В море погасли огни - Петр Капица

Принялись бойцы воду вычерпывать, по цепочке передавать и за борт выплескивать. А вода не убывает. Уже в моторном отделении из-под настила выступила, к мотору подбирается.

Спустился я к механику. У него перегретый мотор то и дело глохнет. Вода с борта на борт перекатывается. Шипит от прикосновения к горячему металлу, паром все обволакивает. «Не взорваться бы нам», — подумал я и велел мотор заглушить. Пусть остынет.

Стало тихо внизу. Только слышно, как воду черпают да за борт выплескивают.

Пришел я на мостик и стал рядом со старшиной.

Нас по воле ветра гнало. В глазах пена да черные провалы, лицо брызгами обдавало…

Вдруг примечаю впереди странный бурун. Словно прибойная полоса белеет. Течение какое-то появилось. Подхватило наше суденышко и потянуло прямо на бурун.

— Все наверх! — кричу. — Держаться крепче!

Мотобот на мель вынесло. Днище за грунт цепляется. Суденышко трясется, словно телега на булыжной мостовой.

Люди снизу на верхнюю палубу повыскакивали.

Вдруг стоп: мотобот между двух больших камней застрял. От толчка я упал. И другие на ногах не удержались. Палуба накренилась, и через нее пошли волны перекатываться, людей смывать…

Меня к накрененному борту поволокло. Я за крышку люка уцепился, но чувствую — не удержусь: пальцы опухли, плохо сгибаются. Рядом, гляжу, краснофлотец Титов в кнехт уперся. Я попросил:

— Держи за ворот!

Он парень ловкий: вцепился в мой воротник и продержал до тех пор, пока я для ног опору нашел.

Суденышко от напора воды стонет, трещит… Вот-вот развалится.

Думаю: «Людей надо спасать, на камни высаживать». Я приказал Титову взять конец троса и тянуть его к большой плоской скале, торчавшей справа.

Краснофлотец не струсил: обвязался тросом и прыгнул в бушующий перекат. Он выполнил приказание: добрался до скалы, вскарабкался на нее и закрепил трос.

По этому тросу стал я переправлять людей с борта на скалу. Нашлись самоотверженные смельчаки, которые, держась за трос, на крякушках переносили раненых.

Скала оказалась большой — прямо каменный островок с замшелыми расселинами. Подсчитал я всех собравшихся, — пятерых не хватает. Их, видно, в первый момент в море унесло.

На островке укрыться некуда: ветер продувает со всех сторон. А у нас половина мокрых и полуголых. Их лихорадит, зубы от озноба стучат.

Мотобот уже трещал вовсю. Я попросил раздетых краснофлотцев еще раз пробраться к нему и раздобыть матрацы, одеяла и все, что осталось из одежды. Ребята, правда, матюгнулись, но выполнили мою просьбу: побывали на мотоботе и, держась за трос, переправили одеяла, матрацы, старые ватники и белье. Заодно захватили оставшиеся патроны и винтовки.

Раненых мы уложили на матрацы и укрыли одеялами. Потом вытащили из воды какую-то корягу, собрали щепок, посыпали их порохом, добытым из патронов, и развели костер. В первую очередь дали обогреться тем, кто долго в воде был.

Неожиданно раздался тягучий треск. Наш мотобот течением и волнами на части разодрало. Морякам удалось забагрить лишь обломок привального бруса да несколько досок. Порубив их на дрова, бойцы поддерживали костер и обогревались как могли. Я стою один на краю скалы и думаю: «Куда нас принесло? Не Финляндия ли это? Что дальше делать? На чем выберемся из шхер?»

— Катер в море! — вдруг закричал кто-то из бойцов. А я вижу — катер не наш.

— Разобрать оружие! — приказываю. — Будем отбиваться.

На счастье, финны не заметили нас. Вскоре катер исчез с горизонта.

В полдень наблюдатели заметили проходивший вдали МО. Я приказал дать залп из винтовок. Катерники услышали стрельбу. Стали приближаться, нацелив на нас пушку и пулеметы.

Я велел сигнальщику просемафорить: «Мы с Даго. Есть раненые. Просим помощи».

На МО поняли нас и запросили: «Какие глубины? Можем ли подойти?»

Я, конечно, ответил, что кругом отмель, подойти навряд ли удастся.

Командир МО прислал шлюпку с двумя старшинами. Те отыскали удобный проход к камням, торчавшим из воды на краю отмели. От нас к камням можно было добраться только через перекат. Шлюпку здесь бы опрокинуло. Пришлось вновь натягивать трос и канат, который доставили катерники, и раненых переносить на крякушках.

Второе переселение прошло живей. Холодная вода уже не страшила.

— Теперь-то мы спасены, — радовались бойцы. — Согреемся.

МО оказался сторожевиком ханковцев. Если бы мы не дали залпа, наблюдатель не приметил бы нас за буруном.

Катерники накормили нас и всех мокрых пустили сушиться в моторные отсеки. Остальных разместили в кубриках и кают-компании. В общем, поступили по — братски.

А вот что сталось с мотоботом, на котором был Галанин, — узнать не удалось. Видно, погиб.

4 ноября. Кроншлот имеет два маяка. Один темно — красный, обшитый железом, стоит у затона на узкой полоске земли. Другой — белый, высится на отмели за главным зданием. Несмотря на то что в море давно погашены навигационные огни, эти маяки время от времени по ночам посылают лучи света в темное море.

Так было и сегодня. Один из маяков засветился, дав возможность определиться кораблям, возвращавшимся с Ханко.

С далекого полуострова пришли два миноносца, минный заградитель, пять быстроходных тральщиков и пять охотников. Они доставили более четырех тысяч ханковцев и два дивизиона полевой артиллерии с боезапасом.

Финны в этот раз приметили, что на Ханко пробились русские корабли. Они обстреляли их с берега и погасили маяки.

На обратном пути в параванах и тралах кораблей взорвалось шестнадцать мин. Командира дивизиона тральщиков Лихолетова, который был на носу «Гака», так ударило снизу в пятки, что он не может ходить.

Ночь на 7 ноября. Наступает двадцать четвертая годовщина Октябрьской революции. Какой это прежде был торжественный праздник в нашем городе! Огнями сиял Невский. На Неве стояли корабли, обвешанные гирляндами электрических лампочек. Набережные становились шумными и многолюдными. Сейчас город утопает во мгле и никто не ликует в нем.

Говорят, что вчера гитлеровцы сбросили на Ленинград листовки: «Ленинградские бабешки, ждите большой бомбежки». И они напали на разные районы города. Из Кроншлота мы видели, как вспыхивали и гасли в синем небе зенитные разрывы.

Кронштадт приготовил гостинец гитлеровцам. Ровно в полночь корабли, стоявшие на рейде, и форты открыли ураганный огонь по берегу, занятому оккупантами. Стреляли все пушки. Ожил даже подбитый «Марат», сидящий на грунте невдалеке от Петровского парка. Его дальнобойные пушки так грохнули, что в моей комнате со звоном вылетело из окна стекло. Тяжелые снаряды, словно вагонетки со взрывчаткой, с визгом и воем проносились над нашими головами и разрывались где-то далеко за Петергофом. Огонь корректировался нашими разведчиками, так что посыльные Балтийского флота находили гитлеровцев и выковыривали их на поверхность из самых глубоких нор.

У нас на Кроншлоте вывешены разноцветные праздничные флаги и на обед выдан портвейн — по четверти стакана на брата.

Бухту затянуло льдом. На улице пурга, ветер. Из Ханко только что прошли на Ленинград миноносец «Суровый» и четыре тральщика. На Неве они высадят еще тысячу двести ханковцев. Вернулись не все корабли, ходившие на далекий полуостров. Миноносец «Сметливый» подорвался на мине.

Тральщик «Гафель» и охотники подобрали из воды более четырехсот бойцов и вернулись на Ханко.

Кому тепло и веселье на праздник, а кому ледяное купанье и ожидание нового перехода по минным полям.

7 ноября. Сегодня на Красной площади в Москве состоялся традиционный парад войск. Это здорово! Гитлеровцы раструбили на весь мир, что они уже входят в Москву, а Москва не желает нарушать традиций и устраивает парады.

По радио передали речь Сталина. Всего, что он говорил, мы не расслышали, слишком много помех в эфире, но смысл речи уловили: фашисты грозятся истребить непокорных советских людей, мы вызов принимаем. Пощады не будет, станем уничтожать оккупантов где только возможно.

В этой войне решит все не только техника, но и нервы.

Сегодня вернулся из госпиталя печатник Архипов. Рука у него уже действует.

В штормовом море

9 ноября. Пришла зима. Метет поземка. По заливу плывут льдины. Вода темно — серебристого цвета. Небо серое, мутное.

В окно мне видны ворота кроншлотского затона, вышка наблюдательного поста, сигнальщик в белом полушубке. За вышкой — край замерзающего залива, корабли у стенки, здание штаба у Итальянского пруда. Правее — Петровский парк. На грунте сидит покалеченный «Марат», вернее две трети его, носовой части нет. Вспыхивают яркие огни автогена. После праздничной стрельбы на линкоре разошлись швы. Автогенщики их сваривают.

На берегу груда рваного, покореженного железа и стали — это останки носовой части корабля, вытащенные из воды.