Журнал «День и ночь» 2010-1 (75) - Лев Роднов

Пересказывая историю их первой встречи, мама обычно делает паузу и уточняет, что в то утро на ней была кофточка из самого настоящего парашютного шёлка и только что пошитая юбка из ярко-синего не нашего габардина — привет от Вани Магара. Этот добрый Ваня был её первым мужчиной. Объявившись в Старом Крыму вместе с полком и стремительно начавшейся войной, он за две недели успел без памяти влюбиться в маму, сделать ей предложение, а главное — переправить в Грозный к своим родителям, что оказалось очень своевременным, так как немцы уже вступали в Старый Крым. Ваня мечтал подарить Томочке рояль — у его родителей дома была настоящая швейная машинка «Зингер» — но так вышло, что с фронта он отправил только посылку, в которой и обнаружился отрез чудесной ткани — подарок для любимой.

Невесте недолго пришлось дожидаться своего суженого. Однажды ночью за занавеской, куда её определили спать, внезапно выросла длинная тощая фигура в белых кальсонах, точь-в-точь жуткий мертвец со всклоченными волосами из «Страшной мести» Гоголя. «Восставший» свёкор так перепугал молоденькую девушку, что та, в чём была, выскочила в окошко низенькой хатки. Промаявшись ночь на дворе, на рассвете собрала нехитрые пожитки, включая габардин, да так и сбежала из судьбы Вани Магара.

— Мечта! — подтвердил адъютант. И тут, вероятно, отец, который всегда следил за собой и, более того, любил пофрантить и которого однажды сам Жуков чуть было не расстрелял за то, что тот попался ему на глаза, подпоясанный не форменным кожаным ремнём, а особым грузинским ремешком, ответив «пусть подождёт», начал бриться.

— Надо подождать, — ласково повторил адъютант. — Садитесь.

Хорошо, что у меня сохранился несессер отца. Из стольких вещей, «которые нам не нужны», этот набор для бритья смог вместить и удержать в себе блестящий дух тех бесстрашных парней.

Несессер — фатоватого, play-бойского стиля. Светло-жёлтая тиснёная кожа, мягкая, никогда не заедающая молния. Made in Shanghai. Внутри — вельветовый чехол того же тона с широкими петлями, в которые вставляются гранёные стеклянные колбы с серебряными завинчивающимися крышками, подлиннее и покороче, для кремов, одеколонов с тонким, изысканным запахом особых мужчин, мужчин Стендаля и Висконти, которых у нас никогда и не бывало, каким не был и мой отец.

Мама, пригнувшись, вошла в землянку и увидела поднимающегося из-за стола генерала Слюсарева и одновременно бросившегося на неё из угла огромного дога.

— Тубо! — громко отозвал отец собаку.

— О, Боже! — обомлела красивая мама-мечта. — О, Боже, он даже, кажется, знает иностранный язык.

К тому времени, когда вольнонаёмная Курилова объявилась в жизни отца, тридцатисемилетний генерал Слюсарев был женат. Его семья — жена Ольга и два сына, постарше Боря, лет восьми, и двухлетний Толя оставались в городе Горьком. С радостным приближением конца войны близился и день, когда семья должна была воссоединиться. Отец мрачнел. Другая, синеглазая, оказавшись по жизни рядом, глубоко вошла в него. Она была у него в крови, как выразились бы испанцы. Совершенно неожиданно от Ольги пришла телеграмма, что та выезжает к мужу на фронт — то ли почувствовала что-то неладное, то ли сильно соскучилась.

Мама ходила уже беременная и довольно большим сроком. Отец совсем запаниковал и срочно нашёл врача, чтобы освободиться от ребёнка. «А это был крупный мальчик», — рыдала мама, и потом во всю последующую жизнь во время скандалов это горько кричалось главным доказательством того, какой он всегда был ужасный негодяй. За несколько часов до встречи с супругой отец погрузил фронтовую подругу в самолёт и отправил в родную часть, откуда год назад оприходовал вместе с почтовой посылкой. Прощаясь, заплаканная красавица читала стихи:

«Возьми меня с собой!Я мальчиком переоденусь…»

и что-то там…

«я на войну пойду служить с тобой…».

Всё напрасно. Легионер молчал. Развод для гвардии генерал-лейтенанта, Героя Советского Союза, заместителя командующего 4-й Воздушной Армией, члена КПСС со стажем, представлялся тогда совершенно немыслимым.

На освобождённой территории притихшего Крыма Курилову Тамару ожидало большое горе. Её мать и отца, остававшихся в оккупации в Старом Крыму, расстреляли немцы за связь с партизанами. Горюя о своих, она всегда мысленно укоряла свою маму, мою бабушку Таню за то, что та со своим не в меру деятельным характером втянула мужа собирать оружие в помощь партизанам. К концу войны это было просто глупо, так как оружия в нашей армии имелось достаточно.

