Цена человека: Заложник чеченской войны - Ильяс Богатырев

Нам незаметно привили привычку жить в страхе перед терроризмом, и он продолжается потому, что мы стали его потенциальными жертвами, то есть социально и психологически готовы быть ими. Наше общество говорит про терроризм: «Это ужас!», не кричит: «Что это, кто это, почему это?» К сожалению, наша реакция – впадать в ужас, а не вопрошать и требовать ответа – уже запрограммирована громкими терактами, которые стали меткой нового тысячелетия. Случилось худшее: терроризм вошел в наше сознание неоспоримым фактором страха, который, по всей видимости, будет постоянно поддерживаться.

…Если бы Северного Кавказа не было, его необходимо было бы придумать – настолько он удобен всем расплодившимся казнокрадам. Разнокалиберные политиканы тоже, конечно, пользуются этим жупелом. Кавказский козырь у каждого из них всегда лежит в нагрудном кармане: чуть что, сразу разыгрывается партия, которая защищает рядового избирателя от кавказца…

В умах миллионов россиян регион и его представители целенаправленно отчуждаются от остальной страны. Вот уже 20 лет средства массовой информации приучают людей к мысли, что кавказцы не такие, они инородцы, неспособные уживаться в семье единой страны. Еще немного – и призыв какого-нибудь экстравагантного политика отгородить Кавказ от остальной России колючей проволокой не будет казаться бредом, легкомысленно оброненной фразой в полемическом пылу. Еще несколько лет – и отчуждение может стать необратимым.

Русский объединительный фактор стремительно теряет свои особые атрибуты социальной и культурной привлекательности, забота о единстве страны сводится к простой физической формуле сохранения ее территориальной целостности. В стране стремительно тают остатки единого духовно-исторического наследия, которое складывалось многими поколениями народов, населяющих Россию. Уникальная русская культурная доминанта растворяется в безликой глобализации, теряет свою притягательную силу в умах нового поколения представителей так называемых малочисленных народов страны. И за этими процессами очень небезразлично следят соседи России, которые исторически неравнодушны к региону и превосходно понимают его возросшее геополитическое значение. В последние годы в той же Турции и Южном Кавказе к северокавказцам проявляют подчеркнутое уважение как к представителям уникальной культуры и менталитета, располагают их к себе благосклонным участием, преференциями в образовании и ведении бизнеса. Понятно, что делают они это отнюдь не из простого приличия…

Между тем Кавказ обладает колоссальным потенциалом, взращенным сотнями поколений народов, живущих здесь тысячи лет. Культура и традиции этих людей уникальны и питают их пассионарной энергией, которой так не хватает сегодня исконной Руси. И если кажется, что Кавказ излишне неспокоен, то это беспокойство вызвано не собственными его проблемами как таковыми, а тем, что регион чутче и острее реагирует на роковые болячки России в целом. И, как точно подмечает один из тех кавказцев, у которых в центральных медийных и политических кругах не принято спрашивать мнение, Кавказ ставит проблемы перед Россией и этим он ценен для нее. Решая эти проблемы, Россия становится сильнее. От себя добавлю, что Россия не способна их решить без самих кавказцев. Никто другой не знает Кавказ, как сами кавказцы. Хватит относиться к ним как к надоедливым пасынкам и использовать их в бесконечных комбинациях всяческой наживы. Сделайте их друзьями и партнерами, своими ребятами. Хотя бы для исторического разнообразия. Приведу один уникальный пример того, как может быть по-другому.

Недавно завоеванные российскими войсками и вошедшие в состав России кавказские народы не очень любили приставов новой власти. Так в 1851-м, например, войсковой старшина Мистулов был застрелен во время сбора штрафов в ауле Хурзук. В заварившейся потасовке было убито еще несколько человек, в том числе и стрелявший крестьянин. Вскоре новым начальником Эльбрусского округа, в который входили карачаевские и несколько абазинских аулов, был назначен молодой офицер Петрусевич. Встретили его весьма настороженно. Но Николай Григорьевич не заперся в своем управлении при старой турецкой крепости, а сразу же стал ездить по селениям, беседовать с простыми людьми. Чтобы не пользоваться услугами переводчика, а говорить непосредственно с горцами, Петрусевич стал учить карачаевский язык и достиг в этом деле больших успехов. Он стал изучать обычаи и нравы народа, расспрашивать о его истории. Проникнувшись уважением к местному народу, изучив его социальное устройство, Николай Григорьевич стал проводить поземельные реформы, заботясь о малоимущих и слабых. Отношения нового пристава с населением не понравились вышестоящему начальству Кубанской области, и те вынесли Петрусевичу запрет «входить в гласное обсуждение каких бы ни было общественных вопросов прежде, чем общие основания таковых вопросов будут утверждены начальником области».

