Ангелоиды сумерек - Татьяна Мудрая

Я поздоровался сразу со всеми здешними чернавками. Это я имею в виду, что среди них не было ни одной светлокожей блондинки, хотя собой они были не так чтоб дурны.

– Ты виделась с…э-э… женихом? – спросил я затем.

– На малом расстоянии, как здесь принято, – ответила она тихонько. – Мне обещают, что это лишь временно. Ведь я живу в его доме, который он для меня освободил.

Чем хороши мы, сумры, – нам даже и явных мыслей иной раз ловить не нужно. Достаточно трудноуловимых нюансов. Хотя… Можно прочесть то, что высказано, то, что выражено, но не то, о чем не догадывается сам хозяин головы. Пока что я понял, что Абсаль не удалось приблизиться к Дженгилю настолько, чтобы, так сказать, понять его изнутри. И что надо держаться неподалёку от нее – так, на всякий случай. Хотя ни я, ни она – никто из нас не видел в ситуации ровным счётом ничего скверного и непоправимого.

Однако Хельм, придя в избу, сказал:

– Ты отсюда не слышишь Леса. Я, положим, тоже его не слышу, но, похоже, куда лучше твоего понимаю девочку.

– Что она беспокоится – понятное дело. Каково это в ее возрасте с каким-то невнятным женихом сговариваться? – ответил я.

В ответ он угрюмо кивнул.

Что значило: Абсаль передала Хельму, что Парма настроена еще хуже прежнего, а моя доченька уже нашла более-менее хороших союзников против своего, так сказать, жениха. Не таких, кому можно довериться, подобных особей вообще на свет не родится, – но весьма склонных к неконтролируемой болтовне.

Нет, я ошибся, вовсе он не был «так сказать». На следующем этапе мы с Хельмом увидели, как эти двое на том же дворе и той же пристенной скамейке чинно беседовали друг с другом. В присутствии половины его здешней богатырской гвардии и всех ее здешних подружек. Я так понял, все мало-мальски важные события подвергаются здесь гласности. Однако руки были сплетены, головы потуплены, а между естественными сиденьями было никак не меньше полуметра. При этом Абсаль даже не поглядела в нашу сторону, зато Дженгиль метнул в меня одним из своих иронических и лукавых взглядов.

Нет, он был безусловно хорош собой – до невероятия. Детская привычка закрываться от солнца привила ему вкус к широким и длинным одеждам с капюшоном и откидными рукавами, надетым поверх более узкой рубахи, и уж будьте уверены, кто-то из его соратников постарался выделать тонкое сукно, окрасить его в мягкие вишневые и голубые тона и обвести по краю самыми фантастическими узорами, что пришли в голову. Капюшон, кстати, смирно улёгся на спину, и бледно-золотые пряди свободно падали поверх него почти до самого пояса. Ногти были слегка подкрашены, брови подведены – теперь было видно, что они нисколько не хуже, чем у Абсаль. Как ни удивительно, те цвета, что обыкновенно не к лицу бледнокожим, здесь, напротив, пришлись к месту.

Моя же девочка… похоже, она так никому и не далась в руки. На ней одна из прежних иззелена-голубых хламид, только кожушок поярче и с более широкими рукавами, а вместо бесформенных поршней – такие же, как у жениха, полусапожки. Вполне вероятно – его собственные.

Одеваются в души других созданий.

Нет, надо признать – смотрелись они вместе потрясающе. Оба тонкие, как куницы, но окрашены в противоположные, полярные тона. Даже в позе чувствовалось это самое… ин и янь.

Только это было неправдой. Очень глубоко запрятанной.

Когда урожай был убран и отправлен в закрома и сараи, переговоры между представителями обеих брачующихся сторон пришли к завершению и настало время свадеб, мне разрешили благословить дочку на брак.

Я, как от меня ожидали, заявил, что хочу поговорить с дочерью-невестой наедине. Разумеется, не считая верного Хельма.

А отправились мы трое прямиком в лес. Замечено было, что местные не очень любят туда ходить – не знаю, может быть, в ягодный и грибной сезоны собираются стайками и – вперед с песней. Для нас же это был натуральный союзник, естественный щит от прослушивания и просто полузабытая красота.

Решили отправиться с утра пораньше – здесь ценили жаворонков.

Едва выйдя за ворота, Хельм подхватил девицу под локоток, а меня свойски взял за руку. Я даже удивился слегка такому панибратству.

– Вот и они тоже удивятся и займут этим мозги, – подмигнул он.

В лесу было куда холодней, чем в городке, и дышалось куда приятнее. Снег покрыл землю пеленой, целые подушки лежали на еловых ветвях, иногда ухая оттуда вниз и осыпая окрестности радужной пылью. Крупные и мелкие следы отпечатались на нём, и мы старались двигаться так же легко и невесомо, как лесные обитатели. Получалось это отчего-то и у Хельмута, несмотря на то, что ему вроде было не положено. Причем вёл (не будем говорить, что скорее тащил) нас именно он. И в каком-то определенном направлении.

