Дочери Лалады. (Книга 2). В ожидании зимы - Алана Инош

«Славка-славушка, покажи нам дорогу», – обратилась к птичке бабушка. Видно, она узнала её по песне.

Птичка чирикнула и перепорхнула на соседнее дерево, кося на людей глазом-бусинкой и вертя головкой.

«За славкой ступайте, – прошептала бабушка. – Она нас к яснень-траве отведёт».

Затаив дыхание и стараясь двигаться плавно и мягко, чтоб не испугать птичку, все направились за нею.

«Кудесница ты, бабуся», – с улыбкой шепнул Соколко, неслышно ступая по траве.

Долго ли, коротко ли шли они – а солнце между тем уж совсем село, темнеть стало в лесу. Бабушка снова пошептала, взмахнула рукой – и из-за деревьев к путникам начали слетаться светящиеся жучки. Их собралось так много, что и никакого огня не требовалось. Цветанка прекрасно видела лица ребят, улыбку Соколко под лихо подкрученными усами и каждую складку бабушкиной одежды. Трое мужиков вели под уздцы отпряжённых коней, взятых на случай, если травы окажется много.

«Под ноги глянь», – шепнул вдруг Первуша.

Цветанка глянула… Оказалось, что шли они по колено в серебристо мерцающей траве с зеленовато-серыми узкими листочками и знакомыми жёлтыми цветами, похожими на очень мелкие одуванчики. Стебли и листья густо переливались колдовскими искорками, будто схваченные инеем, а в нос Цветанке лился запах, который она не спутала бы ни с каким другим – запах горького мёда.

«Бабуся! – взволнованно воскликнула она. – Яснень-трава!»

Бабушка улыбалась.

«Есть, значит, травушка… Сколько её?»

Цветанка огляделась со сладостным замиранием души: чудо-трава росла всюду, куда только достигал взгляд. Много было её под деревьями, а впереди раскинулась обширная поляна, озарённая светом взошедшей луны. Она вся сплошь инеевато мерцала, а бледно-жёлтые цветки, по-видимому, ночные, лениво кивали головками в едва ощутимых струях сонного воздуха.

«Охо-хо, охохонюшки, – подивился Первушин отец, сдвинув шапку и почесав в затылке. – Да тут косить – не перекосить, жать – не пережать! Как же мы всё это до телег-то дотащим? Топать-то всё ж таки далеконько…»

«Разберёмся, – сказал Соколко, решительно сбрасывая кафтан и засучивая рукава рубашки. – А ну, ребята, дружно взялись за косы! Мелюзга, – обратился он к Цветанке и мальчишкам, – и вы не отставайте, серпами орудуйте!»

И началась работа… «Вжик, вжик!» – свистели косы, и мерцающая трава ложилась с каждым взмахом. Мужчины косили на поляне, а Цветанка с Олешко, Прядуном и Первушей управлялась под деревьями, где с косой не очень размахнёшься, а серп – самое то. Разогнув ноющую поясницу для краткого отдыха, Цветанка поискала глазами бабушку… И что же? Окружённая свитой светящихся жучков, возле тёмных лап раскидистой ели стояла стройная, молодая и светлоликая кудесница – в травянисто-зелёном плаще с наголовьем, в серёжках из ольховых шишечек и с толстой косой цвета тёмного золота, перевитой ромашками и васильками. Глаза её, прозрачные, как роса, лунно мерцали мудрой улыбкой, а в изящной и по-девичьи нежной ладони желтела горстка пшена. Славка-проводница клевала угощение, сидя на большом пальце прекрасной девы.

Что это было? Может, Цветанка надышалась густым, горьковато-медовым дурманом чудо-травы, от которой на ладонях оставалось переливчато-зимнее мерцание? Протерев кулаками глаза, она усиленно поморгала, и наваждение исчезло: вместо лесной кудесницы славку кормила бабушка. Цветанка охотно поверила бы в то, что ей всё померещилось, если бы не глаза бабули, которые несколько мгновений оставались такими же прозрачно-росистыми и лунно-мудрыми, как у той девы. Впрочем, скоро и это исчезло.

«Бабуля! – кинулась к ней потрясённая этой таинственной сказкой Цветанка. – Ба…»

Вспугнутая птичка вспорхнула на ветку, а бабушка отвесила Цветанке сердитый шлепок.

«Вот голова дубовая! Зачем так шуметь-то? Славушку мне напугала…»

«Бабусь, я…» – заморгала Цветанка растерянно.

«Чего – ты? – проворчала та. – Иди давай, травку собирай. Время не терпит!»

Ещё долго перед глазами Цветанки стояла лесная колдунья… Решив обязательно расспросить бабушку позже, воровка снова принялась за дело – забирала яснень-траву в пучок и подсекала серпом у корня. Её ладони, густо покрытые липковатым соком растения, диковинно переливались искорками.

Скошенную траву стянули верёвками в большие, увесистые вязанки. Каждый мужчина взвалил на плечи по одной, на коней навьючили по три – столько уместилось на их спинах, но всё равно добрая половина всех вязанок ещё осталась. Как быть? Возвращаться за ними – долго, а за один раз всё унести не получалось.

«Надо было всех коней взять, – посетовал Соколко. – Но кто ж знал, что травы будет такая прорва? Эге-ге… Придётся-таки возвращаться».

Цветанка и мальчишки тоже не шли порожняком: соорудив из длинных веток что-то вроде носилок, Олешко с Первушей тащили вдвоём одну вязанку, а Цветанка с Прядуном волокли две. Одна бабушка ничего не несла, но ей доверили вести коней. Мужики сомневались сперва: справится ли старая женщина? Но бабуля погладила животных, пошептала что-то, угостила хлебом с солью из потёртой котомки – и те стали шёлковыми. Их даже погонять и направлять не требовалось – сами шагали за Чернавой.

Так вышло, что на обратном пути им случилось проходить мимо того самого пня, на котором они оставили подарок лесовику. Соколко негромко рассмеялся:

«Гляди-ка… А пирожков-то – тю-тю! Выходит, принял наш дар лесовичок!»

Лес сонно прошелестел что-то, а у Цветанки пробежал по лопаткам холодок. Пенёк был пуст.

Когда траву сгрузили на телеги, Соколко предложил немного передохнуть и утолить жажду. Тяжело опустившись на землю и привалившись спиной к колесу, бабушка устало проговорила:

«Притомилась я, касатики мои… Старость – не в радость, плохой из меня ходок нынче… Скрипят мои косточки, ноги не шевелятся. За остальной травкой ступайте-ка вы сами, а я туточки вас подожду. Пташка-славка вам тропку укажет, не заплутаете».

Так и пришлось сделать. Бабушка протянула Соколко руку, на которой сидела славка, и тот с величайшей осторожностью принял у неё птичку. Славка перепорхнула ему на палец, а с пальца – на ветку, когда они двинулись в обратный путь за остатками травы.

Восточный край неба пожелтел в предчувствии зари, когда они вернулись к телегам снова. Бабушка похрапывала на вязанках яснень-травы, и её не стали будить. Отпустив птичку, Соколко низко поклонился: