Беглая монахиня - Филипп Ванденберг

Незримые одобрительно закивали, а Рудольфо сделал широкий жест в знак своего согласия. На самом деле у него мороз по коже пробежал, ведь он прекрасно осознавал, что подписал себе смертный приговор.

Он вдруг вспомнил о Магдалене, которую не видел с тех пор, как их пути разошлись в Ашаффенбурге. Как бы она отнеслась к его намерению? После того как все устремились к выходу, эту мысль снова вытеснил страх, и он проклял тот день, когда отправился к Тритемию в монастырь и принял от него тайное послание.

В нарушении строгих законов братства «Книги Премудрости» обеспечили Рудольфо хорошее существование. Пяти капель эликсира, состав которого оказался на удивление прост и мог быть изготовлен любым аптекарем, было достаточно, чтобы превратить его на короткое время в другого человека, который чувствовал себя свободным, как птица, и не сомневался, что не сверзится с каната.

Невзирая на полуденную жару, Девять Незримых отправились в путь из Эбербаха в Майнц, Рудольфо и Эразм — верхом, а остальные — в двух колясках. На полпути Рудольфо вдруг страстно захотелось пришпорить коня и обратиться в бегство, затерявшись в лесах Таунуса. Однако пока он поджидал удобный момент, Эразм подъехал на всем скаку к нему и крикнул, словно прочитав его мысли:

— Если вам придет в голову идея бежать, мы сочтем это за признание вины! И не сомневайтесь, рано или поздно мы отыщем вас.

Рудольфо отказался от затеи и, покорившись судьбе, рысью двинулся навстречу своей неминуемой гибели.

Когда они добрались до рыночной площади, где циркачи разбили свой лагерь, на город надвигалась гроза. Трос к соборной башне был уже натянут. Встреча с Магдаленой была скованной и холодной. Она не осмелилась спросить, где он был все это время и кто те люди, которые недоверчиво следили за каждым его движением. Лишь молча дала понять канатоходцу, что, кажется, понимает смысл странной игры. Даже переодеваясь в своем вагончике и натягивая на себя белый костюм, Рудольфо находился под неусыпным надзором двух свидетелей.

Надежды Магдалены, что гроза и сильный ливень помешают аттракциону и разгонят собравшихся зрителей по домам, не оправдались. Желанный дождь так и не хлынул, а глухие удары грома стали раздаваться восточнее и вскоре вовсе замолкли. Напротив, все больше людей, оживленно обсуждавших предстоящее выступление, наводняли площадь.

Зазывала, стоя на бочке и поднеся ко рту жестяную воронку, громко возвещал о сенсационном представлении, равных которому не видали курфюрстшеский Майнц и его жители.

Магдалену терзали дурные предчувствия. Почему эти мужчины не спускали глаз с Рудольфо? Самые причудливые картины проносились у нее в голове. То она представляла канатоходца повисшим посреди троса и парализованным от страха, так что он не мог двинуться ни вперед, ни назад. То она видела его по-орлиному взлетающим с вершины башни с распростертыми руками-крыльями и исчезающим за крышами домов. Магдалена уже хотела броситься к Рудольфо, но потеряла его из виду. Она словно вросла в землю, не в состоянии пошевельнуться, как вдруг услышала за спиной его голос:

— Магдалена!

Она обернулась. Рудольфо продирался к ней через толпу зевак и, наконец приблизившись, на короткий миг заключил ее в объятия.

— Что бы ни случилось, знай, я тебя люблю, — шепнул он и, снова нырнув в толпу, исчез.

Публика начала терять терпение, послышался первый недовольный свист, а затем ритмичное хлопанье в ладоши. Время от времени взгляд Магдалены скользил по натянутому канату вверх и снова вниз, словно она сама была готова совершить невозможное. Тут от толпы отделился канатоходец в своем белом костюме и прыжком вскочил на канат.

Женщины всех возрастов завизжали и подались еще ближе к канату. Жонглер Бенжамино бросил Рудольфо два горящих факела, а тот, размахивая руками, пытался сохранить равновесие. Он знал, что через шесть минут факелы догорят и уже не смогут служить балансирами. Магдалена в тревоге посматривала на низко плывущие свинцовые облака и по монастырской привычке посылала Небу истовую молитву, чтобы все прошло хорошо. В этот момент канатоходец начал свой дерзкий аттракцион.

Даже на расстоянии Магдалена могла различить, каким напряженным было его лицо. Ей казалось, что она слышит, как он периодически отфыркивается, словно непокорный жеребец под ударами кнута. Сперва осторожно, но через десять-двенадцать шагов все быстрее, он ставил одну ногу за другой, не прямо, как обычно, а чуть наискось, чтобы трос оказывался посередине подошвы между пяткой и подушечками пальцев.

