Из боя в бой. Письма с фронта идеологической борьбы - Юрий Жуков

И первый вопрос, который задает Лэнгдон Бретту, это — вопрос в упор:

— Что ты чувствовал, когда убивал человека?

— Сэр, — спокойно отвечает Бретт, — когда я убивал человека, я чувствовал только, что спасаю свою собственную жизнь. Я убивал только тех, кто хотел убить меня.

— Гм — м, ты не дурак, — раздраженно замечает старый сенатор.

Он ревниво наблюдает за Бреттом, и с каждым часом, с каждым днем этот негр все меньше нравится ему. Бретт отказывается от стипендии в Чикагском университете, которую выхлопотала для него Алиса, чтобы ее черный друг смог работать над докторской диссертацией; он хочет остаться в этом городе и учить черных детей в школе. Бретт отправляется в общественную библиотеку за книгой, что вызывает пересуды и сплетни; хотя неграм официально не запрещено появляться в библиотеке, но ведь всем известно, что туда ходят только белые. Бретт намеревается поехать в город Атланту на конференцию, где соберутся белые вместе с черными, чтобы обсудить вопросы организации школ, отмены избирательного налога, предоставления работы для демобилизованных солдат; известно, что среди организаторов этой конференции есть коммунисты.

— Ты собираешься устроить революцию? Не стесняйся, говори!.. — раздраженно говорит Бретту старый сенатор. — Я вижу тебя насквозь. Приберешь к рукам здешних негров, подымешь средь них недовольство, вобьешь им в головы разные идеи, вызовешь беду…

Сенатор опережает события — Бретт отнюдь не является коммунистом, революционером. У него еще нет определенной программы действий. Но он явственно ощущает, что жизнь надо менять, что нельзя жить по — старому.

— Знаете ли вы, что было для меня главным в армии? — говорит он Алисе. — Заставить моих солдат верить, что они воюют за лучший мир… Всю войну мы жили надеждами. Мы воевали за эту веру в будущее. Теперь надежды должны оправдаться.

Тем временем в местной газете уже появляется статья, направленная против Бретта, — статья о неграх — ветеранах: «Во время войны они имели привилегию носить военную форму, но им не следует думать, что мы будем теперь пить и есть с ними за одним столом, как будто мы освобожденные итальянские крестьяне или французские радикалы. Здесь — Америка. Наши традиции священны, и мы гордимся этим».

Даже старая мать осуждает Бретта:

— Осторожнее, сын! Ты стоишь на самом краю пропасти и смотришь вниз… Отвернись, сын… Бог любит нас, униженных…

Но Бретт не слушает советов матери. Он собирается на конференцию в Атланту, и младшая дочь сенатора, Нэвви, которая симпатизирует ему, достает для него билет на поезд. Сенатор утратил терпение. На помощь ему приходит случай: жених Алисы, прогрессивный писатель Меррик, теряет золотые часы, подаренные ему Лэнгдоном, — часы с надписью «Честь превыше всего». Сенатор решает обвинить Бретта в краже и засадить его в тюрьму. Дочь Лэнгдона Алиса энергично защищает Бретта, она протестует против обыска, который отец учиняет в комнате негра.

— Такого позора никогда не бывало в нашем доме, — с горечью говорит она.

Но… тут свершается нечто такое, что окончательно потрясает старый дом Лэнгдонов и совершенно в новом свете показывает эту семью, кичившуюся своим либерализмом на протяжении десятилетий. Нэвви осознает, что детская привязанность к Бретту переросла в любовь. Бретт также любит Нэвви. Обыватели городка выследили их на прогулке. Скандал! Черный преследует белую! Семья Лэнгдонов потрясена. И здесь — кульминационный момент пьесы: зритель видит, как слетает либеральная шелуха и обнажаются корни старых рабовладельческих традиций, корни, уходящие глубоко в землю.

Нэвви признается Алисе:

— Я люблю его.

И Алиса, которая еще вчера добывала стипендию в Чикагском университете для Бретта, которая так горячо защищала его от несправедливых обвинений отца, холодно говорит младшей сестре:

— Лучше бы ты умерла!.. Не прикасайся ко мне…

Она подходит к телефону и вызывает шерифа, чтобы тот арестовал Бретта по подозрению в краже часов, хотя прекрасно понимает всю чудовищность этого нелепого обвинения…

Жених Алисы, Меррик, потрясен всем этим. Он протестует, оп уговаривает, умоляет невесту отослать шерифа, когда тот придет арестовывать Бретта, сказать, что произошло лишь недоразумение; он говорит, что она не должна вмешиваться в жизнь Нэвви.

— Нет, это мое дело, — говорит Алиса, — это дело каждого белого человека… Иначе как же, по — твоему, мы сохраним чистоту белой расы? Ты сентиментальный дурак!

