Детская книга для девочек (с иллюстрациями) - Глория Му
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Щур!
Всхлипнув, Геля схватила подбежавшего паренька за руку:
— Щур, миленький, откуда ты здесь?
— Так, ходю за вами. Приглядываю, — буркнул тот и горячо добавил: — Это не наши были. Залетные какие-то. Наши б вас ни в жисть не обидели! Однако рассиживаться тута нечего. Дядечка, уж не знаю вашего прозвания, вы встать смогете?
— Григорий Розенкранц, отныне навечно ваш должник, — ученый протянул мальчишке руку. — Смею заметить, молодой человек, что вы проявили себя истинным ланцелотом!
— Ланцелот — это чего? — шепотом спросил у Гели Щур, пока ученый тряс его за руку, — а то я господскую-то феню не очень…
— Это значит, что ты ужасно храбрый, — так же тихо ответила девочка. — А ты что — один их прогнал? Камешками? А где же Ваня Полубес?
— На работе, — пожал плечами Щур, — ай подушку давит. Пугнуть я их хотел, да не вышло…
— Не знаю, о каком Ване речь, но то, что вы, мой друг, спасли Аполлинарию Васильевну от этих мерзавцев, да еще в одиночку, делает вам честь! — проговорил ученый и печально добавил: — А я, как видите, оплошал…
— Вы себя не казните. Где ж вам было управиться с такой кодлой? — серьезно сказал Щур. — А махались вы будь здоров! Я ажно рот раззявил — не ждал, уж не серчайте, что такой хлипкий барин себя этим окажет… Ланцелотом…
— Я бывший бурш, — пожал плечами Розенкранц.
— Бурш — это кто? — снова зашептал Геле мальчишка.
— Так называют себя немецкие студенты, — Григорий Вильгельмович услышал и ответил сам, — я учился в Германии.
— Вона чего, — присвистнул Щур. — Так вас махаловке в нивирситетах обучают? То-то я гляжу, и Василь Савельич в кулачном деле мастак…
— Василий Савельевич? — заинтересованно поднял брови Розенкранц.
Щур с недоумением покосился на Гелю, но, к счастью, особенно распространяться не стал, а ответил коротко:
— Доктор наш, с полицейской части. — И тут же сам спросил: — Так вы отдышались маленько, господин Розенкранц? Ежели подняться не по силам, я вас на себе доволоку…
— Пустяки, — химик, кряхтя, встал на ноги, — лишь одно… Очки. Друзья, не хотелось бы вас затруднять, но не поищете ли вы мои очки? Я, знаете ли, слеп как летучая мышь…
Растоптанные, искореженные очки Геля отыскала быстро.
— Ах, какая досада, — горестно покачал головой Розенкранц. — Боюсь, вам придется вести меня под руки, иначе я все окрестные столбы пересчитаю… Лбом.
По дороге к особняку чаеторговца Водкина Геля раз сто спросила Розенкранца, уверен ли он, что не нуждается в медицинской помощи? И хотя ученый был изрядно увлечен беседой со Щуром, он с неизменной вежливостью отвечал:
— Благодарю за заботу, любезнейшая Аполлинария Васильевна, но ваши страхи абсолютно безосновательны. Немного пластыря, пара капель меркурохрома, и я буду как новенький!
Не выдержал Щур.
— Вот же прилипла, как банный лист к… прости-господи! Ну, разбили человеку маленько морду. Ну, попинали чутка. Так что ж теперь? Со свету его сживать?
— Ну-ну, господин Щур, помягче, с дамами так нельзя! — укоризненно заметил Розенкранц.
— Да знаю я! Ненароком вырвалось… Прощенья просим, — буркнул грубиян. — А вы лучше расскажите еще про буршей. Уж больно антиресно!
О буршах, известных кутежами и склонностью по малейшему поводу и даже без оного затевать драки, ах, простите, поединки, Григорий Вильгельмович и без того разглагольствовал уже битых четверть часа. Мельком коснувшись студенческих традиций средневековой Европы, он перешел к сравнительным характеристикам бокса, французской борьбы и уличного боя. Коротко говоря, разговор шел о мордобое во всех его проявлениях.
— О, бокс — это искусство, знаете ли, высокое искусство! — заливался Розенкранц. — Я, увы, не владею… Мои методы вульгарны. Несмотря на те сорок тысяч драк, в которых мне довелось принимать участие в бытность мою студентом, да и после, знаете ли… Да… Гхм… С профессиональным боксером мне не тягаться…
Щур полностью разделял мнение химика о боксе, а вот о французской борьбе отзывался весьма неодобрительно:
— Так, цирк один. Людям на потеху. А пользы — шиш. Зацепы нельзя. Подножки нельзя. Приемы болевые нельзя… Курям на смех! Такого бойца наши б псы порвали как тузик тряпку, в две минуты!
