Дарующие Смерть, Коварство и Любовь - Сэмюэл Блэк

Вернувшись к себе в кабинет, я сел за стол и, открыв чистый лист, начал бездумно чертить в тетради угольным карандашом геометрические фигуры — многократное деление большого квадрата на треугольнички и квадратики приносило утешение, благодаря правильной и ограниченной изменчивости фигур. Но примерно после часа такого черчения я вдруг осознал, что устал. Огоньки свечей сделались нечеткими и туманными. Я перевел взгляд на полки книжного шкафа, где стоял архив моих тетрадей с записями прошлых исследований, идей, опытов и праздных мыслей; и их потертые пустые корешки, казалось, укоряли меня, словно забытые, брошенные дети. Я еще не закончил их. Еще не привел их в порядок. В ближайшее время надо обязательно заняться этим делом. Но не сегодня…

Мне захотелось прогуляться — охладить нервное возбуждение, выпустить мысли на свободу. Поэтому, накинув плащ и обувшись, я вышел из дворца, прошелся по саду и поднялся на крепостную стену. Убывающая луна тускло освещала ночной мрак, ледяной ветер раздувал пряди моих волос. Я почувствовал холодящие следы слез на щеках. Обходя замковые стены, слегка кивал стражникам, встречавшим меня тихими приветствиями. После каждого поворота окидывал взглядом сумеречные окрестности — луга и дальние холмы на юге и востоке, спящие дома Имолы на севере и западе.

Завтра утром я начну наносить эту местность на карту. Меня очень привлекала такая работа. Будучи в Чезене прошедшим летом, я придумал новый способ с использованием моего особого смотрового стекла. Безусловно, если применить его к целому городу, то можно создать нечто совершенно уникальное, не виданную доселе схему. Новую, самую современную карту — вид сверху, начерченный в определенном масштабе. Не связанную с выбором точки наблюдения общую проекцию. Вид скромного города Имолы с высоты птичьего полета, каким его прежде видел только Бог.

Обдумывая новые идеи, я вдруг услышал шуршание бумаги в кармане плаща — эскиз донны Стефании! Вытащив его, я с досадой обнаружил, что бумага смялась. Проклятая небрежность… Я разгладил лист на плоском камне стены и в лунном свете оценил созданный мной образ. Пока нечеткий, почти призрачный. И, однако, сейчас на меня взирало именно ее лицо. Очень похожее. Продолжая изучать эскиз, я осознал, что неверно отражена ее улыбка. Закрыв глаза, попытался вспомнить очертания ее губ, когда взглянул на нее после моего приступа слез, после ее объятий, когда она…

Спокойный сердечный взгляд, мне так не хватает вас, мама, и я…

Но вдруг меня охватило странное смятение. Какое отношение эта Стефания имела к моей покойной матушке? Почему мне вспомнилась умершая Катарина, почему ее черты — такие туманные и размытые, что я не могу даже верить в их подлинность, — продолжали смешиваться с реальным образом этой молодой дамы?

Обещаю, что верну вас к жизни, но…

Вздохнув, я отправился обратно во дворец. Эти мысли бесплодны, они падали в мою темную память как в омут. Поэтому, отбросив их, я начал думать исключительно о завтрашнем утре. О четких и ясных линиях новой карты. О точности измерений.

21 октября 1502 года

НИККОЛО

Развернув письмо, я вновь перечитал его: «…на закате на южной крепостной стене замка». Что ж, вот я и на месте. Справа от меня над горизонтом горело пожаром заходящее солнце. Но где же вы, Стефания?

Последние три дня тянулись для меня целую вечность. Казалось, они не закончатся никогда. За это время не произошло ни одного сколько-нибудь значительного события, позволившего мне отвлечься, — не считая, конечно, поражения Микелотто в сражении при Кальмаццо и упорных, но неподтвержденных слухов о том, что Паоло Орсини вступил в тайный сговор с Борджиа. Тянулось лишь какое-то жуткое вечное ожидание. Видимо, герцог оказался прав относительно его противников — они слишком боялись его атаковать.

И все-таки, как бы ни терзала мою душу задержка, она, по крайней мере, позволила мне успеть получить из Флоренции сделанный мной — за пять дукатов — заказ на доставку доброго вина и бархатной накидки, в каковую я сейчас и принарядился. Я не вполне уверен, в каком стиле она отделана, к тому же она мне слегка великовата, поскольку портной скроил ее по размеру Бьяджо, но в целом она меня устроила: более изящная, чем привезенный мной сюда плащ, да и лучше согревает, ведь вечерами заметно похолодало.

