ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ - Андрей Кураев

«В прежние времена решительно употреблялась краткость в изъяснении, потому что старались не о том, чтобы доставить удовольствие, а — пользу присутствующим. Впоследствии, когда изъяснять Писания стало без всякого затрудения дозволенным для всех и все, исполнившись самомнения, сделались тупы к деланию добра, а начали преуспевать в красноречии, тогда обратились к пустым спорам и богохульствам»[245].

IV eeк.

Первый церковный историк Евсевий Кесарийский дает весьма нелестный отзыв о церковной жизни в период между гонениями в конце III века: «И вот эта полная свобода изменила течение наших дел: все пошло кое-как, само по себе, мы стали завидовать друг другу, осыпать друг друга оскорблениями и только что при случае не хвататься за оружие; предстоятели Церквей — ломать друг о друга словесные копья, миряне восставать на мирян; невыразимое лицемерие и притворство дошли до предела гнусности. Божий суд, по обыкновению, щадил нас… Словно лишившись всякого разумения, мы не беспокоились о том, как нам умилостивить Бога; будто безбожники, полагая, что дела наши не являются предметом заботы и попечения, творили мы зло за злом, а наши мнимые пастыри, отбросив заповедь благочестия, со всем пылом и неистовством ввязывались в ссоры друг с другом, умножали только одно: зависть, взаимную вражду и ненависть, раздоры и угрозы, к власти стремились так же жадно, как к тирании — тираны. Тогда, да, тогда исполнилось слово

Иеремии: Омрачил Гэсподь в гневе Своем дочь Сиона; сверг с небес на землю славу Израиля и уничтожил все ограждения его (ср. Плач 2:1–2)… Все это действительно исполнилось в наши дни. Своими глазами видели мы, как молитвенные дома рушили от верха до самого основания, а Божественные святые книги посередине площади предавали огню; как церковные пастыри постыдно прятались то здесь, то там, как их грубо хватали и как над ними издевались враги… Тогда, именно тогда многие предстоятели Церквей мужественно претерпели жестокие мучения; многое можно рассказать об их подвигах. Тысячи других, не помнивших себя от трусости, при первом же натиске лишились всех сил»[246].

Церковь, наконец, становится господствующей. Значит ли это, что более благоденствующей и более духовной?

Нет — уровень духовенства становится еще более низким: Церкви уже ничего не грозит. Нужно открывать множество новых приходов, потребно огромное количество новых священников. Итог: многие становятся пастырями, не имея к тому призвания от Бога.

Есть целое произведение святителя Григория Богослова, посвященное этой беде. Но оно даже не вошло в дореволюционное издание его творений — столь жестко оно звучало.

«Ты можешь довериться льву, леопард может стать ручным и даже змея, возможно, побежит от тебя, хотя ты и боишься ее; но одного остерегайся — дурных епископов! Всем доступно высокое положение, но не всем благодать. Проникнув взором сквозь овечью шкуру, разгляди за ней волка. Убеждай меня не словами, но делами. Ненавижу учения, противником которых является сама жизнь. Хваля окраску гроба, я испытываю отвращение к зловонию разложившихся членов внутри него.

Но добропорядочные и благовоспитанные мои сопастыри, лопаясь от зависти (вы знаете Фрасонидов: неотесанность не переносит культуры), возлюбленные охотно выслали меня оттуда, выбросив, как выбрасывают какой-нибудь лишний груз из отягощенного корабля.

Ведь в глазах дурных я был грузом, поскольку имел разумные мысли. Затем они возденут руки, как если бы были чисты, и предложат Богу #/от сердца" очистительные дары, освятят также народ таинственными словами.

Это те самые люди, которые с помощью коварства изгнали меня оттуда (хотя и не совсем против моей воли, ибо для меня было бы великим позором быть одним из тех, кто продает веру).

Из них одни, являясь потомками сборщиков податей, ни о чем другом не думают кроме незаконных приписок; другие явились из меняльной лавки, после денежного обмена, третьи — от сохи, опаленные солнцем, четвертые — от своей каждодневной кирки и мотыги, иные же пришли, оставив флот или войско, еще дыша корабельным трюмом или с клеймами на теле. Они вообразили себя кормчими и предводителями народа и не хотят уступить даже в малом.

Они стремятся вверх, как скарабеи к небу, катя шар, только сделанный уже не из навоза, и не опуская голову к земле как раньше: они думают, что имеют власть над небом, хотя болтают всякий вздор и даже не могут сосчитать, сколько у них рук или ног.