Средства, выделяемые правительством на проведение реформ и облегчение положения крестьян, в большинстве округов оседали в руках чиновников или попадали владетельным князьям. Только в Эльбрусском округе они были направлены действительно на улучшение положения простых людей. Строились дороги и мосты, были открыты первые светские школы, выпускники которых успешно продолжали учебу и становились специалистами…

В 1880 году Петрусевич получил чин генерал-майора и был направлен начальником Закаспийского военного отдела в Средней Азии. Это было большой потерей для горского населения, которое относилось к нему как к самому справедливому начальнику. Но еще больше потрясло их известие о гибели Николая Григорьевича при штурме крепости Гек-Тепе. Старейшины Карачая на общественном сходе приняли решение перевезти тело Н. Г. Петрусевича на Кавказ и похоронить на своей земле. Инициативу поддержали абазины, черкесы, осетины. Поэт Коста Хетагуров писал об этом: «Любовь туземцев к Петрусевичу была настолько сильна и искренна, что после безвременной его кончины на поле брани… они на свои средства перевезли прах своего любимца в Баталпашинск и похоронили его в ограде церкви, увенчав могилу надгробным мраморным памятником, и устраивают ежегодно в его память скачки, в которых участвуют исключительно туземцы».

…Большевики снесли ту церковь и разровняли с землей могилу царского пристава. Но память о добром «зукку-приставе», как называли карачаевцы Петрусевича, удивительно жива и сейчас, хотя прошло более ста лет со дня его смерти.

Напоследок

Я давно уже вернулся со всех своих войн, и для моих близких, столько всего переживших в дни моих частых военных командировок, это время осталось в прошлом. Они считают, что я так же счастлив от своего возвращения, как они – оттого, что видят меня живым и здоровым. Они уверены, что я никогда уже не соберусь куда-нибудь в «горячку» и что если бы у меня была возможность начать все заново, то никогда не поехал бы туда. Может быть, и не поехал бы. Но мне не хватает той войны в Чечне. Войн вообще. Мне и сегодня хочется вновь оказаться там. И мне очень трудно понять и объяснить, почему это так.

Война меняет наши жизненные ориентиры, смещает и искажает их. Обнаруживает зоны, которые для большинства остаются темными и неизвестными. Когда открываются эти зоны, они становятся частью нас на всю оставшуюся жизнь.

Война не похожа ни на что другое. В обычной жизни нам недостает сильных ощущений, и война восполняет эту нехватку, восполняет с лихвой. Война возбуждает, кипятит твою кровь, сдирает с тебя кожу и обнажает нервы, красит впечатления в броские цвета. Смертельная опасность обостряет чувства. Она искажает, но и обогащает реальность. Это простой животный инстинкт, который заставляет острее чувствовать вкус, запахи, цвета и полутени. Животные чувства, которые сидят в нас, усиливаются, и оттого жизнь кажется насыщеннее и ярче, как в затянувшейся вспышке.

На войне действительно только то, что здесь и сейчас, ощущение времени не размазывается на вчера и завтра, на планы в будущем и на оценки прошлого, а восприятие жизни такое концентрированное и острое, словно все сосредоточено вокруг тебя на маленьком пяточке, за пределами которого мира не существует. Это не может не возбуждать. Когда я думаю об этом сегодня, меня поражает дикая смесь необъяснимой эйфории и тривиальной боязни смерти.

Временами мне кажется, что мои чувства притупились, некогда оголенные нервы затянулись бесчувственной кожей. Мне хочется пощекотать их, хоть на секунду испытать внезапное потрясение. В такие минуты я ухожу гулять быстрым шагом или включаю фильм ужасов. Раньше я не смотрел их, теперь это один из моих любимых жанров. И еще я нервничаю, когда кто-то близко стоит за спиной и когда в помещении полумрак.

Однажды вскоре после освобождения меня водили к психиатру. Друзья настояли, чтобы я обследовался. Говорили еще, чтобы я вставил нормальные зубы и проверил работу мозга после сотрясения. Тогда я даже и не слышал ничего о посттравматическом синдроме, потом только узнал, что синдром этот ведет себя непредсказуемо и может проявиться спустя годы. А пока все в порядке – я нормальный.