словно маслом по сердцу... хоть и не показывает. И уж старается — расшибиться готов. Не нужно только против шерсти... Тогда он слушается.

— М-да-а... можно и так. Но работу в забаву превращать тоже не следует. Труд человеку нужен, как одежа на теле.

С тех пор родители ни разу не били Аксели и больше не замечали у него вспышек дикого непокорного упрямства. Работал он изо всех сил и по вечерам бывал таким усталым, что сердце матери сжималось от жалости — ведь он был еще совсем малыш.

Случались размолвки из-за еды. Мать хотела кормить сыновей получше, но могла делать это лишь тайком от отца. Правда, она добилась, чтобы ржаного хлеба дети могли есть досыта. Конечно, надо было попросить, но мать никогда не отказывала, хоть Юсси и ворчал при этом:

— Опять за хлеб... И куда только лезет? Такого куска мне хватило бы на два дня.

Разумеется, не всегда у Юсси было дурное настроение. Частенько он разговаривал с детьми добродушно, а иногда и похваливал. В душе же он ими очень гордился.

Был однажды такой случай. Осенью, когда загоняли в хлев овец, баран вырвался и убежал в лес. Пробовали его ловить, но он и близко к себе не подпускал. Потом он часто показывался возле дома, но, едва завидев людей, убегал.

Как-то в воскресенье Аксели вышел во двор. Уже было морозно, но он был босой — ему надо было только справить нужду. За ригой, на пригорке, среди можжевельника он увидел барана. Мальчик стал незаметно подбираться к нему. Но баран сразу это почуял и забеспокоился. Он переступал с ноги на ногу и подпрыгивал на месте, однако не убегал. Аксели подошел совсем близко. Протянул руку и поманил. Баран смотрел на него, не двигаясь. Но стоило Аксели сделать еще шаг, как баран попятился. Тут мальчик понял, что баран вот-вот уйдет совсем, и бросился на пего. Баран упал, и мальчик схватил его за рога.

Борьба была жестокая. Мальчик и баран живым клубком катались среди кустов можжевельника. Силы были примерно равны, и кто возьмет верх — было неясно. Отец выбежал из риги, услыхав возню и крик. На горке за ригой шла какая-то борьба и время от времени раздавались вопли мальчика:

— Папа-а-а... Бара-а-ан...

Отец со всех ног побежал на помощь, но тут он услышал что-то такое, чего раньше ни разу не слыхал. Вперемежку со всхлипываниями раздавались ругательства и глухие звуки ударов: Аксели бил барана кулаком.

— Врешь... не уй-дешь... сатана!.. Увидишь... дьявол... что я из тебя сделаю...

Отец впопыхах даже не обратил внимания на то, что мальчик ругается. Вовремя подоспев, он связал барана поясом, и свободе рогатого бродяги пришел конец. Только тогда отец поглядел на своего сына — и ужаснулся. Одежка на нем была изодрана в клочья, из разбитой губы текла кровь, и руки были красны от крови. Все тело мальчика сотрясалось от сдавленных рыданий, и вдруг он бросился на связанного