Любовь старой девы - Дикси Браунинг

Кейн начал тихо себе под нос ругаться, а она положила на их сжатые руки свободную ладонь и успокаивающе заглянула ему в глаза.

— Кейн, ничего страшного не было. Честно, я не беззащитная рохля, вы же знаете. Это случилось ночью… да, фактически ничего не произошло. Так вот, в ту ночь взрослые были наверху, а Айен спал с нами. Все дети спали в одной комнате. Обычно все в одной. Когда я проснулась и нашла его руку на моей… ладно, короче, я толкнула локтем Мир, и она разбудила всех остальных. И он ушел. На следующий день Билл и Санни поехали в город звонить, а потом меня отправили жить к бабушке.

Чувствуя напряжение Кейна, она заставила себя хихикнуть.

— А дальше все переменилось так, что жутко вспомнить! От купания нагишом в ручье к ежедневной ванне. Вначале я ее терпеть не могла! Каждое утро мы ели сладкие овсяные хлопья, и я должна была очистить тарелку под разговоры о несчастных страдающих от голода сиротках.

— И как вы справились с этим? — Это была только игра на оттягивание времени, и больше ничего. Близость Рори довела Кейна до точки кипения. Под угрозой смерти он не сумел бы понять, как нормальный интерес к женщине за неделю вырос во что-то настолько мощное, что жизнь без нее представлялась ему чуть ли не адом.

Но так получилось. И теперь, когда он нашел ее, теперь, когда она свободна, он попытается делать один за другим осторожные шаги во времени, давая ей шанс разобраться в прошлом и освободиться от него.

— Как я справилась? — повторила она с таким обаятельным смешком, от которого его окатило жаркой волной. — Я начинаю думать, что не справилась. — Она улыбнулась ему, и сердце его сделало две ленивых «бочки», будто самолет в небе. — Вам не кажется, что тридцатилетняя, немного шизоидная девственница Аврора Хаббард не справилась?

Глава девятая

Молчание тянулось столетие. У Рори начало гореть лицо. Пальцы, вцепившиеся в толстый край махрового халата, нервно дрожали.

— По-моему, вы снова ускользаете от меня?

— Не могу поверить, что я это сказала, — прошептала она.

— Какая часть не может поверить? Шизоидная или другая?

— Обе. Ни одна. — Она начала отодвигаться от него, но он притянул ее к себе, на этот раз не церемонясь. Ей же легче — можно спрятать глаза, зарывшись лицом в изгибе его плеча.

Сказать такую вещь! Теперь она знает, почему никогда не пила алкоголь. Не потому, что не выносила. От вина всякие запреты теряют силу.

— Я, пожалуй, выпью кофе, — пролепетала она, высвобождаясь и пытаясь выскользнуть из кровати, минуя его. Руки Кейна снова обхватили ее, прижали к себе — грудь к груди, щека к щеке.

— Вам не нужен кофе. Я не уверен, что именно вам нужно, но догадываюсь.

Кейн точно знал, что ей нужно. Ей нужен он. Ей нужен мужчина, который бы так любил ее, чтобы она могла чувствовать себя свободной, и который бы так нуждался в ней, чтобы у нее всегда был человек, которому она принадлежит. Мужчина такой терпеливый, чтобы ждать, если она захочет подождать, но лучше, чтобы она не захотела, потому что с минуты на минуту он взорвется, и уж тогда никаких деликатностей!

— Рори… солнышко, послушайте меня, — гудел он над ее макушкой. Она дышала ртом, и он чувствовал сквозь рубашку горячий пар ее дыхания. Хорошо бы, конечно, чтоб никакая кошка, даже крохотный котенок, не пробежала между ними, но черт подери, каким утонченным способом им обоим раздеться, чтобы не вспугнуть ее?

Тут требовалось чуть больше тонкости, чем обычно. Гораздо больше тонкости, чем обычно! Первый раз в своей растранжиренной жизни Кейн понял различие между любовью и сексом. Ведь не только секса он ждал от этой женщины.

Впрочем, и этого тоже. Но еще и многого другого. Во всяком случае, большего, чем минутный сладостный кульбит.

— Вы дрожите, — сказала Рори, изогнувшись в его руках, чтобы посмотреть на Кейна.

— Правильное наблюдение, — сухо согласился он.

— Вам не холодно?

— Вряд ли. Солнышко, перестаньте вертеться, а то запутаетесь. Вам не мешает эта громоздкая штуковина? — Ему мешала. Когда она пошевелилась, ворот толстого махрового халата соскользнул, и Кейну открылся захватывающий вид от плеча и ниже, до половины груди. Еще капельку давления на его молнию, и о тонкости подхода нечего будет и думать.

— Знаете, на самом деле я не шизоид. Никакой психованности я в себе не замечала. Это только…

Кейн осторожно уложил ее в постель и наклонился над ней. Прижав палец к ее губам, он проговорил:

— Я не психиатр, но, по-моему, знаю, в чем ваша беда. Нельзя угождать всем и во всем. Ничего хорошего из этого не выходит. В результате человек выжимает себя как лимон и становится стандартной посредственностью, вроде как стандартные мокасины.

— Вы думаете, я посредственность? — Она выглядела такой обиженной, что у Кейна даже сердце зашлось. Он медленно покачал головой, совсем низко склонясь над ее лицом, а она смотрела на него своими ясными, как горный поток, янтарными глазами.

— Нет, душа моя. — (Так называла Рори ее мать. Потому что мать любила ее. Тоже.) — Нет, вы не посредственная и не сумасшедшая и близки к тому, чтобы перестать быть девственницей, если мне позволено хотя бы заикнуться об этом.

Кейн буквально воочию видел, как бьется ее сердце в трепещущей груди. Опершись на локоть, он положил другую руку ей на грудь. Не обнял, не ласкал — просто положил руку.

— Это не страшно, душа моя. Мы зайдем не дальше, чем ты того захочешь. Доверься мне, я не причиню тебе боли.

Глаза у нее стали огромными. И пока он наклонялся к ней, все веснушки постепенно сливались в одно пятно цвета карамели, а потом губы их соединились.

Никогда не причинять тебе боли… никогда не причинять тебе боли… Любимая женщина… люблю тебя…

При первом прикосновении его языка Рори почувствовала, что распадается на части. Каким-то образом пояс халата развязался и свисал с края постели, две огромных полы распахнулись, и Кейн прижал ее к холодной простыне. Его жаркое и тяжелое тело над ее телом. Никаких разумных мыслей не осталось. Ее чувства говорили правду, она знала это тысячу лет — достаточно прикоснуться этому мужчине ее телу хоть пальцем, и она потеряет всякую власть над собой.

Одна только мысль о нем — не то, что взгляд на него, не то, что прикосновение к нему! — сотворяла с ней такое, о чем она даже представления не имела.

Сердце рвалось из груди. Бедра судорожно содрогались. Пальцы впились в упругие мышцы его спины, стараясь покрепче притянуть к себе. Втянуть его в себя, сделать его частью себя, неотличимой, и в то же время — удивительно, ох, как удивительно! — совсем другой!