Где-то на краю света - Татьяна Устинова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пусть Дух твоего радио никогда тебя не покинет.
Нутэвэкэт скомандовал собакам и стал поворачивать упряжку.
– Как?! – спросила Лиля растерянно. – Уже все?! Я его даже не поблагодарила!
И ринулась было следом за каюром, который бежал рядом с неторопливо разгонявшейся упряжкой. Олег схватил ее за куртку и удержал.
– Я поблагодарил уже. Целовать и обнимать его не надо. В ноги падать тоже не стоит.
Нарта выехала из широких ворот, взметнулась снежная пыль, нестерпимо сверкающая на солнце, каюр что-то крикнул, и упряжка пропала за поворотом.
Некоторое время они молчали.
– Ему далеко до дома ехать?
Олег усмехнулся и боком прижал ее к себе. Солнце слепило, глаза слезились.
– Больше тысячи километров.
– Как?!
– Он сейчас пойдет на Уэлькаль, потом на Эгвекинот к Амгуэме. Оттуда на Ванкарем, Нешкан, Энурмино, а оттуда уже до Инчоуна совсем близко.
– В ванкаремской тундре возросло поголовье оленей, – сообщила Лиля задумчиво и опять сунула руку ему в карман. Рука была мокрой и, должно быть, попахивала собачьей шерстью.
Тысяча километров пути!.. Тысяча километров одиночества. Тысяча километров холода и мрака, когда дни будут все короче, а ночи все длиннее.
Он будет видеть людей только в поселках, которых мало, очень мало на этой планете!..
Людей мало, но те, что есть, помогают и спасают друг друга. Это – закон.
– Пурга кончилась, – сказала Лиля, представляя себе эту тысячу километров пути. – А вчера ночью казалось, что она навсегда.
– Пришел борт. Ты скоро улетишь домой.
Лиля сдвинула шапку, которая то и дело съезжала ей на нос, и спросила с обидой:
– Ты с ума сошел? Никуда я не улечу! Глупость какая.
В своем собственном кармане Олег потрогал ее руку. Он знал, что она улетит, но сейчас не время говорить об этом.
– Как же мы вчера доехали? Сани такие маленькие! И собаки! Они же не лошади и не слоны!
– Я бежал рядом с нартой.
– Тысячу километров?!
Он засмеялся:
– Всего семнадцать по навигатору. По тундре было тяжеловато, а на дороге стало легко. Ты находилась очень близко. Но без Нутэвэкэта я бы тебя не нашел. И никто бы не нашел.
Лиле не хотелось ни вспоминать о случившемся, ни думать, но она знала, что придется – конечно!.. Придется вспоминать и как-то искать человека, который проделал с ней все это, просто чтобы ему не пришло в голову проделать это еще раз.
Но пока можно… отложить, да? Пока можно просто порадоваться солнцу, холоду, снегу, который сверкает, как бриллиантовые россыпи! Она никогда не видела, чтобы снег так сверкал! И человеку, стоящему рядом и держащему ее руку в собственном кармане.
Он вчера вошел в землянку и сказал: «Лиля, это я!» – и это были самые лучшие слова за всю ее жизнь.
Пока можно еще немного побыть на этой планете, которая вдруг стала к Лиле добра и расположена, будто повернувшись какой-то другой своей стороной.
Дом, похожий на серого гренландского кита, почти нависал над обрывом, с лимана несло крепким ледяным ветром, и вдруг оказалось, что сопки на той стороне покрыты снегом, а воды нет, вместо нее лед! Льдины ходко идут, сталкиваются, налезают друг на друга, как будто очень спешат!
Лиля подошла и взялась за ограду:
– Куда они плывут?
– В Ледовитый океан.
Она некоторое время смотрела, ежась от холода и ветра в своем пуховике, а потом от красоты и величия у нее закружилась голова и защипало в глазах. Или от ветра защипало?
Нужно было что-то делать со всеми этими сложными чувствами, но она не знала и не умела ничего с ними сделать, поэтому просто повернулась к лиману спиной:
– Это твой дом?
– Лиля, нам надо поговорить.
– Очень красивый.
– Обыкновенный полярный дом.
– А тот чей? – Она показала подбородком.
– Моего брата.
– А кто у тебя брат? Моряк? Или геолог?
– Губернатор.
Она решила, что он пошутил.
– Лиля, нам надо поговорить. До работы. Пойдем в дом, ты замерзла совсем. Я тебе баню натопил, в баню надо обязательно, а то сейчас все приедут, и мы не успеем.
Тут она поняла, что ничего он не шутил.
– Подожди, как губернатор?! Он же… как его… Господи, я опять забыла, как его зовут!
– Роман Андреевич его зовут. Фамилия Грохотов.
– А как же тогда…
– Мама сначала вышла замуж за его отца, но он погиб, утонул. Потом вышла за моего. Он был из Магадана, преподавал в университете. Мы его очень любили.
– А… сейчас?
– Сейчас родителей нет, – сказал Олег сухо. – Мы остались вдвоем. Лиля, я должен…
– Слушай, а ты на него похож! – вдруг восхитилась она. – Очень похож! На губернатора! В смысле на брата! У вас глаза совершенно одинаковые! И вот это место. – Холодной рукой она провела по его скуле. – А на «Пурге» никто не знает, что ли?! Ну что вы братья?
– Все знают.
– А мне почему не сказали?!
Олег засмеялся и подтолкнул ее к дому. Она так нравилась ему, что он не знал, что делать со всеми этими сложными чувствами. Повернуться спиной?..
– Кто же тебе скажет? Ты пришлый человек, чужак. Московское начальство.
– Ах, ну да, конечно! Слушай, а ты Тане позвонил, что со мной все в порядке? И Алене? И Литвиненко?
– Все в курсе, что ты нашлась. Включая библиотекарей и пограничников. Сан Саныч, полковник Багратионов, скомандовал «отбой». Тебя же все искали!.. Весь город.
Тут она остановилась, взяла его за какие-то очередные шкуры, в которые он был одет, притянула к себе и сказала, глядя в глаза:
– Ну, нашел-то меня все равно ты!
– Лиля!
Баня в брюхе у гренландского кита оказалась самой настоящей, с печкой, широкими полками – и от печки, и от полков несло ровным плотным жаром, – ушатом и ковшиком для воды. Еще были веники, замоченные в кадушке, почему-то из елки.
– Это не елка, – сказал Олег, когда она спросила. – Это стланик, полярная сосна.
– Там были такие ветки. В печке. Сухие! Они сразу занялись, когда я спичку сунула. А я думала, не разожгу никогда! И все там было: и спички, и чайник, и водка…
– В таких местах всегда оставляют что-то для тех, кто может попасть в беду, – сказал Олег сухо. – Хотя тут до города рукой подать, но на всякий случай… И видишь, пригодилось.
– Мы отнесем туда водку?
Он не ответил, шуровал кадушками, переставляя их с места на место. Лиля стояла босиком на горячем лиственничном полу в его вчерашних брюках для сноуборда и футболке, надетой наизнанку. Никакого халата в хозяйстве Олега Преображенцева не нашлось.
– Смотри, я здесь скамейку поставил. Попаришься и залезешь.
– В кадку?! – Она подошла и заглянула. В горячей воде извивалось что-то длинное и коричневое.
– Это ламинарии, морские водоросли. Лучше всего обернуть ими ноги и руки.
– Зачем?!
Как только он вышел, прикрыв за собой дверь, Лиля содрала с себя одежду, пошвыряла ее на пол и ринулась в парную, где пахло хвоей и горячим деревом. Вдруг вернулось ощущение тела, о котором она как будто забыла на время, и ощущение это было болезненным, саднящим. Она долго грелась, и боль и маета постепенно уходили из мышц, а потом ожесточенно терла себя мочалкой, особенно ноги, которые все никак не оттирались. Она все терла и терла, поливалась горячей водой, и это было такое блаженство!.. Шею защипало, когда она и ее потерла, и Лиля подумала – как хорошо, что щиплет! Это значит, что она жива, что тот злой человек не задушил ее до смерти!
Из коротких волос вымывались труха и иголки, как будто она прожила в лесу много дней, и под волосами тоже было больно, и она вспомнила, как драла себя за них, пытаясь спастись от снежных пауков.
Не было никаких снежных пауков!
В кадушку с водорослями она залезла осторожно. Коричневые ламинарии всколыхнулись, и сразу запахло морем и курортом.
Она возьмет отпуск на радиостанции «Пурга» и поедет на курорт.
Морской.
И будет лежать на пляже с Олегом Преображенцевым.
Ничего более несовместимого, чем пляж и Олег Преображенцев, представить себе нельзя.
Пожав плечами – на предмет Олега и пляжа, – Лиля стала аккуратно наматывать длинные полосы сначала на ноги, потом на руки. Они наматывались легко и приятно.
…Не будет никакого пляжа. Не будет никакого Олега. У Лили Молчановой есть любимый. В Москве.
Кажется, любимый и, кажется, в Москве.
Кажется, есть.
Да ну их к черту, и Москву, и любимого!
Лиля вылезла из кадки, когда вода стала остывать, подивившись тому, что болезненных ощущений не осталось вовсе – как будто никто не бил ее, не душил и не тащил за шею по снегу! Должно быть, кадка с водорослями – нечто вроде той самой гадости, которой Таня мазала ее ошпаренные ноги. Чудодейственное средство.
Вещи – ее собственные, из чемодана! – кучкой лежали в кресле, и Лиля напялила их, радостно недоумевая, откуда они здесь взялись.
