Из моего прошлого 1903-1919 годы (Часть 1 и 2) - В Коковцев

Последние слова Клемансо, когда он провожал уже меня в приемную, были: "очень жаль, мне кажется, что это было бы очень хорошо".

{155} На следующий день меня принял незадолго перед тем избранный Президентом Республики Фальер, и в его беседе разом выяснилось то, что мне было вчера совершенно непонятно.

Фальер видимо вовсе не спешил отделаться от меня и говорил сравнительно долго, очень просто, искренно и не вводил никаких недомолвок в свои слова.

Он начал с того, что Франция, как союзница России, естественно должна помочь ей выйти из ее трудного положения созданного неудачною войною и внутреннею смутою, в особенности, когда России удалось с такою честью выйти из войны с Япониею, заключением договора почти не затрагивающего ее достоинства. Он понимает также стремление нашего правительства начать новую "конституционную" жизнь с упорядоченными финансами и, с этой точки зрения, очень рад тому, что французское Министерство, опираясь на лучшие свои авторитеты, может встать на ту же точку зрения относительно права Русского правительства, заключить новый заем без согласия палат еще не созванных и для ликвидации своих старых обязательств, - на какой стоит и правительство Русского Императора.

Франция - прибавил он - не имеет права забывать какую неоцененную помощь оказывает Россия ей всякий раз, когда она обращается за помощью и поддержкою, и он надеется, поэтому, что правительство окончательно усвоит себе эту точку зрения и окажет мне необходимую поддержку. "Но Вы должны быть готовы к тому, что это пройдет не совсем гладко, потому что здесь находятся Ваши соотечественники, которые ведут самую энергичную кампанию против заключения Вами займа, и Вы встретитесь с тем настроением, которое создается ими в самых влиятельных кругах и не останется без серьезного влияния, хотя я надеюсь, что в конечном выводе Вы достигнете благополучного конца. Вас поддержит Министр Финансов самым решительным образом".

Затем, не облекая своих слов в какую-либо тайну и даже не говоря мне о том, что он просить меня не сообщить никому о его беседе, Президент Республики, не называя мне имен, сказал мне буквально следующее: "Я сам был поставлен в этом вопросе в самое неприятное положение и при том совершенно неожиданно.

Меня просил один видный французский деятель - впоследствии я узнал, что это был никто иной, как Анатоль Франс, - чтобы я принял двух ваших соотечественников, которые желали бы мне {156} засвидетельствовать свое почтение. Ничего не подозревая и предполагая даже, что я могу узнать в беседе с ними что-либо новое относительно положения в России, я охотно согласился на это, но был крайне удивлен, что эти господа прямо начали с того, что они являются ко мне с целью протестовать против предположения русского правительства заключить во Франции заем, не ожидая созыва новых законодательных учреждений и без получения их полномочий, что такой заем безусловно незаконен и вероятно не будет признан народным представительством, и, следовательно, я окажу прямую услугу французскому капиталу, избавивши его от риска потерять деньги, обращенные в такой заем.

Я был до такой степени смущен этим визитом и самою формою обращения ко мне, что ответил этим господам, что они должны обратиться к Правительству, а не ко мне, тем более, что никакая кредитная операция во Франции не может быть заключена без его разрешения".

Из слов Президента Республики я понял, что визит к нему был сделан после того, что попытка этих русских людей добиться свидания с Министром Финансов не увенчалась успехом.

Впоследствии имена этих двух лиц стали всем известны: Князь П. Долгорукий и Гр. Нессельроде. В бытность мою в Париже, я нигде не встретился с ними, но впоследствии, в заседаниях Думы мне не раз приходилось публично выступать по этому поводу и всякий раз, в ответ на мое заявление об этом печальном эпизоде, со скамьи оппозиции неизменно раздавалось одно заявление: "Опять Министр Финансов рассказывает басни, которых никогда не было".

Много лет спустя, когда я приехал в Париж эмигрантом, - в начале 1919 года, меня посетил на рю д'Асторг Гр. Нессельроде, с которым, в семидесятых годах, мы сидели за одним столом в уголовном отделении Министерства Юстиции.

Это был уже дряхлый, больной старик, хотя и немного лишь старше меня годами. Он зашел ко мне только для того, чтобы узнать, как удалось мне выбраться из России, и когда я кончил мой рассказ и спросил его, не разрешит ли он мне узнать у него теперь, когда о прошлом можно говорить без всякого раздражения, - как произошел весь этот эпизод с его участием в кампании против займа 1906 года? Мы оба в эмиграции - сказал я, - и можем без гнева говорить о том, что было и былью поросло.

Он сказал мне только, что предпочитает ничего об этом не говорить, я мы больше с ним не виделись. Он не дал мне даже своего адреса сказавши, {157} что никого не принимает и ни с кем больше не видится. Вскоре он скончался.

После окончания моих официальных визитов, в устройстве которых величайшую помощь оказал мне наш посол. А. И. Нелидов, которому я был обязан не только самым широким гостеприимством, но и положительною поддержкою во всем, в чем только он мог быть мне полезен и без чего мне пришлось бы потратить много лишнего времени, - начались мои трудные переговоры с банкирами. Дни шли за днями, в бесконечных заседаниях и сепаратных переговорах с отдельными участниками сформировавшегося синдиката, и чем бы они кончились в действительности, если бы не было самой широкой поддержки Министра Финансов Пуанкаре - этого, просто нельзя и сказать.

К смягчению моего суждения о трудностях, встреченных мною при рассмотрении этого дела, я должен сказать, что на долю французских банков выпала задача гораздо более трудная, нежели та, к которой они были приготовлены.

Вместо предполагавшегося международного займа, с привлечением сбережений чуть ли не всею старого и нового света, все дало свелось к двум рынкам французскому в отношении большей части займа, русскому - также в значительной его части и тоже большей, нежели первоначально имелось в виду, и - к двум маленьким долям в общем участии со стороны Англии и Голландии, да и то Англия на первых же порах, как я уже упомянул, выговорила право котировки ее доли в займе на парижском рынке.

Русские банки, в лице их представителей Я. И. Утина, и А. И. Вышнеградского, оказали мне самую широкую помощь. Во всех скрытых заседаниях они поддерживали мои настояния самым недвусмысленным образом и очень помогли мне в двух главных вопросах - в размере займа, доведя его до цифры в два миллиарда с четвертью и увеличивши долю участия русских банков, когда, французские начали с полутора миллиардов и не хотели ни в каком случае перейти 1.750-ти миллионов, а также и в основном вопросе о выпускной цене займа и о размере, комиссионного вознаграждения банков за их посредническое участие в реализации займа. Эти два вопроса, в сущности, сливалась в один - какую сумму получит русская казна в свое распоряжение от выпускаемого займа.

Сейчас мне не хочется приводить в подробности о всех тягостных перипетиях, через которые я прошел в течение {158} целого ряда дней, когда этот торг много раз был накануне полного разрыва, настолько представители французской группы, державшие переговоры целиком в своих руках, силились сбить меня с той позиции, которую я занял еще в Царском Селе в переговорах с Нетцлиным и которую заявил моим партнерам с первого же дня наших взаимных объяснений.

Я сказал им и - Нетцлин с полнейшей корректностью подтвердил правильность моей на него ссылки, - что ниже выручки в пользу русской казны такой суммы, при которой заем обошелся бы ей не дороже 6 %, - то есть 82,5 % за 100 номинальных я ни в каком случае не пойду и предложил им или увеличить выпускную цену займа или понизить их комиссию. На первое они, на самом деле идти не могли, - настолько рынок был плохо расположен к немедленной операции и настолько разнообразны были всевозможные влияния к тому, чтобы отсрочить заключение займа до лучшей поры.

Банкам пришлось уступить мне в размере комиссионного их вознаграждения, которое они сначала выставили в низшей, возможной по их мнению, - цифре, сначала 8, а потом 7,5%. Наше несогласие из-за этого пункта доходило подчас до совершенно непонятных для всякого постороннего человека обострений. Не раз наши заседания закрывались до следующего дня, и каждая сторона, искала опоры там, где думала ее найти. Мне приходилось искать ее в беседах с Министром Финансов Пуанкаре и в обращенных к нему просьбах повлиять в меру возможности на банкиров в ссылках на необходимость беречь престиж русского правительства и самого французского правительства перед началом нового порядка управления у нас.

Я не знал, конечно, каковы были объяснения Министра Финансов с главою синдиката Нетцлиным, но и сейчас, более четверти века после этого тягостного для меня времени, думаю, что его моральная помощь, оказанная России в эту минуту, играла решающую роль.