«Почему он это делает?» — терялась в догадках Магдалена, следившая за представлением с молитвенно сомкнутыми руками.

Чем больше канатоходец удалялся от исходной точки своего пути, тем порывистее становились его движения, потому что канат начал раскачиваться, как верхушка дерева на осеннем ветру. Факелы в его вытянутых руках угрожающе замерцали, и широкие рукава накидки уже не раз лишь чудом не вспыхнули.

Гул и взволнованные крики, только что стоявшие над площадью, стали заметно тише. Затаив дыхание, публика наблюдала за каждым шагом артиста, который в своей развевающейся белой накидке на фоне темного неба был похож на привидение.

— Полагаю, — тихонько сказал Эразм Роттердамский, следивший за происходящим со скрещенными на груди руками, — мы были не правы с нашими обвинениями.

— Это еще ни о чем не говорит, — прошипел сквозь зубы стоящий рядом с ним Агриппа Неттесгеймский, устремив взгляд наверх, где канатоходец боролся с ветром. И добавил, подняв палец: — Он еще не достиг цели!

— Вы не слишком-то жалуете Квартуса, я прав?

— А вы? — ответил вопросом на вопрос Агриппа, чтобы воздержаться от однозначного ответа.

Эразм тоже уклонился от прямого ответа, сказав:

— Во всяком случае секретная миссия была возложена на него правомерно.

— Однако возложена тем, кто незаконно пользовался «Книгами Премудрости» и еще публично этим бахвалился.

— За это Тритемий был справедливо наказан! Вы же не можете поставить в упрек канатоходцу, что он так чудесно владеет своим искусством.

— Ну не нравится он мне! — Лицо Агриппы скривилось в недовольной гримасе. — И я скажу вам почему: этот канатоходец не ровня нам. У него скромное образование, да и что уж он такого умеет?

— Ходить по канату, — бросил Эразм. — Этого не можете ни вы, ни я. Вы не умеете рисовать, как Матиас Грюневальд, и писать такие бесстыжие, но прекрасные сонеты, как Пьетро Аретино. И то, что земля шар, а не плоский диск, ни вы, ни я не осмелились утверждать. Это сделал Коперник!

— Но канатоходец имеет куда более громкую славу, чем все мы вместе взятые. Где бы он ни появился, народ встречает его ликованием. Вы видели горящие глаза жителей Майнца, когда он вступил на канат? Можно было подумать, что им явился Мессия. Квартус вдохнул в себя их аплодисменты, словно прохладный утренний воздух. Он знает лишь самого себя. Рудольфо — эгоист, достойный презрения!

— А мы с вами, да и все Незримые, разве не эгоисты? Мужчины уже на свет появляются эгоистами. И разве мужчины, которые умеют то, что не могут другие, действуют не из эгоизма? И неужели свое знаменитое произведение «О тайной философии» вы написали для самого себя? Нет, вы его написали, чтобы показать современникам и потомкам, какой вы классный парень. А я? Я ни на йоту не лучше. Я все мозги свои вывернул наизнанку, писал одну книгу за другой, пока не замолчали все мои критики, сняли передо мной свои шляпы и назвали величайшим ученым нашего времени. Если бы мой эгоизм не подгонял меня, я бы еще и сегодня оставался скромным священником на службе у епископа Камбрийского.

Агриппа замахал двумя руками, чтобы Эразм наконец замолчал. Остановить его словесный поток было иногда очень трудно.

Налетел порыв ветра, и канат стал раскачиваться еще более угрожающе. Шквалистый ветер погасил факел в правой руке Рудольфо. На миг он потерял контроль над равновесием и едва не оступился. Рыночная площадь вскрикнула тысячей глоток, но каким-то чудом он снова обрел устойчивость.

Никто из зрителей не подозревал, что происходило в душе Рудольфо. Он давно простился с жизнью. Для него было совершенно непонятно, каким образом он без эликсира и вопреки враждебным обстоятельствам поднялся так высоко. Но самая трудная часть представления была еще впереди — спуск.

От башенного окна канатоходца отделяли еще двадцать шагов, в обычной жизни расстояние, которое мы едва ли замечаем, но качающийся пеньковый трос, причем на высоте триста локтей, казался бесконечной тропой, усыпанной острыми камнями, врезающимися, как острие ножа, в подошву. Тем временем погас и второй факел, что, однако, придало канатоходцу уверенности.

Приковав взгляд к окошку в башне, Рудольфо шаг за шагом продолжал свой мучительный путь к небу. Неожиданно в левой части окошка мелькнул луч света, настороживший его. Потом в окне показался факел, который держала чья-то узкая рука, и, наконец, освещенное огнем лицо.