На широкий простор - Колас Якуб Михайлович

Деда Талаша и Нупрея удивил рассказ Панаса о его освобождении из тюрьмы. Панасу помог вырваться из неволи польский солдат, стоявший там на посту. Кто он такой, этот добрый человек, Панас не знает. Солдат разговорился с Панасом, расспросил, откуда он, за что его посадили. Видно было по всему, что он сочувствовал Панасу. И вот, когда этот солдат стоял на посту уже в третий раз и Панас попросил вывести его на двор, солдат неожиданно шепнул ему:

— Подожди немножко: я выпущу тебя… — а сам осмотрелся по сторонам. Через несколько минут он выпустил Панаса.

— Иди, хлопец, и назад не возвращайся, да смотри, чтоб не поймали, а если словят, говори, что сам убежал. Я потом подниму тревогу, а ты за это время постарайся скрыться так, чтоб тебя не нашли.

Солдат волновался, и по лицу его было видно, что он не шутит. Было это на рассвете. Через час, когда Панас, осторожно пробираясь, выскользнул из местечка и зашагал к лесу, его окликнул польский часовой. Зная, чем может кончиться для него эта задержка, Панас задал такого стрекача, что только снег вихрем летел из-под его ног. Пока он добежал до леса, солдат успел несколько раз выстрелить. Боль в ноге Панас почувствовал потом, когда был уже далеко в лесу.

Рассказ Панаса произвел хорошее впечатление на деда Талаша и Нупрея и заставил их посмотреть на польских солдат другими глазами. Выходило, что не все поляки такие жестокие люди, как казалось деду, что есть среди них и добрые. Но все же одной доброты было еще мало, чтобы полностью выяснить причины такого отношения польского солдата к Панасу.

— Разные люди есть и среди польских солдат, — сделал вывод Нупрей.

— Да, — согласился дед Талаш. — Есть и среди них такие люди, что не сочувствуют панам и воюют против своей воли. Пан есть пан, а наш брат простой человек, бедняк — у него свои думки есть и свой интерес, все равно, поляк он или немец.

Вспомнился деду Талашу Невидный. То, что говорил Невидный и что показалось тогда деду неясным, теперь начинало доходить до его сознания.

Дед Талаш и Нупрей имели все основания отказаться сегодня от разведки местечка. Приходилось довольствоваться теми сведениями о легионерах, которые сообщила жена Балука, и возвращаться назад на Глухой Остров. Другого выхода не было: не оставлять же парня в лесу или у чужих людей, где его легко могут обнаружить.

Освобождение Панаса из неволи и случайная счастливая встреча с ним меняли планы деда Талаша. Теперь все будет зависеть от Букрея. Когда дед подумал обо всем этом, он пришел к выводу, что и у него и у Букрея руки теперь развязаны и что у них больше возможности для достижения намеченной цели.

Мерно и плавно покачиваются самодельные носилки, сделанные Нупреем. Две пары крепких рук несут Панаса лесными дебрями, темными тропами. Панасу хорошо и удобно колыхаться в люльке из волчьей шкуры. Он закрывает глаза, дремлет и мечтает. Вся эта необычайная обстановка, то, что его несут двое мужчин, несут, как раненного на войне, настраивает Панаса на особый лад. Нога его ноет тупой болью, но он не жалуется на это, потому что боль оправдывает Панаса в его собственных глазах и дает ему право на то, чтоб его несли на носилках. Он думает о том, куда его несут и что он там увидит. Перед его глазами встают фигуры грозных воинов, красноармейцев и партизан. Они рисуются Панасу в фантастическом виде. Он думает и о своей хате, о старой матери, о Максиме, о своих товарищах. Каких только интереснейших историй не расскажет он, когда встретится с ними!

Сквозь ветви деревьев просвечивает серое, затянутое облаками небо. Сон и явь сливаются в одном шумном многогранном образе молодой жизни с ее радостями, и тревогами, и бесконечными проявлениями.

Просыпается Панас уже на Глухом Острове. Возле него полыхает костер. Чья-то заботливая рука укрыла его теплой шубой. Вокруг огня стоят и сидят люди в военной форме. Среди них чернеют фигуры крестьян, вооруженных винтовками. На коротком толстом обрубке дерева сидит огромный широкоплечий человек с крупными, резкими чертами лица, со светлыми жесткими усами. Спокойные серые глаза его смотрят в записную книжку, медленно ползут по строчкам исписанной страницы. Возле него стоят двое партизан с ружьями и человек без ружья, с топором за поясом. Широкоплечий отрывает взгляд от книжки, поднимает глаза на человека с топором за поясом, о чем-то расспрашивает.

Человек отвечает, говорит долго. Широкоплечий внимательно слушает, потом что-то заносит в свою книжку.

— Ну, как ты чувствуешь себя? — К Панасу подходит Нупрей, глядит на него с ласковой улыбкой, показывая белые, ровные зубы.

— Хорошо, — отвечает Панас и шевелит раненой ногой, — я уже потихоньку и сам пойду.

— Ну, вот видишь!

Улыбка Нупрея еще шире раздвигает его черные усы.

— Это тебе волчья шкура здоровье принесла! — смеется он.

Их окружают красноармейцы и партизаны. Интересно посмотреть на хлопца, побывавшего в неволе у врагов. Панаса забрасывают вопросами. Он не успевает отвечать на них. Вопросы и замечания порой такие, что и ответа на них не найдешь.

Вся эта обстановка для Панаса непривычна, и ему немного не по себе среди шумного сборища взрослых людей. Он ищет глазами отца, но деда Талаша тут не видать. Наконец к Панасу подходит широкоплечий человек с жесткими усами. Он закончил беседу с человеком, у которого топор за поясом, и спрятал в карман записную книжку.

— Ну, молодец, как поживаешь? — спрашивает он Панаса.

— Ничего, хорошо.

Панас старается держаться мужественно.

— Молодчина, — хвалит его Букрей, — ты должен теперь быть закаленным солдатом… Хочешь воевать?

— Хочу, — смело заявляет Панас.

— Казак хлопец!

Букрей разговорился с Панасом. Он расспрашивал его, как обстоят дела у поляков, что он там видел и слышал. Панасу легко было отвечать на вопросы этого грозного на вид усатого дяди. Этот дядя сумел поставить себя на одну ногу с Панасом, умел ввернуть в разговор меткую шутку и развеселить паренька.

— Ну, отдыхай, дружок, поправляйся! Сильные люди долго не болеют, — сказал Букрей, заканчивая беседу с Панасом.

Панаса накормили и дали ему отдохнуть. За ним присматривал Нупрей, за которым утвердилась уже слава врача и санитара.

Деда Талаша действительно тут не было.

Дед Талаш помнит данное им слово. Сегодня вечером кончается срок — он должен быть возле Долгого Брода, как было условлено с Мартыном Рылем. Теперь дед Талаш — вольный казак. Он избавился от своей тяжелой заботы, и его отцовское горе обернулось в радость: он нашел своего сына и оставил его на попечении надежных людей.

С ведома Букрея дед Талаш собирается в поход к Долгому Броду. Спутники ему не потребуются, он хочет пойти туда один, чтоб не беспокоить людей. Но сопровождать его сами вызываются Куприянчик и Аскерич, верные бойцы деда. Объясняют они это тем, что небезопасно одному человеку пробираться в ночную пору. Кроме того, им хочется повидать Мартына Рыля и посмотреть его карабин, хотя про это они и не говорят.

Ночь уже опустила свое покрывало на леса и болота застывшего в немоте Полесья, когда дед Талаш и его спутники пришли к Долгому Броду. У деда Талаша мелькнула раньше мысль захватить с собой волчью шкуру: очень интересно было бы подать условный сигнал именно в волчьей шкуре. Дед Талаш любил эффектные сцены. Но на волчьей шкуре лежал Панас, и дед не хотел тревожить сына ради своей выдумки, тем более что Мартын Рыль мог и не прийти.

— Ну, стойте же, мои соколы, тут, а я пойду кликну моих волков, — сказал дед Талаш и исчез за ветвями.

Отошел он шагов пятьдесят, остановился, сдвинул на затылок шапку, поставил кулак на кулак, сделав из них трубку, кашлянул, пригнулся и завыл в кулаки… Завыл сначала тихо, низко, а потом вой его начал крепнуть и повышаться в тоне, а вместе с этим медленно разгибался и дед Талаш, поднимал кулаки и голову все выше и выше и наконец закончил всю эту музыку страшным, жутким воем.

Трудно было поверить, что это выл дед Талаш, а не волк.