Я уже стал думать, что мы выскочим прямо в родных подстоличных местах, когда прямо перед нами нарисовался кряжистый осенний дуб. В пожухшей листве, которая свисала с веток, будто клочья рваной жести, и слегка звенела от ветерка. Что-то было в этом ненастоящее, как в конечном результате фоторедакторской программы.

Наш провожатый оставил нас в сугробе, подошел к стволу и прислушался.

– Ага, тот самый, – удовлетворённо заметил он наконец. – Не напа́дало бы такого глубокого снега на могилку, уверился бы ещё на подходе.

– Чья могилка-то? – спросил я.

– Моя собственная, – ответил он с гордостью. – Уж здесь-то никто в сердечную беседу не вмешается. Холмик не очень выразительный, не хотелось корни тяготить, зато каждую весну вплоть до заморозков в мелких цветах.

Сказать, что у меня отвисла челюсть, – значит ничего не сказать. Поэтому я сдержался. Косым глазом оценил покатость холма, постелил рядом свою накидку и пригласил друзей расположиться рядом.

– Так что обсуждать будем? – спросил я. – И кто начнёт?

– Я, – ответила Абсаль. – Пока он на мне не женился и я могу против него свидетельствовать.

– Милая, мы ж не в Средних веках обитаем, – ответил Хельм. – Ну, почти что не в Средних.

– В общем, он, по-моему, просто цену себе в моих глазах набивал, рассказывая. Хотя даже не любит. Ему мои дети нужны. Но он не думает, что это плохо, вовсе нет.

Я впервые видел мою дочку в таком смятении.

– Что плохо, девочка? – спросил Хельм. – Дети без любви или политика вместо секса?

– У всех прочих обыкновенных людей с ним связь, – ответила она. – Всемирная… как её…

– Паутина, – услужливо подсказал Хельм. – Иерархия, которая служит цели внедрения и прославления. Лозунг – каждый человек должен получить свой кусок от вампирского пирога.

– Какой в этом смысл – они что, боятся не дожить до престола, как Гамлет? Люди ведь растут, никто им и не думает мешать.

– Опять же гибель цивилизации…

– Хельм, прости, Абсаль же вроде сама говорить хотела.

– Я не так гладко умею. И страшно, Хайй. Нет, вовсе не того, что здешние нам готовят.

– Цивилизаций, положим, было много, – под сурдинку продолжал Хельм. – Причем самых разнообразных. И все их постиг конец. Они были обречены на гибель уже сами началом. Знаете, как волны: прилив-отлив. Но они оставляют нам свои памятники. Воплощённые драгоценности.

– А Дженгиль так говорит: культура без человека – музей без зрителей, – вздохнула моя девочка.

– Сумры умеют зреть нисколько не хуже. Хельм.

– Тебе нужны их резоны, Анди? Вот ты и получаешь их резоны. Да, по факту они все не очень-то правы, однако есть святая правота бунта. Стыд кормиться из рук. Позор ожидания на вторых ролях. Это касается тех людей, которые сами незаурядны.

– Или не-людей, – с необычной жесткостью подхватила Абсаль.

– Девочка моя, тебя что, расизм на пару с ксенофобией одолели?

– Хайй, ты не чувствуешь, потому что ты не женщина и матери с тобой не говорят. У них снова во множестве рождаются изгои. Ну, Хельм, говори же!

– Анди, слыхал, небось, притчу о том, что вампиров уничтожить невозможно? Ну, что это как полураспад радия? Хоть малая кроха, но остаётся. Спора там. Крупица золота, прилипшая к ладони. Колючая искра, отскочившая от раскалённой стали. И как всё живое или ожившее, это способно вырасти.

Мы трое в своих рассуждениях совершенно зря определили металл как неживое, выпот или экскремент живого. Это была квинтэссенция медленной жизни. Доуходзи знал это. И, очевидно, понимал, что даже единичный успех его предприятия означает принципиальное родство абсолютно всех земных природ на каком-то очень скрытом и низком, даже низменном уровне. Что именно поэтому среди его народа, народа его правнука, дремали силы, способные вновь скреститься и породить новых сумров.

– Шаман страстно хотел детей от Дженгиля, но возвращения тех, кого он сам звал исчадиями тьмы, таких в точности, как он сам, – нет, – проговорил Хельм. – Ведь так, девочка?

– Он без конца ворожил над ними. Над совсем маленькими. Стирал из них записи. Получались такие, как все, только чуть поглупее своих родичей. Замены стёртому не находилось. Сначала он считал, что выправит дело. А потом…