Учитель и его время - Михаил Кириллов

Контраст: солнце, горы, голубой снег, чистый воздух и гибель, смерть, тряпье, оборванные струны жизни. Покосившиеся фонари, выбитые стекла, осыпавшаяся черепица, продырявленные крыши. Холод, холод, обесчеловеченное жилье. Есть здания внешне целые, на окнах занавески, стекла не выбиты, но в них не живут. Они опасны. Не видно собак.

Над городом как гимн – каменное величественное кладбище, которое пощадила стихия. У стен его сотни гробов – черных, белых – струганых, красных, детских, взрослых… Гробы лежат, стоят, громоздятся. Их явный избыток, хотя, по-видимому, еще не одна тысяча погибших не раскопана. Гробы уже начинают раздавать на доски для тамбуров к палаткам…».

На окраине Спитака развернут военно-полевой госпиталь. Хирурги оперируют. Среди офицеров много саратовских выпускников. Работают здесь и специалисты из института «Микроб» (Саратов) – по весне возможна эпизоотия.

Поездка, в, Ленинакан – второй – по величине город Армении.

Рассказывают очевидцы – сотрудники госпиталя.

«Здесь каждый как-то пострадал. У кого-то семья погибла, у кого-то чудом осталась целой, но завалило жилье, некуда было деть детей».

«Все рухнуло в один миг. Плиты домов рассыпались, как труха. Гибель носила массовый характер. 8—9.12. Трупы повсюду: возле развалин и дорог. Не в чем и некому было хоронить. Гробы стали завозить из Еревана только 10—11.12. Трупы лежали и на кладбище – без головы, без ног. Если бы не военные, никто бы их не убрал. В рухнувшем госпитале погибли 8 больных и 3 медсестры».

«Начальник медицинского депо потерял дочь и обезумел, долго не могли его найти, иначе раньше можно было бы получить палатки, имущество и развернуть работу. Через час поставили первую палатку и начали принимать раненых. Хирург уже у операционного стола обнаружил, что работает в тапочках. Офицеры разрывались между работой и детьми. Семьи, оставшиеся без крова, разместили в палатках. Холод, плач и стоны. Раздавали солдатскую пищу и самым маленьким».

«Условия работы оказались особенно тяжелыми во второй половине 7.12. и в ночь на восьмое, так как не было освещения, недоставало растворов и стерильного материала, только налаживалось взаимодействие коллектива, оказавшегося в экстремальной обстановке, сказывалось испытанное потрясение. Ночью работа шла при свете костров и автомобильных фар, в операционной – при свечах. Диагностика повреждений и тем более состояния внутренних органов была затруднена (холод, невозможность раздеть раненых, скученность, нехватка медперсонала). Распознавание шока основывалось на констатации частого нитевидного пульса, холодного липкого пота и общей заторможенности раненого («засунул руку под фуфайку – холодный пот и скрип, значит, шок и подкожная эмфизема»)».

«Функции персонала бывшего терапевтического отделения складывались стихийно, исходя из обстановки. Врачи развертывали и оборудовали палатки, осматривали поступающих, участвовали в их сортировке, определении показаний и противопоказаний к операциям, подготавливали пострадавших и прооперированных к эвакуации».

К вечеру госпиталь был усилен группой хирургов из Центра, однако и в последующем объем работы оставался большим. Наибольшие трудности были связаны с эвакуацией раненых».

Из Ленинакана все вернулись в Спитак. Здесь Ф. И. Комаров проводил совещание. Присутствовали представители тыла и медслужбы округа. Спасательно-восстановительные работы были еще в разгаре, и предполагалось длительное пребывание здесь госпиталя.

Ф. И. обошел госпиталь. Мороз здесь, особенно ночью, под 20°. Переходя от палатки к палатке, пять генералов глубокомысленно обсуждали различные технические решения утепления палаток. Нужно ли для решения этого вопроса участие стольких высоких генералов? Достаточно было бы одного толкового старшины. Самое эффективное – это добросовестный солдат-истопник. Один солдат – одна печка.

Да, приехать сюда и уехать – это еще ничего, а жить здесь – страшновато. Не зря говорят: «Три дня на Кавказе – ода, три месяца – три строчки, три года – ни звука». Вечером мы с Ф. И. поехали в Ереван. В дороге он выслушал мои соображения об особенностях внутренней патологии при травме и СДР у пострадавших. Короткий одобряющий отклик, быстрая и деятельная реакция. «Работайте по своему плану, главное: быстрее обобщайте накопленные наблюдения».

Поездка в Ленинакан и Спитак позволила многое увидеть.

«Дозвонился до Баку, узнал, что сын Сергей жив и здоров, но патрулирует улицы города… Спокойствия не прибавилось: у солдат автоматы, а магазины к ним – у него…».

«Сумгаит, Баку, Нагорный Карабах – бессилие Горбачева, кризис государственной власти, использование армии против собственного народа…»

Написал письмо академику А. Г. Чучалину. Подумал, что ему интересно было бы услышать голос пульмонолога из этих мест.

«Патология легких у пострадавших проявилась разнообразно: ушибом легкого, стрессовыми синдромами, нервно-психической острой бронхиальной астмой, пылевыми бронхитами, бронхитами у спасателей, обострением предшествовавшей патологии, особенно у призванных из запаса и перенесших в этих условиях ОРВИ. При сдавлении грудной клетки в завалах наблюдались и своеобразные гиповентиляционные и асфиктические состояния».

«Нужно сказать, что здесь многое напоминает Афганистан, войну. Та же массовость трагедии народа, чудовищность и бессмысленность потерь, сходство проблематики травм, психологический стресс. Сходство и в проблеме межнациональной розни. В причудливом сочетании повседневного мародерства и самоотверженной работы людей. Конечно, если это и Афганистан, то свой, «домашний», но от этого только горше».

«Буржуазное перерождение, расслоение народа на бедных и даже очень бедных и богатых только окрепло на фоне национальной трагедии – землетрясения. Как контрастирует с этим интернациональная помощь всего советского народа! А если с тобой, Россия, случится беда, кто тебе поможет?!»

«Вечером звонил Е. В. Гембицкому, делился впечатлениями, мыслями. Мне было сказано, что приобретенный опыт в значительной мере уникален для терапевтов и что никаких усилий жалеть не надо, чтобы его получить. Полученные наблюдения должны найти место в статьях, а может быть, и в книге, посвященной терапевтической помощи пострадавшим при землетрясении».

Пришло время возвращаться. Госпиталь постепенно пустел. Материалы были собраны. 14 января 1989 г. я вылетел в Москву. В самолете рядом со мной сидела молодая армянка.

«Армянская трагедия, – размышляла она, – клубок трех стихий: природной, принесшей массовую гибель и страдания, социальной – расширяющей пропасть между богатыми и бедными, и – рожденной ею – межнациональной, истощающей народы. Преодоление трагедии исторически неизбежно, и это будет делом самого армянского народа».