Но разве все это не великое зло, недостойное епископского сана, о дражайший?! Поэтому-то и должны быть тобой избираемы лучшие люди: ведь едва ли кому-нибудь из людей средних способностей, даже если бы он и ревностно поборолся, довелось бы одолеть лучших людей.

Они — львы по отношению к более слабым, но псы по отношению к власть имущим; они — хищники с прекрасным чутьем на всякое угощение; они истирают пороги дверей власть имущих, но не пороги мудрых; они думают только о своей выгоде, но не об общественной пользе.

Не владея речью сами, они связывают с помощью закона язык тех, кто более красноречив.

Таинственная вещь: в то время как уже почти вся вселенная получила от Бога столь великое спасение, сколь недостойных предстоятелей мы имеем [в Церкви]!

Я буду кричать о правде, хотя она крайне неприятна. Мне стыдно сказать, как обстоят дела, но я все же скажу. Хотя мы поставлены быть учителями блага, мы являемся мастерской всех зол и наше молчание кричит (даже если будет казаться, что мы не говорим). Мы же с легкостью поставляем на кафедру всех, если только они желают этого, делаем их начальниками над народом, и при этом не исследуем внимательно ни их настоящее, ни прошлое, ни деятельность, ни подготовку, ни круг знакомых, но поспешно [поставляем] тех, которые показались нам достойными престолов.

В самом деле, если мы знаем, что избранного власть в большинстве случаев делает хуже, то какой же благоразумный человек предложит того, кого не знает? И в то время как в дурных клячах нет недостатка повсюду, чистокровных лошадей разводят в домах богачей, — то почему предстоятеля находят с легкостью, да еще новичка, который не понес трудов.

О быстрая перемена нравов! О дело Божие, доверенное игральным костям! Или: о комическая маска, одетая неожиданно на одного из самых скверных и ничтожных людей: и вот перед нами новый блюститель благочестия! Поистине велика благодать Духа, если среди пророков и дражайший Саул!

Вчера ты был среди мимов и театров (а что было, кроме театров, пусть разузнает кто-нибудь другой), сейчас же ты сам для нас необыкновеное зрелище. Сейчас ты степенен, твой взгляд наполнен только кротостью (за исключением того, что втайне ты предан старой страсти). Вчера, ораторствуя, ты продавал судебные процессы, поворачивая то в одну, то в другую сторону все, что касается законов. Сейчас же ты внезапно стал мне судьей и как бы вторым Даниилом. Вчера ты находился среди женоподобных танцовщиков, выводил песни и гордился попойками. Сейчас ты блюститель целомудрия дев и замужних женщин. Вчера Симон Волхв, сегодня Симон Петр! Ax какая быстрота: вместо лисы — лев!

Скажи мне, любезный, ты, бывший сборщиком податей или оставивший какую-нибудь должность в армии, как ты, будучи прежде бедным, а затем превзошедший Креза своими доходами (владея домом, который полон слез), проник в святилище и завладел престолом?

Тебя изменило крещение, которое является очищением? Постой! Пусть это будет явлено! Ведь крещение не есть очищение характера человека, но очищение лишь того, что произрастает из его характера, Предположим, что некто неплохой человек. Достаточно ли будет этого? И что же, мы будем любить самое восковую дощечку, которая переписана и с нее стерты прежние отпечатки? Ищи благодать! Потому что сейчас я вижу в тебе должника, хотя кафедра поднимает тебя на большую высоту.

Допустим также, что епископство есть совершенное очищение. Высокое положение изменило тебя: я вижу ангела. Верующий, уважающий те же законы, что и я, примет это с готовностью, потому что верит учению [Церкви]. Но тот, кто стоит вне [Церковной ограды], не знает, как иначе судить о благе веры, если [у священнослужителей] нет доброго имени: и хотя он не видит ни одного своего недостатка, он становится строгим обличителем твоих. Как, скажи, мы убедим его составить о нас иное мнение, отличное оттого, которое уже внушили ему своей жизнью? Как заградим ему уста? И какими доводами?

До какой же степени все перепуталось!

На каком основании наше учение оказывается столь дешевым?

Кто ораторствовал или же исцелял недуги прежде нежели изучил искусство произнесения речей или характер болезней? Сколь малого бы стоили искусства, если, только захотев, можно было бы тотчас овладеть ими! Но довольно всего лишь приказа, и предстоятель в один миг оказывается полным совершенством!