Солнце уже совсем закатилось. Бродя взад-вперед по стене, я согревался, растирая руки. Мне уже захотелось бросить ожидание и пойти домой, когда я увидел, что она идет мне навстречу. Стефания… В ней что-то изменилось: ее шею охватывал красный шелковый шарф, и волосы выглядели короче (или причесанными по-новому), но в тот момент я думал совсем не об этом. И вдруг я осознал главную перемену. Не было маски. Она не выглядела сейчас такой веселой или чувственной, как на балу, но, как ни странно, ее лишенное маски лицо показалось мне даже более загадочным. У меня защемило сердце; во рту пересохло. Мы обнялись, и я завладел ее затянутыми в перчатки руками. Я заготовил пару шуток по поводу ее прихода, но почему-то выражение ее лица подсказало мне их неуместность, поэтому я просто спросил, все ли у нее в порядке.

— Все прекрасно, — ответила она. — А у вас, Никколо?

— Три дня, прошедшие после получения вашего послания, казалось, тянулись три года. Но в остальном… да, все прекрасно.

Я улыбнулся, и на ее губах, точно в зеркале, отразилось мимолетно подобие моей улыбки.

— Гм-м… донна Стефания, не поискать ли нам более теплое местечко?

— Конечно. У вас есть комната?

— Безусловно.

— Отдельная?

— Да.

— Отлично. Давайте пойдем к вам.

Ее оживленная решимость застала меня врасплох, но мы вместе вышли из замка в город, и я с удовольствием отмечал устремленные на нас взгляды. Несмотря на сегодняшний скромный наряд Стефании, все мужчины неизменно провожали ее взглядами.

Слегка съежившись от смущения, я открыл дверь в скромный и невзрачный дом моей хозяйки и провел Стефанию в прихожую. Однако моя спутница выглядела совершенно невозмутимо и молча поднялась следом за мной по лестнице. Оказавшись в комнате, она попросила меня закрыть ставни и запереть дверь. Я зажег несколько свечей и откупорил бутылку вина, доставленную из Флоренции. Наполнив вином пару кубков, развел огонь в камине.

— У вас есть слуги? — спросила она.

— Дома есть. Но, к сожалению, Синьория весьма скупо оплачивает жизнь посланников. Кажется, они полагают, что я способен выжить, питаясь одним воздухом.

Стефания улыбнулась, но ничего не сказала, и в неловком молчании я старательно пытался оживить пламя с помощью воздуходувных мехов. Когда же огонь весело затрещал, я повернулся и с улыбкой взглянул на мою гостью. Она сидела на единственном в комнате стуле, пристально глядя в пылающий камин.

— Не желаете ли подкрепиться? — спросил я. — К сожалению, правда, у меня не слишком богатое угощение. Просто есть немного копченой колбасы и сушеные фиги…

Она отрицательно покачала головой:

— Нет, благодарю вас, я не голодна.

В ее взгляде светилось ожидание. Чего же еще тут можно ждать? Я положил руку на ее колено. Мягко убрав ее, она спросила, как идет моя служба. Пытаясь скрыть смущение, я начал обстоятельный рассказ. Уткнувшись взглядом в пол, сидел на кровати, а слова плавно слетали с моего языка. Я боялся, что стоит мне умолкнуть, как она встанет и уйдет. Или спросит меня, о чем я думал, положив руку на ее колено. Так все и случилось; я едва осознавал, что болтаю. У меня сохранились смутные воспоминания и о том, что я спьяну наболтал ей на балу о Мариетте и Примеране, о Сальвиати и других моих врагах. Казалось, ей нравилась моя откровенность, поэтому тогда я откровенно выкладывал все, что приходило в голову.

И сейчас получилось то же самое. Она задавала вопросы, кивала и улыбалась. Казалась такой заинтересованной и даже очень довольной своим пребыванием в моей комнате, что я не посмел нарушить эту атмосферу, изменив тему разговора. Я просто продолжал честно отвечать на вопросы, как преступник на допросе, желавший избежать пытки. Примерно через час я откупорил вторую бутылку вина. Теперь мы оба сидели на кровати; мне удалось вызвать у нее смех. Тогда я решил сделать вторую попытку. Склонившись к ней, я запечатлел поцелуй на ее нежной шейке…

ДОРОТЕЯ

Я оттолкнула его и пересела на стул. По-моему, он должен был с первого раза понять мой молчаливый намек, однако… А впрочем, в сущности, Никколо ни в чем не виноват. Наше свидание — с этими закрытыми ставнями и запертой дверью — вполне напоминало сцену соблазнения. Откуда же ему знать, что мои скрытые мотивы резко отличались от его скрытых мотивов?

Он подошел и опустился возле меня на колени: