Сестра моя Каисса - Анатолий Карпов

Корчной окаменел. Я-то уже знал, каким он бывает после поражений, и ждал куда худшего, но он просто перестал меня замечать. Потом сообразил, как это глупо, – ведь на турнире постоянно сталкиваешься друг с другом. И он поменял поведение: стал подтрунивать надо мной, подкалывать, язвить. Будь на его месте мой сверстник, уж я бы не остался в долгу, но ведь он был старше меня в два раза, и он был Корчной!.. Ну как здесь примешь вызов? Язык не повернется.

И даже когда мемориал завершился моей победой, он не преминул попытаться ее принизить уже цитированной мной выше фразой, мол, победить в турнире, где настоящие бойцы только присутствовали, отбывали номер, – не велика честь; вот пусть Карпов победит в турнире, где ставкой будет приличный приз… Он знал, о чем говорит: ведь буквально через несколько дней мы вдвоем отправились в Англию на традиционный Гастингский турнир. Это был вызов: вот поглядим, удастся ли тебе меня обойти, когда я играю за деньги…

Думаю, что, если б он трезво проанализировал мою игру, он бы себе такого не позволил. Потому что уже тогда моя игра содержала все элементы грядущего победоносного стиля. И такой профессионал, как Корчной, изучая ее с трезвой головою, не мог бы этого не понять. Но Корчной, когда заводился, в особенности, когда начинал говорить, становился похож на тетерева во время токования, который воспринимает и слышит только себя.

Пророком он оказался никудышным. Может быть, его перевозбудили деньги, может быть, он потерял форму, может быть, слишком старался (а игра любит легкость и свободу) – только игра у него не шла, не складывалась. А у меня наоборот – все получалось. Легко возглавил турнир, легко шлепал очко за очком… Я-то чувствовал, что сил уже нет, что играю только по инерции (за последние восемь месяцев сыграл около сотни партий), но виду не показывал, надеялся на «авось».

На турнире Корчной меня избегал. Уходил от разговоров, отводил глаза. Но иногда я ловил на себе его взгляд – типичный корчновский, налитый ядом. Он копил в себе силы, копил в себе злобу, и, когда наконец дошло до нашей личной встречи, его самовозбуждение достигло апогея. Он играл эту партию со мной, переполненный ненавистью, как со злейшим своим врагом. Играл, как партию жизни. Он вложил в нее себя всего – и победил. И сразу стал другим – снисходительным, высокомерным. И чем хуже в турнире шли у меня дела (я как споткнулся на Корчном, так все и не мог выпрямиться), тем большую доброжелательность он обнаруживал. И даже когда в последнем туре я его нагнал, и мы разделили победу, он был этим не слишком огорчен, поскольку после победы в личной встрече утвердился в своем превосходстве надо мной.

Кстати, эта партия, которая опять вывела его вперед в нашем личном счете, была важна для Корчного еще и потому, что к этому времени на самом деле мы сыграли не три, а в три раза больше партий.

Потому что перед тем мы с Корчным сыграли матч.

Тренировочный, закрытый. Но это был все же настоящий матч – шесть партий. Контрольная проверка его готовности перед матчем с Геллером. Тем самым матчем, в подготовке к которому отказался принять участие Фурман.

Играли мы у Корчного дома. У меня еще не было своей крыши, я перебивался по углам, ходил по инстанциям, пытаясь понять, кто тормозит выдачу мне обещанной квартиры, и это тянулось из месяца в месяц, из месяца в месяц, – вот где я познавал законы этой странной системы, когда маленький чиновник, «винтик», может игнорировать чье угодно распоряжение, пусть даже это руководитель огромного могущественного ведомства. Об этой квартирной эпопее можно было бы написать роман-фельетон, можно – сагу, но я опускаю эту историю. Сегодня она кажется мне только забавной, потому что к моей душе, слава Богу, она не имеет никакого отношения (а тогда я ничего забавного в ней не находил). Она меня не обозлила и не опустошила, хотя могла, могла! И сколько людей на моих глазах сломались на этом, – но стала хорошей житейской школой. Я стал гибче и тверже, я постиг психологию отдельного чиновника и всей иерархии. Пожалуй, ради такой науки стоило и потерпеть.

Так вот, условия матча диктовал Корчной: все партии он играет черными (ему нужно было проверить черный цвет), дебюты тоже заказывает он; наконец, доигрывание – в тот же день после небольшого перерыва на еду.

Помню, первой была испанка. Я люблю этот дебют, думаю, что неплохо его знаю и чувствую; а тут еще и настрой был подходящий – игралось легко и с удовольствием. В общем, к перерыву я стоял на выигрыш. Это и по виду Корчного было заметно: он отяжелел, помрачнел, все ему не нравилось. Плана реализации превосходства я пока не имел, но не сомневался: когда начнется доигрывание, посижу, подумаю – и найду верный путь.

Отправились на кухню перекусить.

Впоследствии мне не раз приходилось отведывать стряпню Бэлы, и ничего худого о ней я сказать не могу, но в тот день ее постигла явная творческая неудача. Одного взгляда на тарелку было довольно, чтобы понять: этого есть нельзя. Но я знал Корчных еще не настолько близко, чтобы вот так просто отказаться. Я взял в рот одну ложку, давясь, проглотил… и понял, что вторая ложка меня убьет.

Последовала нелепая сцена с уговорами; я выстоял; Корчной, как ни в чем не бывало, поел, и мы возвратились к партии. От недавнего настроения не осталось и следа. Пытался сосредоточиться – куда там! Думать не могу, а ходы делать надо. Сделал один «естественный» ход, другой – преимущество растаяло, словно и не было его никогда. Хорошо, что взял себя в руки, не стал ломать игру, упорствовать, доказывать. Ничья.

В последующие дни вытащить меня на кухню им больше не удалось ни разу.

Понятно, как я на себя разозлился. В коротком матче отдать победу без борьбы… В следующей партии мне не требовалось себя подстегивать. Корчной заказал французскую – получи! Затем сицилианскую – а нам все равно, как обыгрывать! Веду два очка, сам черт мне не брат; еще разок, думаю, зацеплю – и уже ему не отыграться. Обнаглел страшно… Ну, с Корчным такие номера не проходят – он быстро меня оприходовал. Две партии – и счет сравнялся. И я протрезвел. Он это видит; понимает: так легко я ему теперь не дамся. А матч, пусть и тренировочный, выиграть охота. Хотя бы для настроения. И вот, чтобы получить дополнительный шанс, он мне предлагает: «Давайте последнюю партию я сыграю белыми». Белыми так белыми, хозяин – барин. «Будь по-вашему», – говорю, а сам даю себе зарок: раз дело пошло на принцип, ни за что не проиграю. «Но это не вся моя просьба, – говорит Корчной. – Я бы хотел, чтобы мы сыграли определенный вариант», – и называет его; можно сказать – ставит к стенке. Но меня такая злость взяла – мне уже было все равно, что с ним играть, я чувствовал, что ни в каких обстоятельствах не уступлю.