— Да что вы! А Климентий Буль и его знаменитый тур-дедет с прыжком? — пылко возражал Розенкранц. — Буль — непревзойденный мастер! Будучи тяжеловесом, действует с необыкновенной легкостью, его манеру борьбы даже сравнивали с акробатикой. Посмотрел бы я, как с ним совладали бы ваши — прошу прощения, Аполлинария Васильевна, — псы! Нет, вы слишком категоричны, друг мой! Спорт тем и отличается от уличной драки, что имеет свои правила, знаете ли. Вам непременно надо почитать дядю Ваню, и вы все поймете. Вы, кстати, читать умеете?
— Маленько умею, — скромно ответил Щур. — А чего за дядя Ваня такой?
— Вы не знаете дядю Ваню? И беретесь рассуждать о французской борьбе? — изумился ученый.
— Я знаю! — обрадовалась Геля. — «Дядя Ваня» — это Чехов, да?
— Нет, моя дорогая, — с сожалением покачал головой Розенкранц. — Дядя Ваня — это Лебедев Иван Владимирович, первоклассный атлет и, более того, прекрасный стратег и теоретик. Его книги «Сила и здоровье», «Тяжелая атлетика», «История французской борьбы» принесли ему широкую и, знаете ли, заслуженную популярность. Вот что, мой друг, — обратился ученый к Щуру, — мы придем, и я отыщу для вас последний выпуск «Геркулеса». Почитаете, а после поговорим… Что же касается правил и ограничений — вам бы, знаете ли, без сомнений, понравился муай тай. Один сиамский матрос показал мне…
Дальше беседа плавно перетекла в пантомиму.
Время было позднее, и редкие прохожие жались по стеночкам, стараясь держаться подальше от окровавленного господина с подбитым глазом, выделывающего под фонарем удивительные штуки кулаками и ногами.
Щур не сводил с Розенкранца сияющего взгляда, Геле же и дела не было до дяди Вани, сиамского матроса, Ван-Риля, Абдуялу-Нияза и прочих прославленных драчунов. Ее беспокоило лишь то, что глаз Григория Вильгельмовича наливается сиреневым и лиловым, на скуле кровоточит ссадина, костяшки рук разбиты, а, выкидывая очередное безумное па, ученый болезненно морщится и прижимает локоть к боку. И Геля молчаливо, но непреклонно, как пастушья собака овцу, тянула и подталкивала Розенкранца к дому.
Гелины маневры не укрылись от внимания ее спутников. Щур сердито косился на нее, но на этот раз благоразумно воздерживался от замечаний. А Розенкранц внезапно изрек:
— Вы совершенно правы, любезнейшая Аполлинария Васильевна. Мы, мужчины, иногда слишком хвастливы и легкомысленны для того, чтобы позаботиться о себе, и эта нелегкая задача ложится на плечи дам…
— Еще чего. Я сам о ком хошь позаботюсь, — угрюмо парировал Щур.
— Замечание принимается, — отозвался ученый, — в пылу дискуссий о предназначении полов мы иногда забываем, что мужчины и женщины — не враждующие силы, а представители одного вида — Homo sapiens…
— Кого представители? — паренек мучительно сморщил лоб.
— Homo sapiens, человек разумный, вид рода Люди из семейства гоминид в отряде приматов… И людям, судя по всему, гораздо проще позаботиться друг о друге, чем о самих себе. Возможно, именно в этом и заключается предназначение полов…
— Во вы соображаете, Григорий Вильгельмович! — восхитился Щур. — Да ежели б у меня котелок так варил, я б уже давно в эти самые люди выбился! А может, и в отряд приматов бы взяли. Только про полы я не особо понял — какое у них может быть назначение, кроме как чтоб по им ходить?
Беседа снова изменила курс и потекла в русле антропологии. Геля не возражала — Розенкранц перестал исполнять балет под фонарями, и к флигелю они дошли в два счета.
Оказавшись в лаборатории, Щур завороженно уставился на стеллажи, где поблескивали бесчисленные бутылки и пузырьки, на рабочий стол ученого, уставленный ретортами, пробирками и бунзеновскими горелками:
— Чего это у вас за ведьмина кухня?
— Я занимаюсь химией — наукой о веществах, их свойствах, строении и превращениях.
— Не слыхал, — огорчился Щур.
— Это легко исправить. Идите поближе, не стесняйтесь. Я вам все покажу, — радушно предложил Розенкранц.
Дальше Геля не стала слушать. А еще считается, что девочки слишком много болтают. Подумаешь, ха. Да этих двоих топором не вырубишь, дай им волю, так и протреплются до утра без остановки.
Она спустилась на кухню, набрала воды в фаянсовый таз, отыскала чистое полотенце и вернулась в мансарду.
Кротко спросила у Розенкранца, есть ли у него запасные очки.
— Запасные очки? — Ученый прервал лекцию о химии, царице наук, и задумчиво сказал: — Запасные очки — прекрасная мысль. Но она отчего-то ни разу не пришла мне в голову…
