Аполлинария Суслова - Людмила Ивановна Сараскина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Н. И. Утин[72] – Н. П. Огареву // Литературное наследство. Т. 62. С. 629–630.
24 ноября. Вторник
Престранная история! Есть у Мир. Англичанин, с которым я несколько раз говорила. Он немолод и очень серьезен. Мы несколько раз, оставаясь одни в зале после обеда, говорили с большой симпатией: о французах, о направлении русского общества; разговор всегда начинала я. Потом я как-то перестала с ним говорить, но в обыкновенное время являлась в залу, куда приходил и он.
Мы оба молчали.
В воскресенье (22) он объявил, что через два дня едет в свой дом. В этот день за обедом я была очень грустна и почти не ела, так что это заметили (Тум. и m-me). Мне было скучно в этот день особенно потому, что я чувствовала свое одиночество. М-те Мир. с А. Тум. и прочими были на конц[ерте], а мне не сказали, что пойдут, хотя я прежде высказывала желание быть в концерте. «Черт с ними», – подумала я и после обеда заговорила с Англич[анином]. Я его спросила о Д. Ст. Милле[73]. Он с большой живостью отозвался на мой вызов говорить. Алхазов вмешался в наш разговор. Я стала им рассказывать, что в библиотеке есть один молодой человек, который со мной заговаривает, что он показал мне в своей книге трактат философа какого-то про любовь и спрашивал моего мнения, что мне доставило много смеха.
В этой статье автор говорит, что человек рожден думать, но этого недостаточно для полного развития, нужно испытать страсть, любовь и самолюбие.
Алх[азов] и Анг[личанин] очень этому смеялись. Алхазов заметил, что молодой человек, должно быть, очень молод. Они меня спросили, что я ответила. Я сказала, что нашла эти идеи средневековыми, что любовь и самолюбие могут быть, но смешно их обрабатывать, когда у нас так много дела, дела необходимого, что куда нам такая роскошь, когда мы нуждаемся в хлебе, умираем с голода, а если едим, то должны защищать эти права миллионами солдат и жандармов и прочая. Я говорила с большим жаром, в комнате было много народа и между прочим Уильям, который сидел подле Анг[личанина] и иногда с ним перекидывался словами. «Этот молодой человек, – сказал мне Анг[личанин], указывая на Уиль[яма], – заметил, что мы говорим с симпатией».
– Может быть, – сказала я.
– Может быть, – гов[орил] он, – а молодой человек (в библиотеке)?
– Что, – сказала я в припадке веселости, – я не монополист.
И мы очень хохотали, мой дерзкий ответ видимо понравился Англич[анину].
Он возобновил разг[овор] о молодом человеке и сказал, что это смешно, но лично, может быть, очень интересно. Потом он сказал, что молод[ой] челов[ек] может быть заинтересован лично в любви и самолюбии. Я сказала, что не имею права этого думать. Вдруг Ан[гличанин] мне говорит, что он в продолжение года постарается мне [по]лучше объяснить свое мнение о любви… и амбиции. Я посмотрела на него с изумлением, m-me сидела недалеко.
– Т. е. в продолжение года я надеюсь лучше говорить по-французски, – сказал он.
На другой день за завтраком при встрече со мной он был суров. Мар. спросил, где его квар[тира] в Лонд[оне], что он поедет в Англию в январе и зайдет к нему.
– Вы приедете в Пар[иж] в ян[варе]? – спросила m-me.
– С’est probable![74] – ответил холодно Ан[гличанин].
После обеда я, по обыкновению, прошла в залу, куда и он скоро явился; несколько времени мы сидели вдвоем; он был угрюм и молчал.
На следующее утро (сегодня) m-me его спросила:
– Вы завтра едете, s-eur?
– Не знаю, – сказал он, – это еще неизвестно.
Я почувствовала сильное желание расхохотаться и отодвинулась к спинке стула, таким образом спряталась от глаз Ан[гличанина]. Однако мне было любопытно, что после всего этого от него будет, но ничего еще не было.
А люблю-то я все-таки С[альвадора].
5 декабря, суббота
Вчера была в кафе Rotond, где встретила и познакомилась с молодым медиком[75], голландским подданным, которого, впрочем, можно считать русским: он говорит и думает по-русски; родился и воспитывался в России и России хочет служить. Сегодня он у меня был, и мы долго говорили. Странный человек! Когда я сказала к чему-то, что в данном случае люди унизились бы до степени животных, он сказал: «так вы аристократка!» и потом доказывал, что животные умнее людей, ибо они умеют держать себя с людьми и понимают их, но что человек в обществе животных гораздо более невежда, что лошадей он считает святыми, а в природе уважает только нервы, которых расстраивать в животных без причин не позволит себе, что религия очень хорошее средство против подлецов. Он возражал на мое желание ехать в Америку, что там ничего нет хорошего, что змей можно видеть в Jardins des Plantes, что гораздо удобнее, ибо они за решеткой.
Ненавижу Париж и не могу оторваться от него. Может быть, потому, что этот город действительно имеет что-то для тех, у кого нет определенного места и цели. Желание видеть Америку не покидает меня… Несмотря на присутствие новых лиц, новых занятий, меня преследует одна мысль, один образ… И что я в нем нашла?.. То ли, что понятия его так узки, что он не может судить о некоторых вещах. Нет, это то, что нет людей, что в других людях все так мелко, прозаично.
12 декабря, суббота
Сегодня был Задлер[76].
– Знаете что, – сказал он, – мы хотим ехать в Англию, так, небольшая компания. Хотите, поедемте вместе.
– В самом деле, но как же? Когда?
– Да скоро, скорее очень удобно, дешево, главное, 37 ф[ранков] взад и вперед, билет на месяц, можно там пробыть неделю, все осмотреть и назад.
– В самом деле, это недурно.
– Так что же, поедемте!
– Поедемте, но как же, знаете ли язык?
– Нет, да это ничего, можно научиться.
– Но как же, когда?
– Да нужно торопиться, возьмите учителя, неделю займемся и баста.
– Как, только неделю?
– Ну да, а то что же? Что мы изучать, что ли, будем: подайте, принесите, позвольте спросить, где такая-то улица; вот ведь все, что нам нужно.
– Но одна неделя! согласитесь.
– Да что тут размышлять! Давайте завтра учиться, я сегодня же отправляюсь отыскивать учителя. Да что
