Символика тюрем - Николай Трус

Весь день на улице раздавались крики и выстрелы. Мы строили всевозможные догадки. От солдат-новобранцев невозможно было вытянуть ни слова, хотя нельзя сказать, чтобы они вели себя как звери (по крайней мере, до сих пор).

В одиннадцать часов вечера нас перевезли на автобусах государственной транспортной компании на Чилийский стадион. Наша группа была последней. В «Такие» остались лишь «опасные» и несколько женщин, для которых специально приспособили несколько каморок. Все питали надежду, что на стадионе наше положение как-то прояснится.

На улице Унион Американа, почти у самых ворот стадиона, мы услышали стрельбу. Нам приказали лечь на пол, возможно, из предосторожности. Правда, у нас возникло подозрение, что это обычный трюк, чтобы припугнуть нас. В воротах? стадиона стояли карабинеры с поднятыми вверх автоматами. Когда мы двигались мимо них, на наши головы методично опускались приклады.

Миновав холл, мы вошли в спортивный зал и застыли в изумлении: стадион был забит до отказа — тут сидело не менее пяти тысяч человек. Так здесь бывало только во время самых значительных встреч по боксу или на других интересных соревнованиях. Казалось, вот-вот начнется какое-то состязание. Лишь наверху виднелась небольшая прогалина, где был установлен пулемет 30-го калибра, обеспечивавший в помещении полнейшую тишину. Мы вошли, держа руки на затылке, и заняли единственные свободные ступени внизу.

Сколько людей было арестовано! Здесь все наши надежды на освобождение практически лопнули. В зале находились люди почти со всех промышленных предприятий Сантьяго: с текстильной фабрики «Сумар», «Тисоль», «Седилана», «Феррокрета», «Карросериас Франклин», «Орисонте», из большинства государственных учреждений. Мы увидели заместителя министра труда и социального обеспечения Лауреано Леона, заместителя министра образования Вальдо Суареса, ректора Государственного технического университета Энрике Кирберга, которого сильно избили по дороге на стадион, начальника управления тюрем Литре Кирогу. Двое последних находились здесь недолго — их очень быстро увезли. Вскоре Кирогу нашли на улице мертвым. Согласно версии фашистских газет, «его казнили собственные товарищи». Мы вели себя весьма осторожно. Несколько товарищей из министерства труда шепнули нам при входе:

— Будьте внимательны: здесь триста человек специально подосланных провокаторов. Не разговаривайте с незнакомыми! С места не сходить!

В разговор вступает К. М. А нас привезли на Чилийский стадион из Государственного технического университета в четырех изрядно потрепанных автобусах, отобранных в городе Ла-Серена у их владельцев. Шофером нашей машины был сам ее владелец.

Улочка, где находится Чилийский стадион, была заполнена людьми. Держа руки на затылке, они приплясывали на месте. Вокруг полно военных.

Нам пришлось ждать. Шофер и наши конвоиры разговаривали с нами довольно дружелюбно. По произношению чувствовалось, что это люди из провинции. Они предупредили нас, чтобы мы вели себя осторожно с их товарищами (по-видимому, имелись в виду новобранцы из Сантьяго): «Это нехорошие ребята. Они ведут себя как варвары, они даже разграбили продовольственную лавку у стадиона».

Мы выходили из автобусов через заднюю дверь. Около машин, поджидая нас, уже выстроились в две шеренги солдаты. Проходя через живой коридор, нам не удалось избежать града пинков и ударов прикладами.

Мы присоединились к толпе арестованных и тоже стали приплясывать, перебрасываясь немногими словами с ближайшими соседями. Здесь были люди с предприятия «Итон Чили» и района Ла-Легуа. Они просветили нас кое в чем. Время от времени карабинеры приводили новых «пленных». Все арестованные были босиком и наголо обриты. На улочке находились люди всех возрастов — от тринадцатилетних мальчишек до стариков. Женщин не было видно. Неподалеку от меня стоял знакомый мужчина лет пятидесяти пяти, прежде работавший в книжной лавке Технического университета. Солдаты не осмеливались оскорблять его, как оскорбляли других. Процентов восемьдесят арестованных составляли рабочие.

Надо было набраться терпения. Нас привезли на стадион между половиной четвертого и четырьмя часами дня. В половине седьмого мы все еще продолжали приплясывать. Нам говорили: «Здесь, ребята, вам достанется. Здесь дела серьезные». Охрана состояла почти полностью из новобранцев-пехотинцев. Были также несколько морских пехотинцев-чернобереточников, которые одним своим видом давили на психику, словно свинец. Вид у них был зловещий: лица неподвижно-деревянные и холодный, каменный взгляд. Такие убивают одним ударом.

Наконец мы смогли пройти на стадион. Обыск при входе производили полицейские из тайной полиции. Им мы отдавали на хранение ценные вещи. В обязательном порядке у всех отбирали сигареты и спички. По коридору мы прошли в амфитеатр. Офицер записывал фамилию, номер удостоверения личности и адрес.