Меррик с горечью убеждается в том, как он ошибся в Алисе.

— Цветок прекрасен и очень нежен, — говорит он, — а под землей корни, и, если случайно взглянуть на них… они переплелись и скрестились, как будто душат друг друга…

Только сенатор доволен. Он горд тем, что его старшая дочь «вернулась к законам плантаторов, к законам белых», как она сама об этом заявляет. Только одно событие омрачает торжество Лэнгдона: как раз перед появлением шерифа к нему приходит служанка Гоней и отдает часы, которые она нашла в подвале в грязном белье. Сенатор забирает часы, сует служанке десять долларов и приказывает ей молчать.

— Черный парень пойдет в тюрьму, — говорит он ей, — это я знаю! Скверный негр!

Лэнгдон успокаивает себя старой иезуитской мыслью о том, что в борьбе все средства хороши. И Бретта арестовывают, избивают, бросают в тюрьму по обвинению в краже часов, которые лежат в кармане у сенатора…

Финальные сцены пьесы рисуют распад семьи Лэнгдо-нов. Нэвви уходит из дома — здесь повторяется ситуация, уже знакомая советскому зрителю по пьесе Хеллман «Лисички»: Нэвви еще не знает, что она будет делать, но понимает, что больше не может оставаться в этом душном, затхлом мире.

— Я должна научиться что‑нибудь делать, — говорит она. — Я найду себе работу. Я не хочу бесполезно прожить свою жизнь.

Алиса в смятении. Когда выясняется подлог Лэнгдона (его разоблачает Меррик, которому Гоней рассказала всю историю часов), ее охватывает сложная гамма переживаний; она не может отрешиться от своих устоев, но в то же время ей хочется как‑то загладить свою вину перед Бреттом; и она обещает ему снова помогать работать в школе, если она останется в городе.

— Чтобы меня повесили? — иронически спрашивает Бретт. Он больше не верит Алисе. Он ненавидит ее и прямо говорит ей об этом.

Авторы не ставят всех точек над «i>. Они предоставляют зрителю самому додумывать, как сложатся судьбы их героев. Одно несомненно: впереди борьба, тяжелая, упорная и непримиримая. Старый сенатор уходит в лагерь фашистов, в лагерь людей, которые, как он сам говорит, «вооружаются и ждут своего часа».

— Они готовы бороться и убивать, — заявляет он Алисе. — У них есть оружие. Я уже давал им деньги, и я дам еще. Я ухожу к ним, они мои союзники…

Так обнажаются глубокие корни расовой и классовой ненависти, которые в течение десятилетий были прикрыты покровами лжелиберализма и лжедемократизма. Авторы пьесы показали этот процесс ярко, выпукло и убедительно, и театр «Фултон» умело и талантливо передал зрителям заложенные в ней идеи…

И вот мы уже сидим с одним из авторов этой пьесы, Джеймсом Гоу, и ведем разговор о «Глубоких корнях», о тех событиях и обстоятельствах, которые побудили его и д’Юссо взяться за эту тему — о современном американском театре, о его проблемах и трудностях…

Гоу, худощавый, стройный американец средних лет, держа в руке стакан с виски, разбавленным содовой, время от времени встряхивает его и прислушивается к хрустальному звону льдинок, плавающих в нем. Жарко — осень в Нью — Йорке дблгая и душная. В тесной комнатке, где мы собрались, нет установки с искусственным климатом: пока еще эта штука далеко не всем по карману. И Гоу, вытирая влажным платком лицо, продолжает свой долгий разговор:

— Я знаю, что многое из того, что вы видите здесь, для вас внове и вчуже. Нам рассказывали о тех удивительных условиях, в которых работают ваши театры. Мы пока об этом не смеем и мечтать. Кстати, мне говорили, что нашу пьесу собирается ставить ваш театр Вахтангова. Я уверен, что они там получат в свое распоряжение все необходимое. А у нас…

Гоу на мгновение запнулся, потом, овладев собой, продолжал:

— У вас, как правило, существуют постоянные театральные труппы; они ставят различные пьесы, но при том остаются слаженным коллективом. В Соединенных Штатах таких театров почти нет. Вот только работает на Сорок восьмой улице постоянная Драматическая мастерская Эрвина Пискатора — вы туда обязательно сходите! — да в Гарлеме на Сотой улице функционирует первый Негритянский репертуарный театр. Это небольшая труппа актеров из Западной Вирджинии, сейчас она дает премьеру «Улица ангелов»; это классическая английская мелодрама — детектив восьмидесятых годов. Туда вы тоже сходите. А Бродвей… На Бродвее дела обстоят следующим образом…