Таня — активистка и комсомолка — слыла заводилой, а её муж Петро, или Петечка, тихий и разумный, всегда молча следовал тому, что затевала жена.

Выдал их, как установили впоследствии, некий румын, с этой целью нарочно втёршийся в доверие к наивным крымчанам и сдавший всю группу. Через месяц к соседям постучал немецкий солдат и со словами «красивой фрау больше нет» передал платье, которое было на бабушке в день ареста. Уже после освобождения Симферополя на стене тюремной камеры обнаружили их, гвоздём процарапанные, фамилии. Жили они в Старом Крыму на улице Греческой, 19. В комнате стоял квадратный стол, накрытый белой скатертью, а на нём будильник — самая дорогая вещь в семье.

Мои бабушка и дедушка. Будь они живы, я бы обязательно спросила у них, почему они наградили детей столь разнокалиберными именами. Назвав старшую дочь в честь грузинской царицы Тамары, а следующего за ней сына — Лориком. Понятно, что это — Ленин Организатор Рабочих И Крестьян. Дядя Лорик, войдя в сознательный возраст — пятнадцать лет, тотчас переименовал себя в Юру и даже получил паспорт на Юрия Петровича.

Тамара, уезжая с Ваней Магаром накануне вступления немцев в Старый Крым, уговаривала родителей ехать с ними, но они наотрез отказались. «Ни за что из дома не поедем».

Крым — родные места. На склонах Агармыша, в сосновом лесу, — самый известный лёгочный санаторий. Ещё до войны в Топлах, неподалёку от Старого Крыма, размещалась опытная мичуринская станция по выращиванию фруктов на кремлёвские столы. Дело даже не в том, что дедушка Мичурин оставил особый рецепт. Топловка — место открытой, явленной благодати. Целительный воздух, замешанный на полынном и морском ветре. Вода святая. На одном из целебных источников — женский монастырь в честь Параскевы Пятницы, основанный ещё при Александре ш. После революции на этом месте — артель «Безбожник».

Правительственные яблоки и груши вызревали отменные, но, кроме необыкновенной величины и вкусноты, в них присутствовала ещё одна особенность: на их румяных, загоревших боках красовались — здравицы вождю, символы «серп и молот», а то и карта полуострова Крым. Летом 1941 года мирные трафареты сменили на соответствующие историческому моменту. Маминому брату Лорику было лет тринадцать, когда он раскладывал по ящикам яблоки с белеющими от гнева призывами:

«Смерть фашистам!», «Долой оккупантов!», «За Родину!», «За Сталина»!

Прошло около двух месяцев, как одним ясным утром на аэродроме Старого Крыма лихо приземлился самолёт, из которого вышел папин главный ординарец — статный, щеголеватый красавец с волнистым чубом, родом из-под Полтавы, — Яша Куцевалов. Бесконечно любимый мною дядя Яша, безропотно подставлявший свой чуб под мои липкие ручки и, вслед за плюшевым медведем, перечёсанный одновременно во все стороны всеми гребёнками и расчёсками.

— Тамара Петровна, собирайтесь, я — за вами. — Он всегда обращался к маме по имени отчеству. — Слюсарев приказал доставить вас к нему.

У мамы страшно забилось сердце. Забыв все свои обиды, она побежала к себе в казарму собирать вещички. Но тут заартачился полковник Кононенко. «Не отдам, ни в какую. Вот такие генералы, как там у вас, тешатся глупенькими молоденькими девушками, а потом бросают их, ломают жизнь. Не отпускаю. Не разрешаю, и всё. Она пока ещё в моём подчинении. Пошли все ваши генералы к такой-то матери!».

В окружении притихших подружек мама забилась на топчан, где с ужасом ждала решения своей судьбы. Из окошка было видно, как дядя Яша упорно ходил за полковником по двору части и что-то ему наговаривал. Потом они скрылись. Прошла, казалось, вечность, прежде чем в казарму вошёл ординарец отца.

— Ну, Тамара Петровна, — сказал он, оттирая пот из-под фуражки. — Мы с полковником семь раз у дуба облегчились, прежде чем он разрешил вас отпустить. Собирайтесь! Летим!

Дядя Яша знал, что приказ отца не может быть не выполнен. Полковник также знал, что ни за что не отдаст вольнонаёмную Курилову какому-то там старому хрену-генералу. Я думаю, что решил всё дуб. Ему просто надоело, что вокруг него кружат двое молодцов, орошая. Он взял сторону ординарца Якова Куцевалова и, как-то друидически воздействовав на товарища Кононенко, рассеял решимость последнего. Полковник сдался.