Зал произвел на нас фантастическое впечатление: на скамейках совершенно неподвижно сидели около двух тысяч человек. Приказ был строгий: не шевелиться, поэтому сидящие люди казались статуями.

Спустя некоторое время армейский полковник Эспиноса, тот самый, что позднее стал комендантом Национального стадиона, взял в руки микрофон и повторил приказ, запрещающий шевелиться. Он пояснил, что наверху, на галерее, в четырех ее углах, установлены четыре пулемета 3-го калибра, готовые в любой момент открыть перекрестный огонь.

Полковник очень гордился этими особенными пулеметами, так как они делали более тысячи выстрелов в минуту и использовались не где-нибудь, а в войсках НАТО. Но главное их достоинство, по словам полковника, заключалось в том, что эти пулеметы входили в арсенал Третьего рейха и находились на вооружении «его славной армии». Специалисты, добавил полковник, называют этот вид оружия за его эффективность «пилой Гитлера», ибо одна очередь такого пулемета может разрезать человека на две части.

Полковник Эспиноса говорил назидательным тоном наставника, которому не чужда ирония:

— Давайте, ребята, договоримся, никто не шевелится. В противном случае нам придется пустить в ход пулеметы. Вы же самые худшие представители чилийского народа, отбросы страны, так что церемониться с вами мы не будем!

Я присел на скамейку. Как оказалось, до самой субботы. А была только среда, семь часов вечера. Я уснул сидя.

В четверг было немного полегче — я смог пойти в уборную. На стадионе собралось уже более четырех тысяч человек.

По-видимому, никто не собирался предоставлять нам особый комфорт. Трубы в туалете были забиты, и жидкость лилась через край. По спортивному залу текла смесь из разных нечистот.

В одиннадцать принесли кофе. Его хватило только для половины арестованных. В следующие дни не было никакой другой пищи, кроме миски фасоли в восемь часов вечера.

Продолжает Эстебан Карвахаль. Нас пронумеровали. Я оказался три тысячи каким-то. Спали на сиденьях, в проходах, на спортивной арене. В четверг нам дали поесть — миска фасоли. Хватило только для половины людей. Мне не досталось. Объяснили все очень просто: «Мы не можем оставить без еды солдат. Сначала им, потом вам». Моей пищей в тот день была кожура апельсина — ее, по-видимому, бросили во время последней игры. Другие нашли скорлупки земляных орехов и даже сочли их удобоваримыми. Кто-то рассказывал потом, что один несчастный извлек скорлупку даже из плевательницы, когда выяснилось, что больше ничего нигде не осталось. Многие вынужденно довольствовались одной водой.

Солдаты были не из Сантьяго, а из полков, расквартированных в Антофагасте и Вальпараисо. Их то и дело меняли. С некоторыми из них мы вступили в контакт, так как нуждались в сигаретах. Солдаты устроили здесь свой «черный рынок», хотя мы договорились между собой не платить им больше двухсот эскудо за пачку сигарет «хилтон». Цена спекулятивная, но что мы могли поделать?

Неожиданно начались драмы. Парень, выдавший товарища в казарме «Такны», стал проявлять явные признаки сумасшествия. Среди командовавших нами офицеров был один чернобереточник, человек крайне жестокий, именовавший арестованных «личным составом». Товарищи дали ему кличку «Начальник личного состава». Когда у парня голова оказалась уже здорово не в порядке, один не очень умный арестованный сказал ему: «Ты крестник Начальника личного состава». Мальчишка поверил и стал настойчиво кричать: «Крестный, крестный!» Возник переполох. Дело принимало, казалось, опасный оборот, потому что обстановка была весьма напряженной. Несколько человек отправились к офицеру с просьбой убрать этого парня, поскольку тот потерял рассудок. Офицер не обратил на просьбу никакого внимания. Позднее один новобранец, решив продолжить шутку, сказал парню: «Ты теперь сам военный». Этого оказалось достаточно, чтобы парень начал ходить из конца в конец парадным шагом, делать строевую стойку и выкрикивать слова команды. Иногда он становился очень агрессивным и досаждал всем. Однажды он совсем потерял контроль над собой. Произошло это как-то неожиданно. Неизвестно почему, возможно в результате приступа сумасшествия, он вдруг бросился на одного солдата и стал отнимать у него винтовку. Произошла схватка. Солдат рванулся назад и сумел вырваться из рук парня. Прозвучал выстрел. Мы увидели, как парень с красным отверстием в животе цепляется за перила галереи (схватка произошла именно в этом месте), смотрит широко открытыми глазами, будто спрашивая, что происходит. Наконец он упал замертво. Солдат, молодой новобранец, стоял к нам спиной, опираясь на колонну. Но вдруг ноги у него подкосились, и он стал сползать вниз, пока не сел на пол. Солдат был совершенно подавлен. Вдруг, неожиданно для всех нас, он заплакал.