К грядущему триумфу - Дэвид Вебер

и на протяжении веков сотни — возможно, тысячи — харчонгских крепостных и их детей утонули, пытаясь пересечь ее. Но другие тысячи преуспели, спасаясь от репрессивного режима империи, и они и их потомки вышли с той упрямой независимостью, которую породили подобные испытания. Он подумал, что они были, вполне возможно, единственными людьми, которых он когда-либо встречал, которые были еще более упрямыми — по-своему, по-харчонгски, — чем паства Жэйсина Канира в Гласьер-Харт. Поток значительно уменьшился за последнее столетие или около того, поскольку в Южном Харчонге институт крепостного права потерял большую часть своей строгости. Но этот поток все еще не прекращался, в том числе за счет сотен крепостных, которые каким-то образом пробрались на юг из Северного Харчонга, где крепостное право оставалось, по меньшей мере, таким же суровым, как и всегда. Никто точно не знал, как истории о Грин-Три попали в фольклор этих доведенных до крайности людей, но каким-то образом это произошло, и по мере того, как интенсивность джихада росла и усиливалась, количество беженцев снова начало расти.

Власти провинции Кейрос были так же счастливы направить всех беженцев, которых они могли, прямо в Грин-Три, хотя они полностью осознавали, что многие из них навсегда покинули страну, с которой они были юридически связаны. Если уж на то пошло, они также хорошо знали, что очень высокий процент мужчин-беженцев бежал — во многих случаях со своими семьями; в большинстве случаев сами по себе — от невольного служения могущественному воинству Божьему и архангелов.

По мнению Сифайондера, это говорит о действительно интересных вещах о губернаторе провинции и его штабе. Южный Харчонг никогда особенно не сочувствовал жестокому обращению своих северных соотечественников с крепостными. Действительно, довольно многие из его наиболее влиятельных купеческих и банковских семей тихо агитировали за полную отмену этого института, по крайней мере, в южной половине империи. Но крепостное право оставалось официальным законом страны, и могущественные северо-харчонгские дворяне громогласно требовали, чтобы все сбежавшие крепостные были схвачены и «репатриированы»… где они неизбежно превращались в наглядные уроки на благо своих собратьев-крепостных, и Сифайондер сделал еще одну мысленную заметку, чтобы Нарман и Сова поближе познакомились с внутренней динамикой Кейроса. Если его администраторы были готовы закрыть глаза на такого рода трафик, кто знает, что еще они могут быть готовы игнорировать?

Однако, что более важно, сестры святого Коди проникли — или, точнее, кооптировались — в аббатство святой Карминситы более двухсот лет назад. Не потому, что они видели в этом какое-то тактическое или стратегическое преимущество, а потому, что одна из них, которая также была паскуалатом, была назначена настоятельницей аббатства и ей было разрешено выбрать полдюжины помощниц, чтобы сопровождать ее на ее новую должность. Она не видела причин не воспользоваться этой возможностью, и с тех пор орден сестер Коди фактически контролировал аббатство. Когда впервые обсуждался план спасения семьи графа Тирска, Эйва Парсан поспешила предположить, что аббатство святой Карминситы было бы идеальным местом, чтобы спрятать их подальше. В конце концов, они вряд ли были бы первыми беженцами, которых она там спрятала. И мало того, что аббатство было изолировано, жители малонаселенного острова обеспечивали надежную защиту от любого постороннего.

Как и все паскуалатные аббатства и монастыри, монастырь святой Карминситы был не только молитвенным домом, но и больницей, и сестры веками заботились об островитянах. Они принимали роды как акушерки, ухаживали за ними и их детьми во время болезней и хоронили их по обычаям Матери-Церкви, а островитяне отвечали на их заботу яростной преданностью. Тот факт, что версия Церкви Ожидания Господнего сестер святой Карминситы была более «гуманистической» — и намного, намного мягче — чем та, в которой воспитывались островитяне или их родители, бабушки и дедушки, также ничуть не повредил. Как и тот факт, что они помнили о притеснениях, от которых бежали, а это означало, что любой посторонний автоматически столкнется с заговором молчания, если начнет задавать вопросы о ком-либо на Грин-Три, не говоря уже о сестрах.

Учитывая, насколько жизненно важно было помешать Жэспару Клинтану когда-либо заподозрить, что дочери и внуки Тирска живы, сокрытие было очень желательным порядком вещей. И в глазах внутреннего круга почти так же важно было спрятать их где-нибудь, где они могли бы жить почти нормальной жизнью, уверенные, что никто не узнает их или не сообщит о них инквизиции. Кэйлеб и Шарлиэн действительно не собирались ставить их безопасность выше головы графа Тирска, и отправка их в аббатство святой Карминситы, где их единственными «охранниками» были монахини, присягнувшие ордену целителей, показалась им лучшим способом донести это до Стифини и ее сестер и, особенно, до их детей.

И это не значит, что они совсем беззащитны, — напомнил он себе.

Сокрытие было их лучшей защитой, и единственной, которая могла сохранить жизнь самому графу, но Абнейр Траскит, главный садовник и мастер на все руки святой Карминситы, был больше, чем казался. Как член Хелм Кливер, который привлек слишком пристальное внимание инквизиции, он счел целесообразным эмигрировать из земель Храма, когда был намного моложе, и Ниниэн Рихтейр отправила его сюда почти двадцать лет назад. С тех пор он наблюдал за физической безопасностью аббатства, а Жастин Киндирмин, его «помощник садовника», когда-то был сержантом храмовой стражи.

К несчастью для храмовой стражи, Киндирмин испытал глубокое отвращение к некоторым вещам, которые стража была призвана делать на службе инквизиции. Подлинный поворотный момент для него наступил, когда по прямому приказу Уиллима Рейно от него потребовали сфальсифицировать отчет о расследовании смерти юного Данилда Макбита. В то время он и сержант Арло Макбит были друзьями более семи лет, и он очень хотел рассказать Арло правду о том, как умер его маленький мальчик. Однако он слишком хорошо знал Арло, а Жульет Макбит нужен был ее муж живым. Так что Киндирмин держал рот на замке, но ярость медленно, медленно съедала его изнутри, и, как он ни старался это скрыть, этот гноящийся гнев был очевиден его командиру взвода. Действительно, этот гнев — хотя лейтенант и не знал его источника — побудил его попросить своего командира батальона поговорить с сержантом, посмотреть, сможет ли он заставить Киндирмина открыться, прежде чем какой-то демон,