Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826) - Александр Слонимский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Большая часть полков присягнула Николаю: Преображенский, Измайловский, Павловский, Семеновский. Но сохранят ли они верность присяге? Согласятся ли сражаться за него с собственными товарищами? Не перебегут ли к восставшим? Измайловский полк, например, проходя мимо Николая, ответил мрачным молчанием на его приветствие: «Здорово, ребята!» А как дерзко ведет себя «чернь»! Стоят в шапках,' глядят с насмешкой, а когда он только показался на площади, рабочие из-за забора стали кидать в него поленья и ушибли ему ногу. Восстание может перекинуться в город. Что тогда? Как управиться с разбушевавшейся «чернью»? Надо отрезать восставших от города.
Он постепенно окружал площадь войсками со всех сторон и, по мере того как послушно исполнялись его приказания, чувствовал себя все более уверенно. Привычка к слепому повиновению торжествовала над бунтующим духом. С каждым часом военная машина работала все послушнее и послушнее. Так бывает, когда вдруг заартачится отчего-нибудь конь: он пускается в галоп, закидывает голову, брыкается, грызет удила, но мало-помалу подчиняется воле всадника и переходит в привычную ровную рысь.
Однако исход борьбы был все-таки под сомнением. Любая случайность могла дать перевес восставшим. Обе стороны выжидали, не решаясь первыми перейти в наступление.
Трубецкой не спал всю ночь. Он не смел взглянуть на жену. «Что я с нею-то делаю?» — думалось ему.
В шесть утра, в темноте, он тихо выбрался из спальни в диванную, которая служила ему кабинетом. Он кружил по комнате, как зверь в клетке, натыкаясь то и дело на свой раскрытый дорожный сундучок.
Он перебирал в памяти свою деятельность в тайном обществе. Во все эти десять лет сомнения ни разу не закрадывались в его душу. И еще недавно все казалось так легко и просто: вывести войска на площадь, арестовать, а если понадобится, то и убить Николая, принудить сенат издать манифест, собрать депутатов — и заря свободы воссияет над многострадальным отечеством. И вдруг теперь, в последнюю минуту, точно завеса упала с глаз: вся несбыточность предприятия представилась ему с неумолимой ясностью. Солдаты не подготовлены, не способны к самостоятельному действию Они все из тех же крепостных, в них еще сильны рабские привычки. Они идут за своими офицерами. А кто эти офицеры? Нет среди них ни одного выше ротного командира. «Где у нас генерал Риего, ведущий за собой целую армию? Я, что ли, названый диктатор, только что приехавший из Киева и не имеющий под своей командой ни одной части? Но я дал слово, — говорил он себе, — могу ли я изменить товарищам! Что делать, что делать?»
И он ходил и ходил, пока не начинала кружиться голова. Он ложился на диван, потом вскакивал и опять ходил и ходил, как в бреду.
«Неужели я трус? — задавал он себе вопрос. — Нет, не трус!»
И он вспоминал, как он стоял под ядрами на Бородинском поле, под Тарутином, под Лейпцигом, как он даже шутил в это время. Страха в нем никакого не было. Он знал тогда, что за ним все, весь народ.
Он остановился перед зеркалом: впалые виски, покрытые каплями пота, желто-зеленый цвет осунувшегося лица, круги под глазами.
— Диктатор! — пробормотал он насмешливо.
«Да, храбрость заговорщика не то что храбрость солдата, — рассуждал он, принимаясь снова ходить. — Солдат если гибнет, то славною смертью. Он знает, что его ожидает посмертный почет. За ним все. Великое это слово «все»! А что ожидает заговорщика? Позорная казнь. Наших целей не понимает никто — ни генералы, ни солдаты. В глазах всех мы изменники, преступники. Мы одни, одни! Нас ничтожная кучка…»
Он выглянул в окно на набережную и увидел подъехавшие сани, из которых вышли двое. Он узнал их: это Рылеев и Пущин. Они приехали за ним. Он хотел уйти, но в дверь постучались.
— Войдите, — сказал Трубецкой дрожащим голосом.
Старый камердинер графа Лаваля с поклоном впустил гостей. Они вошли торопливо, не сняв даже шинелей.
— Московский полк на площади, — сказал Рылеев. — Мы вас ждем, князь.
Трубецкой стоял неподвижно, понурив голову.
— В полном составе? — спросил он наконец.
— Четыре роты, шестьсот штыков, — резко ответил Пущин.
— Что можно сделать с такими ничтожными силами? — проговорил Трубецкой, — Напрасное кровопролитие тяжело ляжет нам на совесть.
— Рассуждать поздно, — нетерпеливо возразил Рылеев, — надо действовать! Вы дали слово и не можете отказаться.
— Я уверен, что ничего не будет, — ответил Трубецкой. — Постоят и, не видя поддержки, вернутся в казармы. Лучше но начинать.
Рылеев, ни слова не говоря, круто повернулся и вышел в сени. Пущин скорым шагом приблизился к Трубецкому чуть не вплотную и, прямо глядя ему в глаза, произнес тоном как бы приказа:
— Вы все-таки придете на площадь. Да?
— Приду, — еле слышно проговорил Трубецком после минутного колебания.
«Идти или не идти? — спрашивал он себя, оставшись один. — Принять на себя ответственность за напрасно пролитую кровь? Мы сами все равно погибли — правительству, конечно, все уже известно о наших замыслах. По зачем же вести па погибель других? Если я не приду, то, может быть, ничего и не будет».
Ему невыносимо было оставаться дома. Он боялся увидеть жену, боялся, что за ним придут снова. «И почему я не решился прямо сказать: нет?» — думал он.
Он позвонил, велел подать себе шинель, вышел на набережную, позвал извозчика и поехал в Главный штаб. Морозный ветер дул ему в лицо. «Если бы хоть малая была надежда, — размышлял он, сидя в санях, — о, клянусь честью, я без колебаний принес бы себя в жертву. Но какая польза, если я и пойду? Мое появление только ускорит кровопролитие. А так — постоят и разойдутся». «Постоят и разойдутся…» — повторял он про себя, стараясь успокоить свою совесть.
В канцелярии Главного штаба люди сновали туда и сюда. Принимались рапорты, отдавались приказания. Несмотря на суету, все было как всегда. По-видимому, правительственная машина была в полном порядке. Слышались разговоры:
— В Московском полку, говорят, убили генерала Фредерикса.
— Но в прочих полках присяга прошла тихо.
— А бедный Милорадович!
— Впрочем, он сам виноват. Ему докладывали о собраниях в Российско-Американской компании, а он пренебрег. Говорит, это сочинители, стихи читают.
— Что, он ранен серьезно?
— Врач говорит: смертельно.
— Какое несчастье!
— Что с вами, князь? — обратился к Трубецкому знакомый генерал в адъютантском мундире. — На вас лица нет
— Нездоров, — проговорил Трубецкой.
— Да, тяжело, тяжело. Такая беда! Но ничего, обойдется. Это все жалкая кучка злодеев.
Трубецкой, шатаясь, спустился в курьерскую и долго сидел там один. Известие о ране Милорадовича сразило его. «Зачем, зачем? — думал он. — Благороднейший человек!»
Он пошел в Зимний дворец. Во дворе саперный батальон и первый батальон Преображенского полка под ружьем. Спокойные, равнодушные лица, как всегда. Дисциплина. Он направился снова к Главному штабу и, стоя на углу, старался рассмотреть, что делается там, вдали, на Сенатской площади, откуда доносился какой-то шум и слышались редкие выстрелы. Его тянуло туда, на площадь, и в то же время что-то удерживало на месте.
Он отправился пешком на Большую Миллионную, к сестре, графине Потемкиной, посидел у нее с полчаса, а потом, сам не зная зачем, пошел через Марсово поле на Большую Итальянскую к флигель-адъютанту Михаилу Илларионовичу Бибикову, женатому на Екатерине Ивановне Муравьевой-Апостол. Его встретила взволнованная Екатерина Ивановна.
— Мужа нет, он на площади, — сказала она. — Какая ужасная история! Одному я рада: что здесь нет Сергея, Я знаю его взгляды, его характер. Он непременно был бы в рядах восставших.
Трубецкой глядел на ее лицо, так похожее на лицо брата.
— Да… — выговорил он с усилием. — Я послал ему письмо… третьего дня с Ипполитом… Ивановичем, — докончил он.
— Слава богу, — говорила она. — Ипполит уехал во вторую армию, Матвей в деревне. Я не поручилась бы ни за того, ни за другого… Присядьте.
— Нет, я на минуту, — сказал Трубецкой. — Я хотел видеть Михаила Илларионовича.
Его снова потянуло туда, на площадь, к друзьям. Он метался туда и сюда, не зная, куда деваться. Мелькала мысль о возможности успеха. Он поехал снова к Главному штабу. Переходя с места на место, он наблюдал движение правительственных войск. Вот марширует по Невскому ровным шагом Семеновский полк в полном составе и занимает место у стройки собора. С Вознесенского подходит Измайловский полк и становится у Адмиралтейского бульвара. Павловский полк обходит площадь и преграждает Галерную. Восставшие окружены плотной стеной, взяты в тиски. Идет артиллерия.
«Кончено! — думал Трубецкой. — Рушится все. И я преступник. Осталось одно: умереть».
